КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Последнее соображение показалось ему совершеннейшей глупостью. При этом он, будто бы в испуге, обернулся и взглянул на кактус. Нет, кактус стоял на подоконнике смирный, не тянул к нему лапы, не бряцал назидательно иголками-гвоздями.
«А с Суслопаровым и бойцом Сальвадором мы разберемся!» - заверил себя Соломатин. И плеснул в граненый стакан еще граммов сто пятьдесят.
Ему захотелось сейчас же отыскать презент Павла Степановича Каморзина, шкатулку или футляр из среднекисловского подвала. «Там же кинжал Шарлоты Корде и револьвер Гаврилы Принципа!» - дергались мысли. «Нет, ни в коем разе! Если захотелось отыскать, значит, вещь не отыщется!» - осадил себя Соломатин.
Впрочем, ему и осаживать себя не было нужды. Кое-как он стянул с себя рубашку и брюки, сбросил ботинки и рухнул на диван.
Тут же к нему явился лохматый губошлеп и уродец Дью, стал теребить его и требовать: «Сделай Дью! Ты сделал Дью? Сделай Дью!» Соломатин оттолкнул губошлепа, но понял, что это и никакой не Дью, шнырявший некогда с глупостями на приеме в Столешниковом переулке, а официант-комод во фраке и при бабочке, в левой руке его была заточка, и он рычал: «Где серьги графини Тутомлиной и камея Гонзаго?» «Какая камея Гонзаго? Она в Эрмитаже! - возмущался Соломатин. - А серьги… Они в чреве кита, не знаю только какого… Одного из двадцати семи… Поймайте двадцать семь китов, и у них серьги Тутомлиной… Спросите у Антиквара… Наймите чукчей с гарпунами!…» «Чукчи живут в Лондоне и играют в футбол! - орал официант-комод и тыкал заточкой Соломатину в бок. - А ты в Москве и на тебе Олёнина кровь, и ты будешь у нас Меховщик!» «Никогда! И ни за что! И нет на мне ее крови!» - протестовал Соломатин. «Как же нет! Иди и руки ототри пемзой! И будешь ты у нас Меховщик! Ты не святой Антоний, и это искушение ты заглотишь!» - официант-комод расхохотался, предъявив зубы от Кларка Гейбла. «Он не святой Антоний!» - откуда-то выскочил Ардальон Полосухин в шутовском колпаке с серебряными бубенчиками и в длиннющих туфлях-пигашах. Загнутым носком правого пигаша он угостил официанта под зад, и тот, взвизгнув, отлетел. «Да, Соломатин, ты не святой Антоний, - восклицал Полосухин, припрыгивая при этом. - Не Антоний ты! От многих искушений ты увиливал. Но не от всех. И от этого не увильнешь. Да и не надо увиливать! Ни тебе! Ни нам! А расписочки твои при мне. Вот они! Вот они!» И Полосухин, приплясывая, принялся совать бумажки Соломатину под нос. «В Камергерском ты их подписывал! В Камергерском!» За спиной Полосухина возникло нечто шарообразное, серовато-бурое, впрочем, поначалу шарообразное стало менять формы и разрастаться, то это был пузырь размером с телефонную будку, то овалы пузыря заменяли гранями, и пузырь стал кривым ромбом, но не застывшим, а будто распираемым энергиями изнутри, бока его колыхались, дергались, испускали синевато-белые лучи и струи дыма, теперь это был огромный мешок, способный передвигаться и плавать в воздухе. Ардальон Полосухин исчез, то ли был вытеснен мешком в иные пространства, то ли, напротив, его втянуло в недра серовато-бурого монстра. Монстр-мешок оказался и говорящим, голоса исходили из него разные, то он басил дьяконом, то причитал истеричной бабой. Звуки его клокотали и никак не могли собраться в смысловые сочетания. «Да это же Папик! - сообразил Соломатин, и ужасаясь, и радуясь. - Это же наш Папик! Он неизвестно кто. И неизвестно что. И неизвестно зачем!» С этим он и заснул.
Утром Соломатин выразил себе благодарность. Три банки «Старого мельника», не допущенные им вчера в компанию к белому напитку, дали облегчение. Оставались в бутыли граммов сто пятьдесят «Гжелки», но мысли о ней вызвали спазм пищевода. «А не полить ли ею кактус?» - подумал Соломатин. Американо-мексиканская монография «Поливание кактуса» так и не пополнила его библиотеку, и Соломатину оставалось довериться интуиции. Была опасность раздосадовать растение. Дума своими законами сблизила ячменный напиток с воспитанниками заокеанских пустынь, и логичнее было бы угостить кактус Эдельфию именно пивом. («Как мне раньше не приходила мысль об этом?» - удивился Соломатин.) Но пиво было им эгоистично выпито. Водка же могла принести растению, взлелеянному в иных нравственных традициях, вред. «А текила! - сейчас же сообразил Соломатин. - От текилы-то, небось, эти кактусы не околевают!» «Гжелка» же, по понятиям слесаря-сантехника, была куда благородно-полезнее, нежели текила. И Соломатин отправился к кактусу. Водку налил в стакан. Иначе вышло бы, что он предлагает Эдельфии пить из горла. Стаканом стукнул о цветочный горшок: «Будем!» Горшочная земля сразу же впитала в себя жидкость. Следует сказать, что угощение свое Соломатин производил с опаской. Взрыв не взрыв, но нечто неприятное могло произойти. Ходить бы потом ему с забинтованными руками. Или вовсе без глаза. Но нет, как и вчера, кактус был миролюбив. Даже башкой своей, если у него была башка, словно бы малый поклон сотворил: мол, спасибо, давно бы так…
А Елизавета не позвонила.
И мобильный ее был отключен. И в квартире возле Тишинского рынка трубку не подняли.
«Ну и ладно!» - рассердился Соломатин. Но сердиться на нее он не мог.
Присел. Вспомнились ему вчерашние видения. Серовато-бурый монстр, так и не выразивший словами свою суть. Морда исполнителя Сальвадора. Вопли Ардальона Полосухина об искушении, от которого он, Соломатин, не должен увильнуть. И не станет увиливать. «Фу ты, гадость какая! Вся жизнь моя искушение! А не пойти ли мне сейчас во храм и не поставить ли там свечи во избавления от искушений?»
И сразу же Соломатину в голову пришли мысли о лицемере Воронском, замаливающем свои гнусности, о набожном и непьющем теперь грешнике Паше Суслопарове, и явилось соображение уж совсем подлое: «А ведь стань я Меховщиком, смог бы, как и Пашка Суслопаров, возвести для себя церковь, хоть деревянную, хоть мраморную…»
Соломатин вздохнул. Пошел к вешалке, надел ватник и кепку, взял чемодан с инструментами и направился в Брюсов переулок.
50
В Камергерский я не ходил. Но чувствовал, что меня туда тянет. И не просто в Камергерский, а в Щель.
Но без проводника открывать дверь бывшей закусочной я бы не решился. Вдруг никакой Щели и нет. Арсений Линикк, Гном Центрального Телеграфа, в удостоверении - смотритель кабельных сетей, на глаза мне не попадался. А телефона его я не знал.
На занятиях в институте я между прочим произнес «Камергерский переулок» и, не закончив фразы, замолчал. Подумал, сейчас меня примутся расспрашивать об отсутствии дома номер три. Студентам моим было известно, что в Камергерском «свеча горела на столе», что в здании со свечой, но на другом этаже, чудесно обнаружилась рукопись «Тихого Дона», забытая автором полвека назад при посещении им душевного приятеля. Известно им было и о кончине в Камергерском Сергея Сергеевича Прокофьева в трагедийно-веселые для страны дни, о Владимире Федоровиче Одоевском, естественно, и о его философическом кружке любомудров. О «Пушкинской лавке» и о многом другом. А о пропаже и невозвращении дома номер три они будто бы и не слышали. А если и слышали, то забыли.
А я вот не забыл. И был все еще озабочен отсутствием дома номер три. Объяснение напрашивалось простое: я жил в переулке напротив Камергерского, и чтобы попасть в Щель, надо было пройти мимо пустоты, при мыслях об этом унылым звуком альта щемила грусть. Или будто тоскливо звала куда-то птица с синими перьями. Но что было думать о заботах Камергерского переулка жителям Патриарших или Чистых прудов и уж тем более Бирюлева и Митино, для них Камергерский был не ближе третьей линии Васильевского острова или улицы Полупанова в матери городов русских.
И все же странные люди находились. Способные к умственным и культурологическим неприятиям. Или злопыхатели. Эти - из менеджеров среднего звена. Карманы у них были набиты, романсы не пели, «лендроверы» скользили под ними нынешнего года рождения. Но несвободы корпоративной жизни с гуляниями в Куршевелях и на Сардинии, видимо, их угнетали, а потому они по молодости лет чегеварничали, бранили порядки и власти и обещали прикупить лимонок. Скорее всего именно они и ставили под сомнение деятельность Государственной комиссии по выяснению отсутствия дома номер три по Камергерскому переулку. Была ли на самом деле создана эта комиссия и если создана, то чем занималась? И что за фокус произведен с сеансом ученого нюхателя Севы Альбетова? Ясно, что для отвода глаз населения, но что дал этот фокус? И где сам знаменитый Сева? После убиения и похорон в склепе он будто бы прибыл в Охотск Хабаровского края на ките, а после Екатеринбурга на станции то ли Бисерть, то ли Красноуфимск сгинул. И каким макаром кит пропорол льды на подходе к Охотску? Якобы к нему на помощь пришли ледоколы. Но переть они должны были из Магадана и Владивостока, это сколько же пришлось бы мерзнуть киту в ожидании? Кстати, кем и где был нанят кит и не на деньги ли налогоплательщиков? Словом, на уши нам вешают неаполитанскую пасту, комиссии никакой нет, этому государству и городской кепке на все наплевать, кроме ульев и цемента, что приведет к революционному взрыву, а дом номер три как есть в отсутствии, так в отсутствии и будет.
