Избранное - Григорьев Николай Федорович (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
вошли в состав его прославленных войск. Но бронепоезду от рождения еще
и месяца не было; знали комбрига Теслера, а начдива в лицо еще не
видали.
Внезапно из-за спины всадника вынырнул ординарец, конь его перед
стенкой броневагона взвился на дыбы.
- Кто тут командир? Докладайте Щорсу! - И вскачь обратно.
Я мигом ссадил из пульманов свободных от боевой вахты людей,
построил их, скомандовал "смирно", отдал начдиву рапорт.
Начдив поздоровался, мы более или менее дружно ответили.
Наступила пауза, всегда в таких случаях загадочная.
Щорс поглаживает по холке своего коня и всматривается в нас,
окидывая каждого с ног до головы. Под изучающим его взглядом бойцы
даже шевелиться начали, как от щекотки.
А лицо у начдива все более недоумевающее. Все строже становится
лицо.
- Кого это я вижу, интересно? - заговорил Щорс и совсем не
по-военному, с комической ужимкой, развел руками: - Неужели советские
бойцы?.. Нет, это какие-то голодранцы на бронепоезде!
Я с обидой подумал: "За что он нас?" На станции Жмеринка мы
ошалели в боях. Огромный железнодорожный узел - и со всех направлений
теснит враг... По нескольку раз в сутки приходилось гонять бронепоезд
по станционному треугольнику, чтобы повернуть его головным пульманом
то на одесское направление, то на волочиское, то на
могилев-подольское... Отовсюду требовали гаубичного огня! Тут не
только поесть вовремя - мы в этих боях разучились спать ложиться...
Обтрепалось и обмундирование: ведь на бронепоезде что ни шаг -
железо, острые углы.
Щорс выслушал мои объяснения, усмехнулся, снял фуражку, нащупал
что-то внутри...
- Железо, говорите, виновато? А про это солдатское железо забыли,
товарищ командир?
Гляжу - в руках у него иголка с ниткой. Подержал он ее перед моим
носом и убрал опять в фуражку.
С этим и уехал.
Тут у нас, откуда ни возьмись, сразу нашлось время попортняжить,
мало того - даже простирнуть одежду, перепачканную на бронепоезде в
масле и смазке.
А вот другой случай... Это был секрет начдива, который раскрылся
для меня лишь в тридцатых годах, притом случайно.
Ленинград. Дом писателя. В гостях у нас военные. Выступает
артиллерист, ветеран гражданской.
Слушаю его и с трудом заставляю себя усидеть на месте: да мы из
одной с ним дивизии, из 44-й!
Во время перерыва я подошел к артиллеристу.
- С "Гандзи"? Да как же мне не знать "Гандзю"! Вот вы где у меня
сидели! - И он, рассмеявшись, похлопал себя сзади по шее. - И что это
Щорс с вами цацкался - до сих пор понять не могу. Из меня, батарейца,
няньку сделал, ей-право. Словом, велено было держать одну из пушек - а
их у меня было всего-то три - специально для страховки "Гандзи":
выручать вас, чертей, своим огнем, когда в бою зарветесь...
Разумеется, по секрету от вас.
Я был глубоко взволнован этим боевым товариществом, этой
чуткостью сурового начдива.
- Полковник, неужели вы серьезно?
- Да уж куда, браток, серьезнее - личный приказ Щорса!
...Ночь, пассажирский поезд. В купе все спят. Даже колеса вагона
постукивают дремотно. А мне не спится, сижу у окна.
Миновали Коростень, Житомир, теперь будет Казатин.
Казатин... И снова оживает в памяти девятнадцатый год.
Казатинский узел в лихорадке эвакуации. В сторонке от вокзала
скромный вагон - из тех коробок на колесах, в которых в царское время
возили пассажиров по "четвертому классу", то есть вповалку.
Вызванный с бронепоезда, испытывая приятный щекочущий холодок от
острых переживаний только что выигранного боя, я поднялся в вагончик,
узнав по тянущимся от станционного телеграфа проводам, что здесь штаб
нашей бригады.
Стало немножко грустно, что не увижу Теслера. Он был отозван
Москвой - кажется, в Латышскую дивизию.
Но вызвали меня сюда, в штаб, как оказалось, по распоряжению
Теслера.
Уезжая, комбриг заготовил наградной лист.
Бронепоезд "Гандзю" он представил к ордену Красного Знамени.
Вот выдержка из наградного листа:
"...Бронепоезд "Гандзя" не раз достигал колоссальных успехов,
благодаря храбрости его бойцов и командования и преданности делу
рабочих и крестьян. В августе 1919 г. значительная часть войск
жмеринского направления (около 10000 штыков) была разгромлена
Петлюрой. Бронепоезд "Гандзя" прикрывал это отступление, и благодаря
ему удалось избежать окончательного разгрома и было спасено около 16
составов (поездов по 40-45 вагонов). Под Винницей Петлюрой фланговым
ударом вся группа красных была разбита, несколько бронепоездов
захвачено в плен... Бронепоезд "Гандзя" был окружен, в результате
ожесточенных боев он прорвал неприятельское окружение, отбил у Петлюры
два наших бронепоезда и, увлекая за собою остальные части, разгромил,
в свою очередь, войска Петлюры..."
x x x
Перестук колес. Мерный, усыпляющий.
Где-то здесь станция Попельня. Поединок с Богушем, который мы
выиграли, но какой ценой! Все мы на "Гандзе" едва заживо не сгорели...
Интересно бы посмотреть, что теперь на обширной равнине. Тучные
пшеничные поля, с колосом тяжелым, как патрон дроби? Или темно-зеленые
плантации сахарной свеклы? Или, наконец, здесь, где гремело и рушилось
в бою железо, раскинулись колхозные сады? Воздвигнут завод?..
Интересно бы взглянуть, какова нынче Попельня.
Я приподнимаюсь на койке, но сквозь оконное стекло ничего не
видать. Оно мутно-белое, непрозрачное от падающего с потолка света.
Выключаю в купе ночник, однако стекло остается непрозрачным -
теперь уже от мрака ночи.
Уговариваю себя поспать. Хочется выглядеть свежим: ведь встречать
меня будут бывшие бойцы - и не просто как соратника, а как командира
бронепоезда. Значит, держи марку!
Заснул, оказывается. Да как крепко.
Меня трясут за плечо:
- Винница... Гражданин, вы просили разбудить. Вставайте, через
пять минут станция.
Ошалело вскакиваю. Наскоро привожу себя в порядок и с чемоданом
выхожу в тамбур. Серое туманное утро. Сентябрьский сквознячок
заставляет поеживаться. А может быть, мурашки пробежали от волнения, в
котором я сам не хочу себе признаться?
Так или иначе, приближалась удивительная, словно из сказки,
минута - встреча стариков, расставшихся юнцами.
Поезд замедляет ход. Передо мной - вокзальные часы. Пять утра.
На перроне, кроме железнодорожников, никого. Но вот двое в
кепках: плотный, самоуверенного вида, и рядом с ним - маленький,
щупленький.
В плотном узнаю Кришталя: он успел побывать у меня в Ленинграде.
- Вот Григорьев! - показывает он на меня. - По книжке - Медников.
А это Крысько! - показывает он на своего соседа.
Мы оба таращим глаза, но не узнаем друг друга - вот что делают
годы...
- Николай Федорович!
- Иван Васильевич!
Целуемся. Крысько прижимается ко мне, и оба мы замираем - птенцы
"Гандзи".
У вокзала поджидала нас легковая машина.
А через час, проведенный в дороге, меня торжественно на крыльце
своего дома приветствовала "дружина" Ивана Васильевича - Вера
Андреевна.
Следом за мной, поездом из Харькова, приехал полковник-инженер
Филиппенко. Он и Крысько перемигнулись, встали рядом и, сдерживая
смех, гаркнули:
- Товарищ командир, вы телефонистов спрашиваете? Вот они,
телефонисты!
