Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович (читаемые книги читать TXT) 📗

Глава девятнадцатая

1

Еще ничто не предвещало весну: плотный, слежав­шийся снег надежно прикрывал землю, дули холодные ветры, принося с собой колючую снежную крупу, мела по дорогам и спрятавшимся под снежным настом полям поземка, по ночам сердито и басисто покрякивали моро­зы, но прежней февральской лютости уже не было. Утром взойдет солнце — теперь оно не крадется над лесом, как в январе, а подымается вровень с водонапорной баш­ней — глядишь, через час-два и с крыш закапало. И снег вокруг будто испаряется. Вот уже зачернели в саду яб­лоневые стволы, обнажился обледенелый сруб колодца. Это днем, а к вечеру вдруг зашумят в бору сосны, стря­хивая остатки слежавшегося снега с усталых ветвей, по­мутнеет на горизонте заголубевшееся было небо и чертом налетит на поселок снежная вьюга. Завоет, засвистит, за­стучит в окна, попадешься навстречу — за милую душу по щекам отхлещет. А ночью мороз ударит. Когда вьюга налетает, на улице сразу становится пустынно. Редкий прохожий, согнувшись и подняв воротник полушубка, торопливо пройдет по дороге, прикрывая рукавицей лицо.

Как-то днем повстречался Артем с бабкой Фросей. Давно не видно было ее: морозы загнали на теплую печ­ку, и нос на улицу не показывала, а тут запахло весной, и выбралась на свет божий. В руках суковатая палка, платок домиком надвинут на живые зоркие глаза, ноги в расшлепанных валенках переставляет, будто чужие. Увидела Артема — обрадовалась, остановилась.

— Гляжу, родимый, в окошко-то, а у тебя допоздна свет в избе горит... Ну, ладно, думаю, слава богу, не уехал в Питер-то свой, остался туточка. Уж больно дед-то твой, Андрей Иванович, хотел, чтобы дом не пустой был. Не дождусь, когда растает, давненько свою дочень­ку-то не проведывала... — Бабка Фрося сморщилась и пустила слезу. — Весной-то два года будет, как похоро­нена моя Галюшка-то, лежит в сырой землице зарытая... Артемушко, отвезешь меня на пасху на кладбище? Но­ги-то никуда не годятся, не дойду пешыо-то, родимый. И деда твоего, Андрей Иваныча, помяну в своей молитве.

— Отвезу, бабушка!

— Ну? дай бог тебе здоровьичка... Скоро таять начнет. С Евдокеи-плющихи жди оттенель. Машинку-то твою, гляжу, совсем снегом замело. Не испортится она, Артемушко?

Ничего не попишешь — пришлось «Москвичу» зимо­вать на дворе. Вот весной начнут они с Гаврилычем строить сарай-гараж. Будет там место и для машины, и для верстака. В Ленинграде у него много разного ин­струмента. Автомобилисту нельзя без этого. Он давно мечтал оборудовать себе что-нибудь вроде слесарно-столярной мастерской.

— Скорей бы уж тепло, — продолжала старуха. — Машенька-то вчера из лесу вербы принесла. Сунула в банку с водой, к утру вся как есть и распустилась... Верба-то, она самая первая чует весну.

Артем тоже ждет лета. Недавно он начал большое полотно, которое назвал «Три версты с гаком...». Еще летом, гуляя с Таней вдоль путей, он обратил внимание на великолепный вид с железнодорожного моста: речка Березайка с почерневшими кладками, перед речкой боль­шой луг с редкими могучими соснами и кусок проселка. Дальше за рекой бор, а. на опушке несколько стогов... Всякий раз, глядя на этот пейзаж, он испытывал такое же волнение, что и в свой первый приезд в Смехово, когда подвез на «Москвиче» Носкова.

Несколько раз летом и осенью приходил он сюда и делал эскизы. Особенно красив здесь был закат. Багро­вое небо с легкими облаками опрокидывалось в тихую Березайку, а ели и сосны пылали как факелы...

Холст, натянутый на подрамник, загораживал весь угол. Первое время днем удавалось поработать всего несколько часов: очень уж короток зимний день, да и освещение так себе. Как только станет потеплее, перета­щит он подрамник наверх, в мастерскую.

— Правда это, Артемушко, говорят про Ваську-то, будто большой начальник приезжал на дрезине и орден ему повесил... За какие же это доблести?

— Не орден, а именные часы, — сказал Артем.

— Ваське-то? Ведь пропьет, окаянный!

— Не пьет он теперь, бабушка.

— С дружками своими и пропьет... Иль потеряет! Артем понял, что надо уходить. Бабка Фрося может до сумерек беседовать. Ее даже не смущает, что иногда ответов не слышит. Она готова разговаривать и в одностороннем порядке. Артем покивал ей, показал на часы, дескать, время подпирает, ретировался к своей калитке.

Он уже прошел мимо почтового ящика — газету ут­ром вынул — и остановился. Сквозь дырочки невозмож­но было разглядеть конверт, но у него почему-то появи­лась уверенность, что там лежит письмо! Ключ торопли­во царапнул по металлу, откинулась крышка, и в руки Артема упал тонкий голубоватый конверт. Обратный адрес: Пермская область. Серьгинский район. Улица. Дом. Почерк не ее, не Танин. Быстро надорвал конверт, обратив внимание, что руки дрожат. Строчки мельтешат, сразу и не разобрать. Незнакомый косой почерк: «Артем Иванович! Вам пишет Танина подруга — Зоя. Я толком не знаю, что у вас с ней произошло, но вижу, что Таня вас любит. Она рассердится, если узнает, что я вам на­писала. Но я должна это сделать: Таня в больнице. Ее положили сегодня утром. До свидания. Зоя».

Артем вертел письмо, вернее — записку в руках. Ну что за манера у людей не ставить число! Вспомнил, что на почтовом штемпеле указывается дата. Письмо отправ­лено из Перми 6 марта. А сегодня десятое...

— Здравствуйте, Артем Иванович! — поздоровалась Машенька, проходя мимо калитки. Артем посмотрел на нее невидящими глазами и не ответил. Машенька удив­ленно подняла брови и с обиженным видом прошла к своему дому.

Он выехал в этот же день. Положил в сумку чистую пару белья, шерстяные носки, мыло, зубную щетку. За­пер на замок дом, ключ спрятал под крыльцо. Полчаса слонялся возле клуба, дожидаясь автобуса. Проходившие мимо с работы люди здоровались, Артем рассеянно отве­чал. За несколько минут до прихода автобуса вспомнил про школу — завтра ведь занятия, — сбегал на почту и позвонил директору. Тот только спросил, когда Артем вернется, и без всяких возражений разрешил отпуск на две недели. В Бологом купил билет — поезд отправлял­ся через три часа — и стал слоняться по пустынному перрону. Бологое — оживленная станция. В залах много народу. То и дело прибывали и отправлялись разные по­езда: пассажирские, скорые, экспрессы.

Прибывая и покидая станцию, тепловозы и электро­возы издавали продолжительный мелодичный сигнал, совсем непохожий на привычный в Смехове паровозный гудок. Красивые экспрессы с белыми надписями на крас­ных и синих вагонах: «Нева», «Ладога», «Северная Паль­мира» бесшумно отрывались от высокого перрона и, оку­тавшись снежной дымкой, уносились вдаль.

По перрону гулял ветер. Он выдувал из массивных бетонных урн пустые коробки из-под сигарет, конфетные обертки и швырял их на пути. Артем продрог в своей куртке и, отворив тяжелую дверь, вошел в зал ожидания. У буфета парни в лыжных куртках и шапочках пили пиво. В углу пухлые рюкзаки, связанные по всем прави­лам лыжи. Артем купил в киоске газету «Советская Рос­сия» и присел на тяжелую скамью.

Зал ожидания гудел, шевелился, дышал. Поминутно хлопали двери, с глухим шумом прибывали поезда. Жен­щины, мужчины, дети с чемоданами, узлами, вещмеш­ками выливались на перрон, а оттуда вливались прибыв­шие. Наверное, самое беспокойное существо на свете — человек. Сколько, интересно, одновременно находится людей в пути?..

3

Путь до уральского села Серьга был долгим, со мно­гими остановками и пересадками. В Перми он сел на дру­гой поезд, который довез до небольшой станции, затеряв­шейся в крутых снежных горах. Оттуда на автобусе до­брался до ничем не примечательной деревушки, при­ткнувшейся на скалистом берегу реки Сылвы. Дальше автобус не пошел — снежный завал. За день до приезда Артема здесь пронесся сильный буран и засыпал дороги. От деревушки до Серьги почти целый день ехал на ло­шади, впряженной в широкие дровни. Ехал вдвоем со старухой, которой нужно было в райцентре уладить ка­кие-то пенсионные дела. Лошадка была низкорослая, мох­ноногая, монгольского происхождения. Шла ходко, но на рысь переходила неохотно. Старухе то и дело приходилось понукать, шлепать вожжами по заиндевелым бокам, что­бы заставить лошадку потрусить немного. В дровнях бы­ло положено душистое сено. Запасливая бабушка захва­тила с собой два тулупа. Один отдала Артему.