Нянька (сборник рассказов) - Аверченко Аркадий Тимофеевич (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Он почесал Меценатову щеку и, склонив голову на сторону, уперев руки в бока, принялся разглядывать произведение Мецената.
– Морщин маловато, – критически заметил он. – Еще бы десяточек подсыпать.
– Довольно, довольно! – испуганно закричал Мотылек. – Ты рад из меня старика сделать!
– Ну, какой же ты старик! У тебя только кожа на лице плохо натянута. Ты бы сходил к обойщику перетянуть.
– Отстань, черт.
– Мотылек!
– А?
– Сколько парикмахер берет с тебя за бритье?
– Что значит – сколько? Обыкновенную плату: 15 копеек.
– Да ведь работы-то ему какая уйма! Сначала должен выкосить все бугорки и пригорки, потом, перекрестившись, спуститься в мрачные ущелья твоих морщин и там, внизу, во тьме, спотыкаясь, почти ощупью бедняга должен выкорчевать все пеньки и корни.
– Ну, поехал. Глупо.
– Был у меня, братцы, приятель, – начал, сев верхом на стул, Новакович одну из своих идиотских историй, которые он всегда рассказывал с видом полной достоверности. – И у этого приятеля, можете представить, совершенно не росли усы. А дело его молодое – очень ему хотелось каких-нибудь усишек. И придумал он вещь неглупую: выдрал с затылка сотни две волосков вместе с луковицами, потом сел у зеркала, вооружился увеличительным стеклом, иголкой и – пошла работа! Иголкой ткнет в верхнюю губу и сейчас же туда волос с луковицей ткнет и луковицу в дырочку посадит. Прямо будто виноградные черенки сажал.
– Врешь ты все, Телохранитель.
– Не такой я человек, чтобы врать – эта история потом наделала в сферах много шуму. Посадил он, стал каждое утро водичкой поливать. И что ж вы думаете – ведь принялась растительность! Но только ужас был в том, что растительность эта, новенькая-то, не лежала на губе, как у других, под углом в 45 градусов, а торчала перпендикулярно, потому что он луковицы торчмя вгонял. Очень терзался бедняга.
Меценат, выслушав эту историю, рассмеялся, а Мотылек возмущенно воскликнул:
– Телохранитель! Всякому вранью есть границы.
– Ты думаешь, я вру? А если я тебе назову фамилию этого человека – Седлаков Петр Егорыч, – тоже, значит, вру? Он жил на Кирочной, а теперь переехал не знаю куда. Можешь сходить к нему. Эта история подробно описана в одном немецком жур… А! Кузя! Откуда Бог несет?
Кузя влетел, бодро помахивая пачкой свежих газет.
– Вот, друзья, какова сила печати! Не только Куколку – берусь Анну Матвеевну всероссийской знаменитостью сделать.
– А что?
– Вот! Заметка первая – в «Столичном Утре». «На днях в роскошном особняке известного Мецената и покровителя искусств (это я вам так польстил, Меценат) в присутствии избранной литературно-артистической публики (Мотылек, цени, это я о тебе так!) впервые выступил молодой, но уже известный в литературных кругах поэт В. Шелковников. Он прочитал ряд своих избранных произведений, произведших на собравшихся неизгладимое впечатление…»
Одобрительный смех встретил эту заметку.
– Это не все, господа! Вот литературная хроника «Новостей Дня»: «В литературных кругах много толков вызывает появление на нашем скудном небосклоне новой звезды – поэта Шелковникова. По мощности, силе и скульптурной лепке стиха произведения его, по мнению знатоков, оставляют далеко позади себя таких мастеров слова, как Мей и Майков. В скором времени выходит первая книга стихов талантливого поэта».
– Ай да старушка в избушке верхом на пушке! – воскликнул Мотылек, злорадно приплясывая. – Смеху теперь будет на весь Петербург.
– И, наконец, последняя заметка, – самодовольно улыбаясь, сказал Кузя. – «Нам сообщают, что Академией наук возбужден вопрос о награждении Пушкинской премией молодого поэта В. Шелковникова, произведения которого наделали столько шуму». Все!!
– Кузя! Да как же редакторы газет могли напечатать такую галиматью?
– Э, что такое редакторы, – цинично рассмеялся Кузя. – Они по горло сидят в большой политике, и их сухому сердцу позиция Англии в китайском вопросе гораздо милее и ближе, чем интересы родного искусства… Признаться, в своей газетке я заметочку сам подсунул, в чужих – приятелей из репортеров подговорил… Сейчас у «Давыдки» стон стоит от хохоту. Там уже балладу сложили насчет скрипучей старушки, признаться, очень неприличную.
– Интересно бы сейчас увидеть Куколку… Вот, поди, именинником ходит!
– А ведь он, ребята, по своей глупости все это всерьез примет!
– Портрет свой у Дациаро выставит!
– Фабриканты выпустят папиросы «Куколка». Громкий смех веселой компании заглушил робкий стук в дверь.
Только чуткий Меценат расслышал:
– Стучат, что ли? Кто там? Входите!
Вошел он… Куколка. Элегантный, дышащий свежестью молодости.
Оглядел всю компанию своими мягкими лучистыми глазами и кротко улыбнулся.
– Я вам помешал, господа? Вы почему-то очень громко смеялись?
– Это я о своем отце рассказывал, – нашелся Телохранитель, – понимаете, он был до того высок ростом, что, когда ему приходилось высморкаться в платок, он на колени становился.
– Как странно, – удивился Куколка. – Зачем же это он так?
– А вот спросите! Глеб Иваныч его звали. Куколка помедлил немного, потом глаза его засияли небесным светом, и он тихо сказал:
– Господа… я, может быть, глуп и неловок, я сам сознаю это… И ненаходчив тоже. Но я сейчас пришел сказать вам, что… таких людей, как вы, я встречаю первый раз в своей жизни!!!
Это горячее восклицание Куколки было так двусмысленно, что все опасливо переглянулись.
– Неужели сорвалось? – испуганно пробормотал Мотылек на ухо Меценату. – Неужели догадался?
– Куколка, – сухо сказал Кузя. – Мы не понимаем – что вы хотите сказать этими словами? Мы такие горячие почитатели вашего чудного таланта…
– Я знаю, знаю! – в экстазе воскликнул Куколка. – Вот поэтому-то я и говорю, что людей, подобных вам, я встречаю впервые в жизни! До встречи и знакомства с вами все другие, даже друзья мои, – только бессмысленно трещали мне в уши, говорили мне хорошие слова, а вы не только обласкали меня, но и сделали для совершенно неизвестного вам человека то, чего не сделал бы и отец родной! Вы мне дали крылья, и я, до сих пор скромно ползавший, как червяк, по пыльной земле, теперь чувствую себя таким сильным, таким… мощным, что кажется мне – несколько взмахов этими сильными новыми крыльями, и я взлечу к самим небесам!!
– Куколка, не улетайте от нас, – сентиментально попросил Новакович.
– О нет! Вы для меня теперь самые родные, и я вас никогда не покину!! Я должен быть около вас, вдыхать, впитывать тот благородный аромат чистой поэзии, который вас окружает и который я буду вдыхать одной грудью с вами. До встречи с вами я был мелок и вял – теперь я будто окреп и вырос! Друзья! Я, конечно, знаю, что в ваших газетных заметках обо мне много дружеского преувеличения, многого я еще не заслужил… Но, друзья! Я сделаю все, чтобы оправдать эти ваши даже преувеличенные надежды на меня! Теперь у меня появился смысл и цель работы, и я клянусь вам, что наступит время, когда вы сами будете гордиться мной, и скажете вы тогда: «Да, это мы поддержали первые робкие шаги Куколки и это благодаря нам он сделался тем человеком, который и свою долю внес в благородный улей русского искусства…» И когда румяный Феб взметнет свою золотую колесницу к солнцу…
– Коньяк-то… дома будете хлестать али куда пойдете? – деловито спросила Анна Матвеевна, незаметно вошедшая во время пылкого монолога Куколки. – Ежели дома, то я послала бы за коньяком… Что было старого запасу – как губки высосали!
– Кальвия Криспинилла! – завопил Мотылек. – Как вы можете говорить о пошлом земном коньяке, когда мы пили сейчас божественный напиток, изливающийся из уст Куколки!..
– Анна Матвеевна! – высокопарно сказал Новакович. – Вы вошли в ту самую минуту, когда, может быть, в мире в муках рождался истинный, Божьей милостью поэт!..
И прозаично докончил шепотом:
– Нет ли у вас сахарцу, многоуважаемая? Я бы пожевал сладенького.
– Бестолковый вы народ, как погляжу я на вас, – проворчала Анна Матвеевна, доставая из кармана горсть сахару и суя в руку Новаковича. – А ты чего, сударь, с ними разговариваешь? Погубят они тебя. Плюнул бы на них да пошел бы прочь, в хорошую чистую компанию.
