КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
– Андрюша, вас заинтересовали мои игрушки? Это действительно работы настоящих мастеров. Их стоит разглядеть.
И Баскакова, сдвинув клубную посуду к вазе с цветами, положила на столик руки.
– Пододвиньтесь поближе. Вот… И руку протяните, ощутите тепло и холод камней…
Но как только пальцы Соломатина коснулись перстня Баскаковой, правая ладонь меховщицы накрыла его пальцы, сначала замерла на них, а потом принялась их гладить.
И случилось перетекание токов женщины в светло-синем платье с серыми глазами восторженной курсистки и его, Соломатина. Они молчали минуты две, а то и все пять. Да и о чем было говорить? Соломатин сидел взволнованный, глупо-растерянный, ощущал напряжение в брюках, отчего егозил, словно бы стараясь от напряжения плоти избавиться, думал: «А ведь Васечка Коромыслов не из-за одних лишь дорических колонн и дома под соснами столько лет был у нее на привязи». И повторял про себя: «Забавно. Забавно. Забавная получается история…»
При этих его мыслях Баскакова произнесла:
– Андрюша, за вами, кажется, пришла ваша спутница…
Соломатин обернулся. Метрах в пяти от их столика стояла Елизавета. Глаза ее были сердитые.
– Извините, Татьяна Игоревна, - пробормотал Соломатин, - будет случай, продолжим с вами разговор…
Уже в коридоре Соломатин заспешил:
– Лизанька, я тебе все объясню…
– А что тут объяснять? Ты, Соломатин, заигрался. Конечно, лучше синица, чем журавль. Но кто здесь журавль, кто синица и кто жар-птица? Впрочем, неважно…
– Лизанька, я объясню… Это Банкир, Тишин муж, его дела… Я сейчас сбегаю в туалет, приспичило… Подожди меня… Я все объясню…
Он суетился. Он был жалок. Это он-то, самодержавный Соломатин! Такого с ним не случалось давно. Особенно в отношениях с Елизаветой. Но в посещении туалета и впрямь возникла потребность. Хотя бы для того, чтобы вымыть руки, имевшие соприкосновение с перстнями, кольцами и ладонью Хозяйки Пушной горы. Но что он такого учудил? Отчего он посчитал себя виноватым перед Елизаветой? Что бы ни случилось, а случиться может всякое, Лизанька есть и останется его единственной любовью, пусть и второй в жизни, но сейчас - единственной, он без нее не может, без нее ему будет плохо… Но ситуация-то на самом деле складывается причудливо-забавная…
Клуб гордился своими туалетами. Не хуже, чем в Большом театре. Другое дело, - гордился ли Большой театр своими туалетами? Ну да ладно… Картина в туалете для Соломатина была привычная. Два телохранителя с мобильниками в руках стояли в почетном карауле при одной из очистительных кабин. Видимо, у некоей вип-персоны возникли трудности в общениях с природой. Два джентльмена сыпали на иноземные бумажки с портретом Франклина белый порошок и потом порошок этот втягивали в ноздри. Раздвинув галдящих шалопаев из числа чьих-нибудь сынков, в туалет ворвался Банкир, Тишин муж, с девицей под руку, доволок ее до кабинки, защелкнул дверцу. Минуты через три девица освободилась, оставив Тишиного мужа в раздумьях, у зеркала справа от Соломатина вымыла подбородок, достала из сумочки помаду, привела в порядок губы и не спеша, цокая шпильками по выложенному плиткой полу, удалилась из туалета. Соломатин стоял, курил и повторял про себя: «Забавная история, забавная… А что Папик? Что же мне вечно жить под Папиком?» И тут на его плечо легла чья-то тяжелая рука.
– Привет, Оценщик, - услышал Соломатин.
Он обернулся. Перед ним стоял официант-комод, во фраке и бабочке, но без подноса, и кому-то в туалете могло показаться, что это и не официант вовсе, а значительное лицо.
– Не имею нужды разговаривать с вами, - надменно сказал Соломатин. - И времени у меня нет.
– Ба! Ба! Ба! - осклабился Сальвадор («Именно осклабился», - подумал Соломатин, хотя и не помнил точно смысла этого слова. Зубы у Сальвадора были, как у Кларка Гейбла, а ведь долго ходил щербатым, может, исполнителя отправляли в Голливуд с целью облагораживания?). - Экий ты, Оценщик, нынче барин, часики, запонки, булавка. А ведь совсем недавно шлялся в грязном ватнике.
– Все! Хватит! - Соломатин сбросил руку официанта со своего плеча.
– С какой брезгливостью ты на меня смотришь! - рассмеялся Сальвадор-Ловчев, а глаза его были злыми. - Будто нет на тебе крови!
– Какой крови? - вздрогнул Соломатин.
– Олёны Павлыш, любови твоей безразмерной!
– При чем тут Олёна! - растерялся Соломатин. - При чем тут я?… Я тут ни при чем!
– При чем! - сказал Ловчев. - И сам знаешь, что при чем. Тебя просили вызнать у Олёны, где хранятся не принадлежавшие ей вещицы, или хотя бы объяснить ей серьезность ее положения, чтоб сама во всем призналась. Ты этого не сделал. А если бы выполнил с толком наше поручение, она и теперь была бы жива. Но ты, видно, и сам желал, чтобы она исчезла из твоей жизни. Надоела. Стало быть, и на тебе ее кровь.
– Чушь! Вранье! - нервно и быстро произносил слова Соломатин. - Ты же говорил, что шеф твой стал набожным, боится нарушить заповеди, а одна из них: не убий.
– Он-то, может, и стал набожным или ведет себя, как набожный, - сказал Ловчев, - но держит при себе людей, какие греха не боятся. Тебя посылали к Олёне чуть ли не с оливковой ветвью. А ты уклонился.
– Он же велел не трогать ее…
– Ее бы и не тронули. Но эта дура заартачилась, будто какая-то княжна Тараканова, ничего не открыла, разозлила, наоскорбляла всех, ну и… А шефу и теперь необходимы серьги Тутомлиной… Может, ты, Оценщик, знаешь, где они?
– Не знаю, - сказал Соломатин.
– А если ты врешь? Помнишь скамейку на Тверском бульваре? Помнишь скамейку из первой серии фильма с Жегловым и Шараповым? До тебя здесь нет никому дела. Сейчас я прислоню тебя к стене, обниму тебя, как брата двоюродного из Пензы, и отойду от тебя, а ты тихонечко сползешь по стене, и проходящие мимо тебя будут думать: «До чего допился, скотина!»
– Погоди, - пробормотал Соломатин, - погоди, Сальвадор…
– А чего годить-то? Говори, Оценщик, где серьги Тутомлиной?
– Не знаю… Я и вправду не знаю… Спросите у Антиквара…
– Уже спрашивали, - и Сальвадор неожиданно рассмеялся. - Ладно. Забздел уж совсем, небось. И где же твои высокомерие и брезгливость? А, Оценщик? Но я сегодня добрый. И не велено тебя трогать. И знаешь почему?
– Почему?…
– А потому, что ты теперь - не Оценщик, а - Меховщик. Меховщиком ты шефу и пригодишься!
– Дудки! - резко сказал Соломатин. Он успокаивался. Он обо всем расскажет Елизавете, Мадам Рухлядь выпадет из их жизни в осадок, а Папику вряд ли понравятся каверзы набожного теперь Суслопарова.
– Не хорохорься! - смех Сальвадора-Ловчева стал совершенно омерзительным. - Знаю, о чем ты сейчас думаешь. О заступнике. И напрасно. Тебе ведь еще неизвестно, кто у вас Папик. То-то и оно!… И кровь Олёнина на тебе, Меховщик!
Нет, надо было бежать от туалетного кошмара, от этого омерзительного смеха, от злодейских глаз осуществителя будто бы придавленных грешных мыслей подлеца Суслопарова. Соломатин и бежал, врезался в тусовочную толпу с намерением отыскать Елизавету, но был остановлен Тишей, женой Банкира. «Соломатин, - сказала Тиша, - мой кролик куда-то пропал. Ты не видел его?» «Нет, - сказал Соломатин. - Не видел. А где Лиза?» «Лиза уехала, - Тиша словно бы удивилась вопросу Соломатина. - Она устала. Сказала, что у тебя тут дела, и ты остаешься. А-а! Вот и мой кролик объявился!»
Значит, вот как. Обиделась, значит, Елизавета. Может, оно и к лучшему.
Все же решил позвонить из дома Елизавете. Но раздумал.
Удивился тому, что трезв. Вроде бы держал сегодня в руке и рюмки, и бокалы. И ко рту их подносил. Бара в доме Соломатин не имел. Но бутылка водки и три банки «Старого мельника» в холодильнике у него стояли. Пиву Соломатин в соучастии отказал, а граненый стакан водкой заполнил. И шарахнул его с выдохом, как и полагалось водопроводчику. Закусил бутербродам с плавленым финским сыром. Но и теперь желание звонить Елизавете, каяться и оправдываться, не возникло. «Нет, в моих чувствах к Лизаньке ничего не изменилось, и она меня поймет, - убеждал себя Соломатин. - Она во вселенной - для меня одна, и иного не будет… А Баскакова, Мадам Рухлядь… Она - на скамье запасных. Она - запасной вариант… очень заманчивый, но запасной… Ведь на самом деле, неизвестно, кто такой Папик, и неизвестно, какая блажь и в какие сроки придет ему в голову… А с запасным-то вариантом и Лизанька останется в мехах и шелках…»
