Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович (читать книги без TXT) 📗
— Глупые вы, девчонки! Если уж продавать себя, так за миллионы. Вон у нас из «Зенита» футболиста купили: двести миллионов отвалили. А вы?.. Тысяча долларов! И не подумали: кавказцы-то за вас себе в карман сколько положили.
— Игорь. Отстань от Марии! Откуда ей знать, где и за сколько футболиста купили. Но вообще-то — не приставай к ней. А то высажу тебя на дороге. Пойдешь на электричку.
За него заступилась Мария:
— Вы его не браните. Он говорит не обидно, от сердца. Веселый он, а я веселых парней люблю.
— О! Слышишь, что она сказала? Любит меня. Уже полюбила! И парнем назвала. А ты в наши дела не вмешивайся. Не смыслишь ты ничего в любви, потому как тебе кроме Автандила никто из мужиков не нравится. Засохла ты в милиции, душой очерствела. Тебя за то и Старрок с Автандилом держат: не любишь ты никого и не можешь любить, потому как синий чулок ты. Погоны нацепила и уж никого не видишь вокруг себя. На что уж я парень, что твой Аполлон Бельведерский, и два года возле тебя крутился, а ты и меня не разглядела. Вобла ты сушеная!
Катя сбавила скорость. Мотор работал неслышно, и голос Петрунина звучал, как на эстраде.
— Ты балаболишь много и для любви серьезной непригодный. Девочки, они умных любят, и важных, и так, чтобы парень чем-нибудь отличался от других,— говорила Катя.— Талант какой-нибудь,— скажем, на баяне играет или школу бальных танцев окончил. А еще лучше — если изобрел что-нибудь. К такому тянется девчоночье сердце, млеет от восторга.
Катерина говорила тихо, голосом мечтательным и певучим.
А Каратаев от этих ее слов вновь обретал душевное спокойствие и уверенность. Он-то уж со своими талантами мог рассчитывать на любовь девушки, но вот только девушек-то он теперь и не видел. Час назад сидел в таком цветнике, о котором и во сне нельзя вообразить. Жадно оглядывал каждую, искал ту самую дивную красоту, за которую восточный коммивояжер деньги большие платил, но чтобы в сердце его что-нибудь шевельнулось? — Нет, никакого биения в своей груди он не услышал. В одном только укреплялся все сильнее: без Катерины нет ему жизни на земле! И надо скорее объявлять ей о своем намерении отдать ей руку и сердце. Да как это сделаешь, если нет уверенности в ответном чувстве? Ведь если она откажет, сгорит он со стыда и перенести такую катастрофу не сможет. Оставалось ему пребывать в подвешенной неопределенности и ждать момента, когда уж не будет никаких сомнений в успехе. А они, эти сомнения, накатывают точно волны Финского залива на город Петра, и конца им не видно. Впрочем, вот сейчас ветерок в его сторону подул. Катя строй своих чувств и дум выговаривает, она такой портрет своего будущего принца рисует, который больше на него похож, чем на того милицейского офицера с восточными чертами на лице.
Сердце вновь начинало оттаивать. Теплая волна лизнула душу, и ему стало веселее.
Петрунина ссадили у метро, и втроем поехали в Черемушки. Олег предложил Кате и Маше остаться на ночь у него. Сказал:
— Займете комнату, что напротив входа, устраивайтесь там, и пусть она будет ваша.
Катя согласилась:
— Хорошо. Мне нужна комната в вашей квартире. И если мы вас не стесним...
— Господи! Да зачем мне одиночество? Я уж и так скоро выть буду от тоски. А к тому ж с завтрашнего дня на заводе буду торчать подолгу. Там, говорят, мне и комнату отдыха рядом с лабораторией оборудовали. И повар у меня будет — молоденькая такая, вот вроде Машеньки.
— Ну-ну! — прикрикнула Катя.— Влюбитесь еще!
— Ага! Ревнуете? Вот это как раз мне и надо, чтобы вы меня ревновали. А то смотрите на меня, как на белую стену. А мне, может, обидно такое ваше равнодушие. Может, в моем сердце любовь к вам разгорается, а вы меня не замечаете.
Машенька готовила ужин, а Олег и Катя, уединившись в своих комнатах, принялись названивать друзьям и знакомым.
— Завтра выйду на работу,— говорил Олег директору завода.— Я вам пополнил счет у Романа — знаете ли вы об этом?
— Да, он мне звонит о каждом новом поступлении. Г оворит, вы ему жизнь красивую устроили. У него за эти дни процент втрое подскочил. Держится за вас, как за мать родную. Но и мы тоже... Рабочим зарплату подтянули — до трехсот долларов.
— Я сегодня еще вам подброшу. И узнайте, кто без квартиры, у кого детей много. Таким немедленно дайте деньги. И тем, кто в дружинники запишется, еще набросьте. Пусть безбедно живут и за завод держатся. Позовите к себе начальника районной милиции, пусть и он дружинникам помогает. В милиции трудятся наши ребята, русские. И платят им мизер. А корпус новый немедленно начинайте. И пристройку к конструкторскому бюро. Будем большие дела разворачивать.
Позвонил Роману. Тот ужинал, да так, что уже еле дышал и устал порядком, но еще по инерции продолжал жевать какую- то сверхвкусную рыбу, присланную ему на самолете из Мурманска, и был рад звонку Олега.
— Скажи, Роман, я могу забросить побольше денег на счета Вялова и Малютина? Им завод надо развивать, но боюсь, как бы их трясти не стали: что да откуда?..
— О чем ты говоришь?.. Вали на их счета хоть миллиарды! И меня, конечно, не забывай. Помни: чиновники из Центробанка и Министерства финансов на большие деньги липнут, как мухи. Им жирные куски кидать надо. А жирный кусок любой рот заткнет. Ты на меня положись. Я подводил тебя? Да?.. Роман — твой лучший друг. И слуга, и охранник, и адвокат. Да?.. Не веришь, что ли?..
Он говорил и не забывал про рыбу, тащил ее в рот, слова еле проталкивал, они застревали, путались, речь становилась непонятной.
— Да брось ты жевать! — крикнул Олег.— Отпускай моим людям наличные, сколько попросят. Мы строительство разворачиваем, нам много денег нужно. И обеспечь охрану.
— Олег, родной, хороший, Роман служил тебе и служить будет. В моем банке держат кое-что и олигархи, но — мизер, кот наплакал, а деньги большие переводят за рубеж. Ты же знаешь: среди них нет патриотов, а мы с тобой любим Россию, я все делаю для России. Мой брат уехал в Израиль, и там ему недавно смазали по морде. Остановили на центральной площади и сказали: «Почему ты рыжий?» И дали оплеуху. Он мне звонит и называет себя идиотом, что уехал из России, где его никто не останавливал и не бил. Я сказал: «Возвращайся в Москву», а он мне поставил условие: «Переведи побольше денег, и тогда я вернусь». Ты слышишь: «Побольше денег!» Я уже ему переводил, но сколько ни переведу — все мало. Оказывается, он тоже банк устроить хочет: и здесь, в Москве, и в Тель-Авиве. Нет, ты только подумай: он хочет банк! А я не хочу еще иметь банк в Лондоне и Париже?.. Если уж иметь банк, то пусть буду я хозяином, а не он. Ты меня слышишь?..
— Слышу, слышу, но про банк для брата ты мне расскажешь потом. Ты знаешь: деньги мои чистые, я получаю их за свои изобретения...
— Хо!.. Давно хотел у тебя спросить: ты уже такой умный, что у тебя так много изобретений?..
— Роман! Говорил тебе, не лезь туда, куда тебя не просят. А то уйду в другой банк, где умеют хранить секреты.
— Хорошо, хорошо. Только ты меня не пугай. Из того, что ты такой умный и ловишь в небе какие-то машинки, мой банк имеет процент. А если б не был процент, был бы тогда на свете еврей? Был?.. Нет, Олег, тогда бы еврей не был, а был бы русский, белорус и еще киргиз. И он бы лез в шахту, а там что-то взрывается и людей убивает. Роман имеет немножко денег, но ты знаешь, денег всегда не хватает. Наш Осиновский олигарх, говорят, у него на счетах семь миллиардов, но он носится по всему свету, ищет такую щель, где можно еще достать немножко денег,— и, представь себе, достает. Говорят, он болен, во сне дрожит и что-то кричит, но встает и опять ищет деньги. Вот это еврей! Такой бедным не будет. И в шахту не полезет. Там, на глубине, говорят, очень жарко: люди работают в трусах и обливаются потом. У мартена тоже жарко. Я давно говорил: русские захватили все теплые места — мартен, шахту, рудники.
— Ну, ладно — тебя не останови...
— Хорошо, хорошо — не буду больше. Я поел, и мне надо полежать. Ты знаешь, я снова набрал вес — такой вес, что боюсь вставать на весы. Стрелки зашкаливают.
