Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович (читаемые книги читать TXT) 📗

— И все равно повезло тебе, — сказал Артем. Гаврилыч выплюнул окурок, по привычке затоптал сапогом. Эд понюхал это место и поднял ногу.

— Повезло, понятно... — пробурчал Гаврилыч и толк­нул ногой калитку. И уже, выйдя на дорогу, прибавил: — В баньке-то оно, конешно, мало радости полжизни про­торчать...

Глава тринадцатая

1

Уже несколько дней с утра до вечера Артем и Гаври­лыч крыли крышу. Ослепительное солнце, чуть подняв­шись над лесом, начинало нещадно припекать. Расколов знойную тишину мощным взрывом, в стороне иногда про­летали реактивные самолеты. Возникшая в небесной го­лубизне широкая белая полоса быстро расползалась, тая­ла. Одинокий и безмятежный, над поселком парил яст­реб. Дранка блестела так, что глазам было больно. Артем раздевался до трусов, а Гаврилыч как ни в чем не бывало работал в полном армейском обмундировании. От жары на сосновых горбылях закипала беловатая смола, а плотник даже не потел. Не спеша вытаскивал из брезентового ме­шочка на груди длинные кровельные гвозди, приставлял к горбатившейся дранке и точным ударом молотка заби­вал до шляпки. У Артема тоже висел на шее мешочек с блестящими гвоздями, а в руках прыгал молоток. Одна­ко так ловко, как у Гаврилыча, у него не получалось.

Покончив с крышей, плотник обшил комнату сосновы­ми досками — к этой работе он своего напарника не до­пустил. Артем тут же втащил громоздкую дедовскую кро­вать.

Комната получилась квадратная, светлая, с двумя ок­нами. Доски, пропитанные олифой, постепенно краснели, а многочисленные сучки в ореоле морщин темнели. В окна заглядывало солнце, и пока лучи ползли наискосок от не­крашеного подоконника к потолку, стены в комнате все время меняли свой цвет.

Уже больше месяца Артема занимают такие пробле­мы, как пиломатериалы, цемент, кирпич, штакетник, ва­гонка, гвозди семидесятка и восьмидесятка и тысяча дру­гих мелочей. Они часами обсуждают с Гаврилычем проект второй комнаты, кухни.

Артем втянулся в работу, и Гаврилыч — он сначала использовал Артема как подсобника — стал поручать бо­лее сложную работу, например, подгонку ступенек к крыльцу или шлифовку фуганком досок. А вообще он любил все делать сам. Даже когда нужно было поднимать на чердак тяжелые бревна, он придумывал хитроумные приспособления и управлялся без помощников. И к Арте­му обращался редко, правда, никогда и не отказывался от помощи.

Как-то Артем спросил:

— Тяжело ведь ворочать все одному? Взял бы напар­ника. От меня тебе проку мало, я ведь не плотник.

— Я бы рад, да напарники со мной работать не же­лают... Вот какая штука!

— Понимаю...

— Ни шиша ты не понимаешь! Дело не в выпивке. В этом смысле мои напарники никогда от меня не отста­вали... Я, брат, не умею тяп-ляп, как твой Паровозников. Душа не позволяет гвоздь криво вбить али доску косо по­садить в простенок... А нынешние плотнички-столяры из­баловались!

— Это верно, — заметил Артем.

— В прошлом году сынок Ефима Сидорова ездил за границу, туристом, что ли, — вспомнил Гаврилыч. — Так разговору было на год: и дома там красивые белокамен­ные, и чисто на улицах, и кафе-рестораны всякие, и в ма­газинах чего только твоя душенька пожелает... Не знает Ефимов сынок, что к нам приезжают эти самые из-за гра­ницы и диву даются. Такого раздолья, богатства и красо­ты, как у нас, и нет-то ни у кого. Только еще не научи­лись мы ценить это богатство. Да какой там у них лес, ежели его испокон веков у нас на чистое золото покупают. Прошел я за войну-то по всем этим Европам-заграницам, нагляделся на всякое! Ничего не скажешь, люди культур­но живут. И дома справные, и хозяйство, особливо кто побогаче — очень крепкое. Там ни один клин земли не пропадет. Ухожен, обработан, что городской парк. Каж­дое дерево помечено номером. Это все хорошо, конешно... Ну а зато такой природы-матери, как у нас, нигде не сы­щешь. Там на речонке захудалой тыща рыбачков собе­рется. Плечом к плечу, как в пехотном строю. А рыбеш­ка — форелька всякая — все одно клюет! Следят, зна­чит, чтобы рыбешка в речках плавала, размножалась... А наш мужичок-рыбачок и сеткой ее, неводом черпает, и ночью темной лучом-острогой колет, и в нерест из ружья палит... Откуда ж в озерах-реках рыбе-то быть? Раньше-то, еще я мальцом помню, охотой да рыбалкой богатеи ба­ловались, а мужик — он завсегда был при деле: то с со­хой-бороной, то на покосе, то на заработки ударится. До охоты ли, рыбалки ему? А теперь кажинный человек, как в отпуск, так в магазин бегом: подавай ему сетку, удочку, блесны, а то и ружьишко покупает. Какой же от­пуск без охоты-рыбалки?

Гаврилыч вогнал топор в бревно и взялся за готовую потолочину для верхней комнаты. Артем подхватил тя­желую доску с другой стороны. Молча взобрались по лест­нице на чердак. Поставив потолочину на место, Гаврилыч поглядел на Артема чистыми голубыми глазами. Артем никогда не знал, что сейчас скажет плотник. На его за­дубелом с бугристым носом лице никогда ничего не отра­жалось. То ли оттого, что он научился скрывать свои чувства, то ли оттого, что лицо было не слишком вырази­тельным.

— Вот как ты думаешь, Иваныч, — сказал он. — Я все про охоту да рыбалку... Отчего такое получается: раньше мужик был бедный, а в лесах-озерах богато дичь да рыба водилась, а нынче наоборот — люди неплохо за­жили, а зверье да рыба пропали. Помню, у нас на всю деревню один рыбак был — Степка Кривой, так его пер­вым бездельником считали.

— А ты никогда не охотился и не рыбачил? — спро­сил Артем.

— Нестоющие это для человека занятия. Ну, понят­но, когда голодный год или другая какая напасть, тут уж и воробья готов сожрать...

— Не прав ты, Гаврилыч, — сказал Артем. — Иной человек идет с удочкой на озеро, чтобы побыть на при­роде, отдохнуть, а улов — дело второстепенное.

— Что-то я еще не встречал рыбачка иль охотника, который бы от дармовой добычи отказался! Уж ежели ста­ло клевать, полную лодку рыбы навалит, хоть и не нужно ему столько. Ловит и ловит, как ошалелый... Сидит вот в людях этакая непонятная жадность.

— Я вот тоже рыбак, а больше, чем на уху, мне рыбы и не надо.

— Что ни говори, Иваныч, а не уважаю я рыбаков-охотничков. Особенно жадных. А рыбалка и охота — се­стры жадности да жестокости. И не спорь со мной, все одно не переспоришь!

2

Сидя на коньке крыши, Артем прилаживал к печной трубе цинковый защитный колпак от дождя. Гаврилыч с Эдом ушли обедать. Сверху было видно, как у семафора полуголые путейцы ремонтировали полотно. Чистый ме­таллический стук — кто-то забивал кувалдой в шпалы костыли — далеко разносился окрест. Затарахтел мото­цикл: мимо дома проскочил на «Яве» Володя. Остановил­ся у сельпо, поставил мотоцикл в сторонке, рядом с мопе­дами и велосипедами, а сам бодро взбежал по крутой лестнице в магазин. Появился он скоро. В руках кулек, очевидно, с конфетами, карман нового пиджака оттопы­ривает бутылка.

Из сельпо Володя направился к дому, в котором жила Таня. У двери он пятерней пригладил свои кудри, видно, по привычке чиркнул подошвами по ступеньке, так как на улице было сухо, и, толкнув дверь, скрылся в сенях.

Артем, забыв про трубу, озадаченно смотрел на дом: с какой бы это стати Володя в рабочее время вырядился в новый костюм, взял вино, конфеты и отправился к Тане?

После того как они уехали с острова, Артем виделся с Таней всего два раза. Первый — перед ее отъездом в Москву на экзамены. Несколько раз он приходил к ее дому. Таня не открывала. Однажды дверь открыла ста­руха и сказала, что Таня уже третий день у сестры.

Артем долго кружил по путям возле казармы и, до­ждавшись, когда сестры не было дома, зашел к Тане. Она лежала на тахте. Увидев Артема, захлопнула книжку и села. В глазах не поймешь что: удивление или усмешка.

— Сестра говорит, что тебя ребятишки из детсада прозвали дядькой Черномором... — сказала она.

— Почему ты прячешься от меня?

— Я боюсь тебя, дядька Черномор, — улыбнулась она.

— Таня, я серьезно спрашиваю...