Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич (версия книг txt) 📗

— Лихой вы парень, — любезно сказал я. — Когда думаете «подъехать» к вашей избраннице? Сегодня?

— Я думаю, не стоит откладывать этого дела в долгий ящик. Вы свободны? Поедем в городской сад.

— С вами — хоть к дьяволу на рога.

Мы уселись на скамью у киоска минеральных вод и стали рассеянно глядеть на возившихся в песке детишек.

— А что, если у нее от меня дети будут? — озабоченно спросил Бузыкин.

— Да вам-то что? Не вы же их кормить будете.

— Хи-хи… Я думаю! Вот она! Вот.

По дорожке в задумчивости шагала красивая высокая дама. Мысли ее, очевидно, витали где-то далеко.

— О любовниках думает, — шепнул мне продавец бычачьих кож.

— Да уж у них других мыслей и нет. Ну, не робейте! Действуйте! Куйте железо, пока горячо!

— А вы не находите, — спросил Бузыкин, — что у нее лицо какое-то такое… угрюмое?

— Э, милый мой… Маска! Светский прием. Эх! Я бы и сам не прочь подойти.

— Э, нет! Это нечестно — отбивать у приятелей. Я ее нашел, а не вы. Глядите! Она пошла в левую аллею.

— Вот вам счастливый случай! Не зевайте!

Бузыкин встал, затянул потуже галстук и бросился в погоню за задумчивой красавицей…

Не прошло и двух минут, как он вынырнул из липовой аллеи и поспешно вернулся ко мне, переваливаясь на кривых ногах и наступая сам себе на носки.

— Ну что?

— Слушайте… она… дерется!

— Как дерется?! Что вы!

— Да так. Я взял ее за руки, а она меня как хватит!

— Неужели?!

— Уверяю вас.

— Гм… Тут что-нибудь не так… Какой рукой ударила?

— Э, черт… Не все ли равно? По лицу.

— Да вы как сделали?

— Как вы и говорили… Я ж не знаю. Подошел сзади, схватил ее за руку, говорю: «Едем, милочка!» Она даже не спросила куда, не поинтересовалась… дерется!

— А вы знаете что… Я думаю, вы на нее все-таки некоторое впечатление произвели.

— Вы думаете?

— Я в этом уверен. Молодой, интересный… Просто ей было неловко с вами по саду идти на глазах у публики — все-таки замужняя, — она и отказалась.

— Так зачем же драться?

— Да у них это все вместе: и колотушки, и поцелуи. Да, может быть, она вас просто потрепала по щеке?

— Нет… ударила. Хотя… гм!.. Может быть… Что ж теперь делать? Вы ведь в этом мастак.

— Она сюда пешком приходит?

— Нет, в автомобиле. Ее автомобиль у входа ждет.

— Так очень просто. Засядьте сейчас потихоньку от шофера в автомобиль, а когда она войдет — бросайтесь смело на приступ. Вы не можете себе представить, как темнота и тайна делают женщину доступной.

— Ну? Хи-хи… А вы, я вижу, тоже дока.

Так он и сделал. Шофер о чем-то дружески беседовал с извозчиками и не заметил шаловливой проделки моего друга, который влез потихоньку в автомобиль и сейчас же послал мне из окошечка дождь поцелуев и кивков головой.

Через пять минут госпожа Медляева вышла из сада, через пять с половиной, открыв дверку, влезла в автомобиль, а через шесть минут влюбленный Филимон в ужасе и смущении вылетел на тротуар.

Дама высунула голову и сказала шоферу, который держал Бузыкина за шиворот:

— Не надо драки — отпустите этого идиота. Как я жалею, что муж в отъезде — он расправился бы с ним как следует. Садитесь, Павел. Домой!

Когда автомобиль умчался, я приблизился к изумленному Филимону Бузыкину и сказал радостно:

— Поздравляю! Ваше дело наполовину выиграно!

— Что вы! Вы видели, как она меня шваркнула?

— «Шваркнула» она вас по заслугам! Она, кроме того, назвала вас идиотом — и тоже по заслугам! Как можно было не догадаться спустить шторы на окнах. Ведь со всех сторон было видно и вас, и ее. Не могла же она себя компрометировать!

— Но зачем же ей драться?! Опять ударила, вытолкнула из автомобиля.

— Милый мой! Ведь она рисковала репутацией! Развратные-то оне все развратные, но репутацию свою берегут. Впрочем, ваше дело идет на лад.

Мой друг молча, вопросительно взглянул на меня.

— Конечно! — горячо сказал я. — Вы заметили — фраза «как я жалею, что мой муж в отъезде» сказана для вас. Вас она хотела предупредить, что путь сейчас свободен. И вы не теряйте времени, потому что для вас же сказана и вторая фраза: «Павел, домой!» Этим вам показано, что ваша очаровательница отправляется прямо домой, где, конечно, вас будут ждать.

— Ну? Вы думаете? Как бы чего не вышло… А?

— Чепуха! Раз первое знакомство сделано — остальное пустяки. Сейчас же и поезжайте! Если и теперь ничего не добьетесь — значит, вы не мужчина…

— Вы думаете? Хи-хи… А ведь это верно… гм… Зачем бы ей иначе о муже было сообщать?..

Притаившись за углом, я терпеливо ждал появления моего предприимчивого друга из подъезда дома Медляева.

Ждать пришлось недолго: дверь распахнулась, вылетел сначала котелок, потом палка, потом Бузыкин. Споткнувшись, он упал… Сидя на земле, надел котелок, почистился, опираясь на палку, встал и тихо побрел…

Я высунулся из-за угла и уверенно сказал:

— Добились? По лицу вижу, что экспедиция удачна. Молодцом! Я иначе и не предполагал.

— Да… — нерешительно промямлил он. — Она… этого… согласилась… Только сейчас, говорит, занята… Чем-то, уж не знаю… В другое время.

— Ага! Так, так… Целовались?

— Да-а… Гм… Четыре раза.

Когда мы ехали домой, я оживленно говорил:

— С этим бабьем, как вы верно изволили выразиться, так и надо поступать! Стоит только подмигнуть — и готово. Так вот, на людях они все тихони и неприступные, а дома всякая неприступность к черту. А если разобрать, замужняя, незамужняя, интеллигентная, неинтеллигентная — это вздор! Все одним миром мазаны!

Преступление актрисы Марыськиной

Раздавая роли, режиссер прежде всего протянул толстую, увесистую тетрадь премьерше Любарской.

— Ого! — сказала премьерша.

Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.

— Боже! — с ужасом в глазах вздохнул любовник. — Здесь фунта два! Не успею. Фунта полтора я бы еще выучил, а два фунта — не выучу.

«Дурак ты, дурак!», — подумала выходная актриса Марыськина.

— Это не роль, а Библия! — вскричала Любарская и сделала вид, что сгибается под тяжестью полученной тетрадки.

«Дура ты, дура, — подумала Марыськина. — Оторвала бы для меня листков десять — я бы вам показала!»

Потом получили роли: старуха Ковригина, комик Лучинин-Кавказский, второй актер Талиев и вторая актриса Макдональдова.

Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:

— А мне?

— Есть и тебе, милочка, — улыбнулся режиссер. — Вот тебе ролька — пальчики проглотишь.

Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.

— Это такая роль?

— Такая.

— Да где она?

— Вот.

— Я ее и не вижу, — обиженно сказала Марыськина.

— Ничего, — вздохнул режиссер, — она маловата, но зато дает громадный материал для игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья — во втором акте.

— А что я говорю?

— Вот что: «…в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой… („с ней“ — указал ре-жиссер на Любарскую)… говорит: „Наконец-то собралась к вам, милые мои…“ Солнцева. „Очень рада, садитесь“. — „Сяду и даже чашечку чаю выпью“. „Сделайте одолжение!“ Полуянова садится, пьет чай».

— И это все? — с отвращением спросила Марыськина. — Хоть бы две странички дали…

— Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: «Наконец-то собралась к вам, милые мои…» Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: «…Сяду и даже чашечку чаю выпью!» Заметь, ей еще и не предлагали чай, а она уже сама заявляет — «выпью»! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю, если бы хозяйка там предложила ей: «Выпейте чаю, госпожа Полуянова». А то ведь нет! Этакая бесцеремонность: «Сяду и даже чаю выпью». Хе-хе! Ты бесцеремонность-то подчеркни!