Тщеславие - Лысенков Виктор (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Роберт подылдыкунул ему: "Ну что, старик, придется убивать главного на киностудии - а то долго ждать. Он молод, да евреи и живучи. Свинины не едят. Все курочку и рыбку. И не пьют. Не будешь же ты сидеть в помощниках до ста лет!" Роберт почти всегда прищуривался - совсем незаметно, но взгляд от этого становился острее и подчеркивал его ехидный тон. Сергей почти зло спросил: "А почему ты решил, что я рвусь на должность главного киностудии? Я - не знаю таджикского языка. Борис Пинхасович - совсем другое дело - он бухарский еврей, язык для него - родной. А я..." Роберт опять остро поддел: "К тому же русский. А на киностудии - соплеменники Пинхасовича - через одного. И вашем зачуханном Госкино главный редактор - из их же братии. Да, брат Серж: из всех искусств самым жидовским является кино". - И хохотнул.
Роберту часто нечего было ответить. Ну, любят они кино. Так и парикмахерами почти только они. А сапожники - так одни бухарские евреи. Но он уже знал - в том числе и из бесед с председателем, - что евреи плотно держат киностудию, что в Москве у них - мощная поддержка. А без Москвы - и ни туды, и ни сюды.
Эти два года в помощниках оказались самыми трезвыми в его жизни. В комитете - все подтянуты, отлично упакованы, и атмосфера строгости распространялась за его пределы. Он позволял себе врезать - и то не шибко, когда на ночь приходила Маргарита, а за пределами дома не пил ни разу. Он как-то зашел в редакцию, и ему показалось диким, что после работы здесь осталось человека четыре под столом --вдруг кто найдет ненароком - стояли бутылки с сухим, - размагнитится. Ему предложили стакан сухоча, и его первый реакцией, первым импульсом был отказ, но бывшие сотрудники его не поняли, хотя по тщательности одежды, новенькому галстуку можно было определить, что он - в другом измерении, играет сегодня по другим правилам. Но после первого же замечания - ты что, старик! - он словно вернулся в старый мир, выпил стакан сухого, побалагурил минут двадцать с разбойниками пера, и поехал домой. Вот тебе и микросреда: окажись он среди кротов - наверняка начал бы норы рыть. Как легко человек втягивается в мир любых отношений: один привык ежедневно убивать животных и имя ему придумали - боец, жутко ведь в общем, если подумать: живое лишать жизни. Другие - загоняют людей в тюрьмы. И ничего, живут! Еще какие деньги имеют на этом! Как приспособились начальник колонии и начальник тюрьмы: за взятки скощали сроки, и если бы один из них не заелся совсем - мало того, что построил дом, купил "Волгу", дочь уже трижды съездила в разные соцстраны, а потом еще и в круиз поехала вокруг Европы - хотя не замужних и не брали. Но не это сгубило начальника тюрьмы: жена взяла за моду каждый год менять мебель - болгарскую на румынскую, румынскую - на венгерскую; венгерскую - на югославскую, а последнюю поменяла на аляповатую, но дорогую арабскую. Тут кто-то и стукнул на него. Фельетонописец Петров, подписывавший свои фельетоны фамилией Острый все не мог понять, почему это его фельетон о начальнике тюрьмы не дают. Все никак не мог понять, что время фельетонов ушло, уже даже в "Крокодиле" они стали редкостью - все, люди переросли этот воспитательный жанр, как в педагогике розги. Но Петров - мастодонт редакции и самый закаленный ее алкаш (почему его и не брали как переросшего по возрасту в большую газету) все не мог никак понять изменяющегося мира, тем более почувствовать, как с приближением к коммунизму начальство все больше становилось недоступным критике. Уже наиболее зубастые стали понимать, что критиковать можно только слесаря ЖЭКа, что милицию, например, (и то не старше звания лейтенанта) можно было критиковать только с разрешения вышедавящих, а партийные органы - вообще только после того, как в ЦК решали, что на примере какого-нибудь райкома надо поучить других уму-разуму. Их, молодежную газету, это касалось мало, но они ведь каждое утро начинали с просмотра газеты старших коллег и кто сам, и кто через разговоры со старшими понимали о наступивших новых временах и новых нравах. Сергей видел, как в разных органах после ухода на пенсию старых секретарш и завканцеляриями образца послевоенных лет на их место приходили женщины, которых с удовольствием снимал бы "Плейбой", если бы его, конечно, допустили к этим дивам. Время от времени из-за этих красоток кто-нибудь горел. Снимали с работы, понижали в должности. Но некоторые красотки и их покровители держались долго. Одну шефы тянули с шелкокомбината до секретарей горкома, другую, взяв из завучей школы в отдел науки инструктором, додержали почти по пенсии, отправив потом в минпрос и минсоц после потери товарного вида. Но не только красавицы пользовались спрсом. Сергей еще с университета знал Апачесова - аппона из ЦК. Иногда, в бассейне, они обменивались короткими репликами - Апачесов немного поработал в газете, куда его бросили в свое время на усиление и укрепление с завода, где он был секретарем комсомольской организации и писал в газету о трудовых подвигах. Учился на вечернем в политтехе, и уже из газеты его, как рабочий кадр, взяли в ЦК. Апачеову лестно было пообщаться с Сергеем - слишком заметным в команде, а уж когда Сергей стал работать в газете, Апачесво, которому по должности уже была положена вызывная машина, пару раз подбрасывал Сергея до конечно троллейбусной остановки. А потом Сергей узнал, что Апачесова забрали в ЦК КПСС. Он не мог понять - за какие заслуги. Апачесов не выделялся ничем на фоне других функционеров, разве что статью и лицом. Но вопрос вскоре прояснился: один из помощников секретаря по строительству открыл тайну: кураторша из ЦК КПСС давно крутила роман с Апачесовым. Ездить на край страны для любовных утех было не с руки, и она организовала для своего бой-френда перевод в Москву. А говорят, не родись красивым... Вот и его, без всяких там Гитисов и Вгиков сняли вроде белого офицера - роль без слов. Он там сидел на коне, когда дивизию приветствовал сам белогвардейский командующий. Тогда-то у него и зародилась мысль написать сценарий художественного фильма. Он еще в университете наткнулся на интересную личность - Арминия Вамбери - прочитал, что тот был полиглотом, и что проделал опаснейшее путешествие от Турции до самой Среднй Азии, тогда Сергей не знал, каким агентом был этот самый Арминий - это выяснится позже, когда его сценарий отдадут на рецензию востоковедам, и хотя большой вины за ученым не числилось, решили по политическим мотивам фильм пока не запускать. А потом... Потом - наступило потом. Ему показалось, что он даже пошевелился. Облако вроде наехало на него, мягко коснулось головы, потом взяло за руку. Но ему было все равно. Теперь уже точно - все равно. Он согласился с председателем, что главный редактор хроники - самостоятельный участок. Встретили его радостно. Дурак. Они ведь и радовались только потому, что он - лопух. Да, в этом стаде пираний он был чистым лопухом, хотя и проработал уже два года в комитете и многое знал. Но не знал повседневного быта стада и его правил, его гонов и загонов. Он почувствовал потом, что что-то - не то. Но явной опасности не было и он не особенно остерегался. А сначала то Кабилов пригласил к себе на семейное торжество, и он (вот кретин!) ощутил настоящую радость от того, что оказался в центре внимания. Но ведь и приговоренный к смерти на эшафоте тоже в центре внимания. Если бы он внимательно огляделся - понял бы - и красочный мир и вокруг, и плотность праздничных лиц. И азиатский широкий натюрморт на сотни человек - это, может, не сам эшафот, но ступеньки на него. А палачи - их много. Хитрых. Неуловимых. И тут же ему улыбнулся вроде доброй улыбкой Муаллимов*. Нет, он никогда бы не смог действовать так, как этот Муаллимов. Они уже изрядно набрались, под ним уже качалась земля, но он не хотел чувствовать. Они спорили, и один из них неожиданно открылся, как в боксе - это был такой подарок - если бы хотели, срезали бы прямо в челюсть. Но Анвар был уже никому не нужен - спился уже лет пять назад, когда (а попал в фавор как представитель одного из правящих кланов и за вполне средний фильм получил Государственную премию. И сейчас красивый, как богатырь из эпоса Фирдоуси, Рустам, (только лат не хватало к его внешнему виду), только слегка наклонив голову, глянул на Анвара. И тот, несмотря на уже полную загруженность, сказал: "Рустик! Да я же правду говорю Сергею Егоровичу! Он в жизни, по крайней мере в нашей, ничего не петрит!" Он даже не знает, почему Муаллимов висит на доске почета! Ему на дереве надо висеть, а не на доске почета! И Анвар рваными фразами нарисовал ему широкоформатный образ Муаллимова. Тот, оказывается, специально один выезжал на съемки - брал только осветителя - своего племянника Джавкика. И "ГАЗ-69", не пятиместный, а с кузовом - надо, мол, место, куда пээрки класть. А я сам за рулем - так это для экономии - партия же призывает нас быть бережливыми. Он и на собрании говорил: "Вот если каждый из нас сам сядет за руль - сколько денег сэкономим! А ассистентов незачем таскать на съемки, где оператор снимает и как режиссер - пусть учится на полнометражных документальных фильмах, где все известно наперед. Было это пятнадцать лет назад, когда Хрущев даже начальство сажал за руль. Муаллимов понимал, что такое кино, как снимают они, любой дурак снимет. Но не говорил об этом. Важна была ТЕМА. Муаллимов снял и самый первый репортаж о начале строительства Нурекской ГЭС. Получил премию Ленинского комсомола республики. "Ну и хорошо" - буркнул Сергей, еще не зная, что скажет дальше Анвар. "Нет, Рустик! Наш шеф - святая простота! (и к Сергею): Нет, ты действительно не знаешь? - Так твой Муаллимов (Сергей только что дал тому отличную халтуру снять две части о совхозе, где начали выращивать цитрусовые: никуда ездить не надо. Даже мотаться по полям - все в теплицах или в траншеях, в которых укрывали на зиму (вдруг мороз) лимонные кусты. "Да он одних лимонов привезет ровно на столько, насколько ты ему выпишешь гонорар! Старик! Он ведь специально себе такой "газик" пробил! Интересуют там его партия и правительство! Его собственный карман интересует! Он, если хочешь знать, пока в командировке две-три недели всегда в выходной домой приезжает. В башахнике (ну или в кузове - это Рустику в ответ на замечание, что у "газика" багажника нет) - мешки с мукой, арбузы, яблоки, дыни, виноград, рис - где что можно взять. В прошлом году он сына женил - так трех баранов привез из Дангары. Нет, старик - он - хитрый! Платит за все. И квитанции при нем. Только на базаре один баран на пятьсот рублей потянет, а он берет в совхозе по себестоимости - за сто. И муку, так. И арбузы. Вроде - платит. А раису - что? Он обеднеет из-за ста килограммов арбузов? Их у него - тонны. А Муаллимов берет их по три копейки. На рынке они - пятнадцать. Усек?" Сергей выдал себя легкой растерянностью. И, наверное, потому улыбнулся и бронзовый Рустик: "Ты ему расскажи, как Муаллимов сценарии пишет..." Анвар протянул руку с пиалой Рустику - плесни ка перед еще большей правдой, и согласно кивнул головой: "И - расскажу! Он же не знает, что сценарии Муаллимову пишет Дорман. Тому - на вечер работы. А гонорар - пополам. Все - о`кей, все довольны. И дикторские тексты пишет Доман. Но - уже официально". Сергей только один раз видел дом Муаллимова, когда проезжали мимо и Анвару нужно было забрать штатив. Хозяина не было дома, и он увидел через калитку стадион двора с бассейном посередине видимо, воду для полива набирали ночью (да и для прохлады - айван был неподалеку), а с улицы над двором плоской крышей был виден виноградник, огромное количество кистей разных сортов - белого и черного, тайфи и дамского пальчика своим свежим и чистым видом показывали, что за виноградником ухаживают здесь по высшему классу. А чистое дерево хурмы с плодами, словно елка в игрушках, подчеркивало ухоженность и богатство. Потом Сергей поймет, почему Муаллимов ни разу не пригласил его, главного редактора, в гости. Но хорошая мысля приходит апосля. И Анвар, и Рустам схватывали вмиг даже самое короткое замешательство. Это как в боксе опытный соперник в долю секунды увидит открытый участок и нанесет удар. И как получится: может, только коснется. А может - до нокдауна. Или даже нокаута. Что было здесь? Рустик (странно, он в любой ситуации сохраняет этот величественный вид. От ума, что ли?), отхлебнув чай, кажется, - по-доброму улыбнулся: "Ты не мучай человека. Объясни просто, что Муаллимов - ургут. "И Анвар тут же уловил, что городской человек Сергей не знает, кто такие ургуты.". Ургуты? - О-О, старичок! Как по-русски говорят - их на козе не объедешь! Цыгану ничего делать рядом с ургутом. Да что там цыгану - они и армянину фору дадут, и еврею. Ничего не упустят! "Странно, как отлетели и растаяли Анвар с Рустиком, чтобы сразу объявиться на худсовете, Сергей не сразу сообразил, что на киностудии все давно знали об отличном отношении к нему председателя и критики наотмашь не было, хотя такого зубастого народа, как киношники, он никогда не встречал. Замечания и по картинам бывали корректными, ниже второй категории ни один фильм за полтора года его работы не получил, работалось в этой обстановке гораздо лучше, чем в редакции, и Сергею уже казалось, что он и сам становится частью этого пижонского, но элитного мира, где никто не пил сухого вина - чаще всего хороший коньяк или дорогое вино и уже как экзотика воспринималось желание кого-нибудь выпить водки. Обычно - из какой-нибудь необычной пузато московской тары. Водка опиум для народа, шутил Рустик. Сергей и сам, когда выпадало попасть в гости к кому-нибудь из новых коллег, покупал дорогой коньяк, и когда его не было в магазине, ехали в ресторан и там у знакомых официантов брали за цену двое выше магазинной и еще оставляли на чай. Сергей почувствовал, что для жизни в этой богеме надо иметь чуть больше. Даже его денег - главного редактора - на все не хватало. И гонорар за первую документалку улетел быстро. Ну, во-первых, он сообразил купить домой шифоньер, двухспальную кровать (это не для того, чтобы удобно было кувыркаться на ней с Марго или с другой прелестницей: Сергей терпеть не мог неудобных и дешевых постелей), два кресла, и, что ему особенно нравилось - венгерский бар с торшером. Тащить его пришлось аж из Пянджа - в городе их в открытой продаже не было. Некоторые, увидив эту штуку, спрашивали, бар с холодильникмо или нет. И слегка разочаровывались. Не доходило, что для советских людей и такой бар шик-модерн. Он сначала на дружеских паях помог сделать текст одному режиссеру - не столь умелому, как Муаллимов, потом - второму. Расплата была рестораном, где гуляли после гонорара. Но первым деньги за текст предложил единственный на всей хронике русский режиссер Кузмин. Так сказать, без ведомостей и свидетелей. Кузмин, старше Сергея лет на семь, прямо сказал: "Старик! Да все так делают. Это же не взятка, а плата за работу. А так (в смысле - по правилам) - куча бумаг и разговоров". Жить стало веселее, жить стало интереснее. Он уже был одет как и вся богема - в куртке, только не джинсовой, а кожаной, только брюки - это джинсы. Иначе - не поймут. Председатель комитета, увидев его во дворе, дружески восхитился: "Ну, Сергей Егорович! И этот стиль вам к лицу - как и цивильный костюм!" А в редакции, куда он не заглядывал месяца три, его чуть ли не ощупывали: джинсы в размер месячного заработка многим были не под силу. Да и достать их надо было. Ему привезли из Москвы, купив у каких-то черномазых, набиравшихся уму-разуму в советских вузах. Роберт осматривал его нагло, щупал куртку, брюки и потом, опустив очки, язвил: "Ну что, Сергей объегорович? Устроился?" (Подлецы что-то знают). А Роберт пер буром: "Дал бы своим что-нибудь снять. Ну хоть одну часть. Я бы тоже купил джинсы. Ладно, без куртки обойдусь. Но джинсы я имею право иметь, как советский журналист? Да ты не бойся, старик! Не хуже этих чурок напишу! Ну хочешь? - напишу стихами? А?" Газетчики были сплошной улыбкой - знали Роберта. Но Сергея эта бесцеремонность злила. А Роберт продолжал? "Ты хоть бы пару бутылок сухача взял - при деньгах, небось. Ладно, нам коньяк не нужен (кто же ему рассказал? Может, Инка? Или Ольга?). Мы - пролетарии пера. И на ресторан не напрашиваемся. Здесь, все по быстренькому организуем".
