Босиком по лужам - Аверкиева Наталья "Иманка" (электронная книга .TXT) 📗
— А еще я сама с собой стала разговаривать, — доверительно шепнула ему на ухо.
— Ефимова, ты рехнулась?! Что произошло? Тебя не было полтора месяца! Что произошло за это время?!
Я медлила. Мне надо выговорится. Хоть кому-то. Лишь бы этот человек не сказал лишнего, не осудил. Я так устала держать это в себе… Только молчи, Родечка, молчи, родненький…
— У меня была шикарная ночь. Сначала он мне не понравился. Казался высокомерным, самовлюбленным болваном. А потом мы гуляли по Москве, и он раскрывался, как цветок. Знаешь, есть такие, которые днем страшные, а ночью божественно красивы. Я такие на Азове видела, в Кирилловке, в глубоком детстве, когда отдыхала там с родителями. Он дурманил, манил. Утром я испугалась, что очарование ночи спадет. Но он был таким милым, домашним, таким родным. Волосы торчат в разные стороны, под глазами синяки. Если бы кто-нибудь увидел его без лоска, то... А потом... — я замолчала. Стало трудно дышать. У горла стоял комок.
— За что тебя люблю Ефимова, так это за талант: только ты можешь мысль на одно простое предложение красиво размазать на полосный материал! Можно я переведу твою речь на русский? Он ночью проехал тебе по ушам, трахнул, а утром послал. Так?
— Ну не совсем...
— Так.
— Ну не так, чтобы...
— Так.
— Да, ты прав.
— Ну и дура.
— Я знала, что ты меня любишь.
— И чего ты сейчас сопли развесила, слезы льешь?
— Понимаешь, в ту ночь со мной случилась странная вещь. Я как будто чувствовала то, что он пытается мне сказать. Знаешь, иногда делаешь что-то и сам с собой разговариваешь, или «беседуешь» с кем-то, разговор прокручиваешь, вопросы себе задаешь, сама ж на них отвечаешь? Такое же было со мной. Ну ты знаешь, у меня вечно в голове смысловой кавардак, профессия такая… А тут так четко голос его звучал. Он спрашивал. Я отвечала. Главное, в глаза ему смотреть.
— Шизофрения? — нахмурился Родриго.
— Нет. Не то. Я вопрос сама задаю, сама на него отвечаю. Но он знает, что я думаю, потому что сам задает мне этот вопрос и получает мой ответ… Бред какой-то! Я не так объяснила… Ты не поймешь. Не знаю… Понимаешь, я чувствовала его боль, его страх, чувствовала эйфорию, обиду, досаду. Он говорил, что такое бывает между близнецами. У его брата с ним примерно такая же связь. Он рассказывал, что тот его даже почувствовал на расстоянии, когда он в больницу попал, приехал, сидел у постели…
— Как романтично! — перебил Родриго. — То есть ты нашла своего близнеца, переспала с ним, он тебя послал, и ты сейчас страдаешь? Индийские сценаристы нервно курят в сторонке. Ради всего святого, никому не рассказывай об этих голосах! И я не слышал. Ничего не слышал. Ты не шизофреничка! Это просто депрессия…
— Родриго!!! — я от негодования даже подскочила. — Это не моя депрессия! Это его депрессия! Вот что я пытаюсь тебе сказать!
— Да-да, я понял. Я все понял! Ефимова, ты спятила. У тебя от одиночества уже мозг опух! Тебе нормальный мужчина нужен. Не этот мифический близнец, который попользовал тебя и как презерватив в унитаз спустил, а нормальный! Иначе ты загремишь в «дурку» со своими голосами.
Я сникла. Нечего даже думать, что Родриго на самом деле поможет. Да и не нужна мне от него никакая помощь. Мне высказаться надо. Но то, что вырвалось случайно, заставило задуматься. Это не моя депрессия. Билл обидел меня. Сильно. Оскорбил. Я попыталась несколько раз помирится, а он проигнорировал — раз; оттолкнул — два; бросил в беде, когда был больше всего нужен, — три. Ну и последний пункт, который перечеркнул наши так и не начавшиеся отношения: он артист, а с артистами простым смертным не по пути. Всё! Забыли! Тогда откуда же эта тоска? Почему так плохо на душе? Почему у мира померкли краски? Куда делся вкус? Почему сейчас рядом со мной лежит мужчина, сексуальный, очень красивый, а я его не хочу. Всегда хотела, а после Билла не хочу вообще ни кого. И что интересно — я флиртую, соблазняю, а как дело до постели доходит, словно сжимается что-то, до истерики, до паники, до отвращения. Не хочу и все тут! Головой хочу, а тело не дается… И настроение какое-то дурное. Я не чувствую вкуса жизни. Я смотрю на спешащих мимо людей и усмехаюсь им в спины — «у них нет тебя, и они могут жить…» Еще немного и я воплощу эту песню в жизнь, буду ломать стекло как шоколад в руке, и резать кожаные ремни, стянувшие слабую грудь… Что же делать? У меня на самом деле именно такой настрой. Я — жизнерадостная девчонка, живущая с весной в душе, всегда идущая по жизни с улыбкой, превратилась в угрюмое, грустное существо. Что он со мной сделал? Что? Одно я знаю точно — он в депрессии. Он в сильнейшей и жесточайшей депрессии. Могу ли я ему помочь? Нужна ли ему моя помощь? Скорее всего, нет, я одна из…
— Ладно, собирайся, пора в редакцию, — проворчал Родриго. — Черт, я-то думал, у тебя проблемы какие-то, серьезное что-то случилось, а ты… Удивила ты меня, Ефимова. Очень неприятно удивила.
Я даже не шелохнулась. Слова Родриго меня задели. Я тут перед ним душу наизнанку, а он…
— Родька, а можно я сегодня в номере поваляюсь? Как-то плохо мне, разбитая вся… Пожалуйста, — я произнесла это таким медовеньким голоском, что он не имел права отказать. И не отказал. Быстро оделся и, бросив:
— Я про баррио тебя предупредил. Только сунься — вообще про Венесуэлу можешь забыть! — ушел на работу.
Конечно же, я никуда соваться не буду! Ха! Жену свою будешь строить.
Для поездки в венесуэльское гетто я оделась максимально просто: хлопчатобумажная футболка и брюки, чтобы не свариться от жары и не обгореть, бандана, чтобы не умереть от солнечного удара, кеды, чтобы быстро удрать в случае опасности, на спину рюкзачок с диктофоном и фотокамерой, много конфет для подкупа местной детворы.
Я выскочила из такси за квартал до начала трущоб. Напряженно вздохнула, словно собираясь прыгать в ледяную воду. Все будет хорошо. Я уверена в этом. А если и нет, то горевать особо некому. Кому я нужна? Даже плакать никто не будет. Если только Полинка пару слезинок обронит, да и то не факт — после той подставы с нашим ночным загулом, а потом еще и происшествия в клубе (ударить Тома! При всех! По яйцам! Мне подруге на глаза показываться не хотелось), она не то, что рыдать не будет, она меня видеть не захочет.
Схема работы проста до невозможности: сначала познакомиться с местными мальчишками, потом, возможно, удастся поговорить с женщинами, а там видно будет. Главное до темноты выбраться оттуда. Ночи в Каракасе по-настоящему опасны. И риск не будет оправдан ничем.
— Работаем, — скомандовала я себе и зашагала вперед. Надо же, перед каждым опасным мероприятием мы с Биллом даже одинаково себя морально пинаем.
Все вышло даже лучше, чем ожидалось. Я целый день бродила по узким тропинкам другого мира. Разговаривала с женщинами об их быте. Голопузые чумазые дети бегали за мной стайкой, выпрашивая конфеты и фрукты. Сторонилась мужчин и подростков. Совершенно напрасно Родриго пугал меня агрессивностью местного населения. Ни разу никто в мой адрес не произнес грубого слова, не бросил косого взгляда. Я пришла в баррио с миром и любовью. Баррио отвечал взаимностью. Не понимаю, почему Родриго так боялся меня сюда отпускать. Когда аборигены привыкли к моему присутствию, то пошли на контакт, и даже выделили местного авторитета в качестве сопровождающего, чтобы со мной ничего не случилось. Я много говорила с ними о жизни, политике, о том, чтобы они хотели изменить, что готовы сделать. Я впитывала информацию, словно губка, искренне восхищалась жителями, для которых каждый день был маленьким подвигом. Мои душевные проблемы отступали на задний план. Как же я была глупа! У меня есть крыша над головой, есть работа, есть уверенность в завтрашнем дне. У меня есть все, о чем может мечтать молодая девушка. А у этих людей нет ничего. Самое главное — у них нет будущего. Выросшие в этих трущобах дети, останутся здесь навсегда. Вырывается один из миллиона…
А вот покинуть баррио до темноты я не успела: в какой-то момент заплутала, закружила по кварталу. И тогда стало по-настоящему страшно. Темнеет в Венесуэле за считанные минуты. Сумрак жрал гетто на глазах: тени ползли от домов, удлинялись, поглощая свет. На улицах появлялась нечисть, вышли охотники до чужого добра. У меня за плечами лежали фотокамера с готовым репортажем и диктофон с ценными записями, поэтому мне совершенно не хотелось с ними расставаться. Надо слиться с темнотой, раствориться в ней.
