Призраки(Русская фантастическая проза второй половины XIX века) - Данилевский Григорий Петрович (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Николай Гаврилович Чернышевский был всего на полгода старше Михайлова и прожил почти вдвое дольше. О чем думал он, когда под вой осатанелой пурги слушал в остроге «сцены из быта первых людей», которые читал ему автор, друг, союзник, со-узник? Вероятно, о схожести их незадавшихся судеб. И он, Чернышевский, бил уже именитым литератором, когда грянул арест — нежданно-негаданно, без явных причин, если не считать доноса провокатора. И он испытал жесточайшее душевное смятение, томясь целых два года в каменной норе Петропавловки. Дабы не сойти с ума от одиночества, арестант днем и ночью сочинял, исписав свыше шести тысяч листов бумаги. Всего за три месяца лег на стол роман «Что делать?», первая в мире социалистическая утопия, где в снах Веры Павловны маячило будущее — светозарное, будоражащее ум и сердце красотою, но такое далекое-далекое: дома-дворцы из стекла и алюминия, пустыни, преображенные в цветущие сады, счастливые люди, добившиеся свободы, равенства и братства. Где были сказаны те самые святые слова, которые курсистки заучивали наизусть и читали на вечеринках: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести; настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы успеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».
Он, пылкий провозвестник преображения настоящего ради грядущего, даже в мрачном каземате не очень-то опасался за свою судьбу, полагая, что арест — это случайность, недоразумение, нелепая ошибка. Но когда и над ним, поставленным силком на колени, на эшафоте все той же Сытной площади, все так же сломали шпагу, все так же заклеймили клеймом «государственного преступника» и объявили, вослед за каторгой, вечное поселение в Сибири, — вот тогда-то, в роковые мгновения, сияющие дали будущего вдруг потемнели, обагрились кровью, как закат пред грозою.
Через семь лет после позора на Сытной Чернышевский окончательно проклянет в своей антиутопии и грядущее, и Россию в грядущем, эту «империю зла», которая варварски обрушила подобие термоядерных бомб на соседние государства и сама же погибла от ответных ударов. Столь страшная фантасмагория не рождалась ни под чьим пером в нашем Отечестве ни в прошлом, ни, что удивительно, даже теперь.
Однако замечено издревле: тот, кто проклянет своих мать, отца, племя, род, народ, родину, — сам становится добычей космических, кармических тайнодейств. И закон вселенского воздаяния сработал неукоснительно. Чернышевский, бывший всеобщим кумиром, идеологом бунтарства, духовным пастырем студенчества, оставшуюся часть жизни своей доживал в безвестности. Сейсмические бомбы, обладающие «силой геенны», что были мысленно брошены им на Москву и Петербург, уничтожили не обе наши столицы «на триста часов пути кругом», а самого изобретателя. Пожирателя Книг, как он сам себя называл. Чудака, долгие годы пытавшегося соорудить вечный двигатель — и так и не соорудившего оного.
Полвека спустя «пламенные революционеры» (которые истребят за семьдесят лет своего правления пол-России) провозгласят Чернышевского своим духовным предтечею. Однако и эти неистовые разрушители будут, как черт ладана, бояться всеиспепеляющей коротенькой антиутопии-дилогии. Во всяком случае автор этих строк свидетельствует: многократные, многолетние попытки опубликовать «Кормило Кормчему» и «Знамение на кровле» в самых разных изданиях неизменно натыкались на панический отказ.
22 декабря 1849 года в том же Петербурге, но на Семеновском плацу, вместе с товарищами-петрашевцами дожидался смертной казни уже знаменитый писатель гоголевского направления, восходящая звезда российской словесности Федор Михайлович Достоевский. Вся вина 28-летнего преступника, до этого урочного часа полгода протомившегося в Алексеевском равелине распроклятой Петропавловки, заключалась в пропаганде социалистическо-утопических идей — не более того. Солдаты стояли с ружьями на изготовку. Народ безмолвствовал, как принято на Руси. До команды «Пли!» оставалась, может быть, минута. Какие образы проносились в смятенном сознании Достоевского?..
Ему было шестнадцать, когда смерть унесла любимую мать, кроткую, погруженную в молитвы и стихи. Через два года крепостные крестьяне в имении под Зарайском насмерть забили камнями, ногами и кольями его отца — не вынесли жестокосердия барина. И вот теперь костлявая старуха с пустым черепом занесла свою безжалостную косу и над головою несчастного сына, подверженного припадкам эпилепсии.
Однако в последние мгновения земного пути что-то нарушилось в работе машины вселенского воздаяния: император Николай I всемилостивейше заменил расстрел каторгой.
Потрясение, испытанное перед гибелью, преобразило Достоевского в гения, утверждают некоторые современные исследователи. Причем не только в литературе, но и в философии, религии, естествознании. И напоминают, что изначально, от природы, он не был столь же ярко одарен, как, скажем, Пушкин или Чернышевский. «Его умственные эксперименты поразительны. Они предопределили некоторые характерные черты науки и фантастики XX века, — отмечает Рудольф Баландин. — Однако если фантасты старались раскрывать главным образом взаимоотношения людей в социуме, результаты научно-технического прогресса, то Достоевский вскрывал более глубокие пласты бытия. У него речь идет прежде всего о смысле жизни всего человечества и каждой личности. Причем этот смысл парадоксальным образом соединяется с бессмыслицей, свобода воли и мыслей с несвободой действий, общественное благо с трагедией индивидуума. Преобразование природы с ее деградацией». Именно за постановку глобальных проблем духоборчества, за попытку наметить путь космочеловечеству восхищались Достоевским такие мыслители, как В. Вернадский, И. Ефремов, Ф. Ницше, И. Павлов, Р. Роллан, Ж.-П. Сартр, А. Чижевский, П. Флоренский, У. Фолкнер и многие другие.
Вещим сердцем страдальца он едва ли не первым на грешной земле почувствовал угрозу уничтожения всего прекрасного и живого — безобразным и смердящим. И воссоздавая на Семеновском плацу перед казнью в памяти основополагающие образы своей прошлой жизни, чисто интуитивно пытаясь отыскать в них ключ к спасению, он, пророк, творец, избранник Божий, сумел в озарении создать для человечества защитное поле Красоты, которая одна лишь и спасет мир.
Пожалуй, никто не сравнится с Достоевским в прозрении будущего. Герою «Сна смешного человека» привиделось, что после самоубийства он странствует бесконечно долго по просторам космоса, где даже и созвездия — уже иные. И неожиданно замечает родную Солнечную систему, милую сердцу Землю. Но — в ранний период ее существования, в доисторическую пору. Удивительно, но возможность подобных путешествий не только в пространстве, но и во времени будет открыта теоретической физикой лишь в начале XX века!
«Сон» — завершение «фантастической триады» из «Дневника писателя». Триада воспроизводит подобие вертикального разреза мировой жизни (подземный мир — «Бобок»; земной — «Кроткая»; космический — «Сон смешного человека») и напоминает Вселенную в древнерусской литературе (ад — земное бытие — рай). Писатель не касается общественного устройства и технических особенностей вымышленной им цивилизации, где люди понимают, как в сказках, язык деревьев и животных, пользуются благами первозданно чистой природы. Главное для Достоевского — проповедь всеобщей гармонии, вселенского братства.
«Фантастическая триада», равно как и все творчество Федора Михайловича, оказала сильнейшее влияние и на русскую, и на мировую литературу. Достаточно заметить, что эпизод из «Сна смешного человека», где герой несется среди звезд далеко от Земли и свершается все так, как всегда во сне, когда перескакиваешь через пространство и время, через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, «о которых грезит сердце», другой гениальный писатель, Михаил Булгаков, положил в основу художественной концепции романа «Мастер и Маргарита».
