Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Завтра ни свет ни заря прибежишь. Я знаю…
Что она знала? Я не стал спрашивать.
Маркис путался в комнате под ногами и недовольно косился на звонких мух, бьющихся в меркнущее оконце.
– Что-то в пояснице крутит, – сказала бабушка, провожая меня до калитки. – Никак, к дождю?
Но назавтра дождя не было. Его не было всю эту беспокойную счастливую неделю. Город изнемогал уже от жары. Поливалки так и носились по бабушкиной улице за водой и обратно. А для меня все эти дни слились в один долгий, томительный день, иногда мгновенно меняющийся от острого счастливого забытья, стремительного, взрывного, до кажущейся неутешной пронзительной душевной боли, когда я словно физически начинал ощущать свою разлаженную, униженную очередной выходкой Иры душу. Тогда, наверное, впервые я узнал, что душа может болеть, так болеть, что никакая телесная боль несравнима с этой болью.
Да, я, кажется, очень влюбился тогда. Я еще не знал, как это бывает, и даже на второй день не подозревал, что со мной. Весь день мы с Ирой провели на реке, катались на лодке, ели пирожные в парке культуры и отдыха, говорили, говорили, даже не помню о чем, и лишь, кажется, к вечеру я стал смутно и беспечно догадываться, что со мной происходит, что-то творится не то, что-то необычное, тревожное и легкое, до головокружения высокое и угнетающе прозаическое. Я любил.
До этого я влюблялся два раза, но все было не то и не так. Сначала, во втором классе, мне очень нравилась Лора Лакшина, которая была Снегурочкой на новогоднем утреннике. Но она и нравилась мне только Снегурочкой и немножко потом, пока я помнил ее Снегурочкой, пока образ этот не растаял в моей памяти.
Потом, совсем недавно, всего год назад, я влюбился в дочь нашей учительницы химии, Люсю Мореву. Она была десятиклассницей, и я любил ее со стороны. Я провожал ее до дома, следуя по пятам, как сыщик, метрах в полутораста от нее, ехал с ней в одном трамвае, затерявшись за спинами пассажиров, ходил под окнами ее дома, долго принимая чье-то чужое окно за ее. Люся и не догадывалась о моей любви и, окончив школу, преспокойно вышла замуж за какого-то дядю, лейтенанта, выпускника городского военного училища. Она вроде бы уже уехала с ним куда-то по его распределению.
Вот и всё. Ну что я знал о любви перед тем, как встретил Иру?
Кажется, к исходу третьего дня нашего знакомства у нее появилось что-то новое в голосе и в поведении. Я не заметил, когда и как это началось. Только Ира уже вдруг говорила мне:
– Сделай для меня… Не побоишься для меня залезть на это дерево и прыгнуть вниз? Для меня переплыть на тот берег… Для меня… Ради меня…
И я делал.
То дерево, старая развесистая ива у реки, сначала не показалось мне высоким, но когда я долез почти до макушки, до последней развилки его ствола, стоявшая внизу, на прибрежной узкой полоске мокрого песка, и тревожно улыбающаяся мне Ира выглядела такой маленькой, что я не поверил своим глазам. С дерева был виден далекий железнодорожный мост через Оку, высокая стрела монумента, поставленная к четырехсотлетию города, покатая крыша городского рынка и даже за кустами сирени, за яблонями и грушами в соседских садах виднелась покосившаяся кирпичная труба бабушкиного дома. На крыше, рядом с трубой, лежал и грелся на солнце Маркис и, наверное, следил недреманным зеленым оком за поднебесным полетом ласточек.
На какое-то мгновение, невольно сопоставив крошечную Иру с ее капризным желанием и весь открывшийся мне с дерева мир, я заколебался: прыгать или не прыгать; но я любил, и, зажмурившись, оттолкнулся от сучка, на котором стоял, и ринулся вниз, в надежде дотянуть до полоски мягкого речного песка.
Трепетные листочки ивы коснулись моего онемевшего лица, что-то затрещало над головой, и посвист проносящегося мимо жаркого воздуха оглушил меня.
Я падал, я летел очень долго и в ожидании конца открыл глаза и увидел, как земля, вода реки, прибрежная полоса песка летят мне навстречу, неудержимо и стремительно.
Приземление мое было шумным, потому что я перестарался и, пролетев мимо песка, угодил в воду. Впрочем, может быть, это меня и спасло? Не знаю.
Ира подбежала, схватила меня за руку, помогая выкарабкаться на берег, и вдруг, серьезно и тревожно глядя мне в глаза, сказала тихо:
– Ты смело и хорошо прыгаешь. Только никогда больше не делай этого! Нельзя же быть таким глупым и понимать все буквально.
У меня покалывали отбитые о поверхность воды ступни и немножко кружилась голова. Я молча, бессмысленно улыбался ей и, кажется, был доволен собой.
– Если бы ты разбился, что б я сказала твоей бабушке? – спросила Ира и тут же вдруг сказала беспечно: – Хорошо бы сейчас попить газировки! Я так за тебя волновалась, так волновалась, что даже захотела пить.
Ира как-то сразу и забыла о том, что сама же просила меня никогда больше ничего такого не делать.
Для нее я еще нырял с лодки, пытаясь достичь дна реки, и в доказательство того, что достигал, что-нибудь прихватывал со дна. Я выстаивал длинные очереди за мороженым у киоска на Московской улице. Я вечером обтряс грушу прижимистого соседа Иры, Кузьмина, – кстати, Ира лишь надкусила одну из принесенных мной груш, поморщилась, сказала, что кисло, и выбросила. Я даже на ходу прицепился к поливальной машине, вскарабкался на оранжевую цистерну и, встав на нее, проехался так, ни за что не держась, по улице…
Но это было уже начало конца, конца всему: Ире, нашей любви или, может быть, только моей любви к ней, а она меня, верно, и не любила.
Если бы не эта поливальная машина, если бы не та глубокая колдобина посредине мостовой, в которую мы с машиной влетели со всего маху, если бы… Впрочем, это, наверное, уже было не важно.
Теперь я знаю, что даже не в машине тут дело, но тогда, тогда…
Я стоял, уперев руки в бока, широко расставив ноги, стоял на цистерне спиной к кабине и смотрел на быстро удаляющуюся Иру в голубом сарафане, на ее почему-то невеселое лицо, на провода, мелькающие надо мной, на высокие, шелестящие листвой березы вдоль тротуаров, на разбегающихся от машины кур и индюков, на вечного Исаака Лазаревича. Бешеный горячий воздух толкал меня в спину, в затылок, пузырем надувал рубашку, свистел в ушах. Я был счастлив и горд, что сделал все это для нее, что сумел, что осмелился. Вода гулко переливалась под моими ногами в цистерне и выплескивалась с шумом на дорогу.
И вдруг какая-то сила подбросила меня, подбросила и машину подо мной, и мы вместе, как мне почудилось, долго летели ввысь, потом сразу стали падать, и я почему-то падал прямо в открытый люк поливалки, в воду, снова в воду…
Я зажмурился на какое-то мгновение, а когда открыл глаза, почувствовал, что я в воде, почувствовал всем телом, а не только увидел. Увидел же я лишь зеленовато-серебряное, расплывчатое пятно люка вверху, мутные лучи солнца, расходящиеся веером от нестерпимо яркого пятна, и сразу понял, что это я даже не в воде, а под водой. Воздух у меня еще был, и я успел оглянуться. За моей спиной скопился густой зеленый мрак. Я испугался, что этот мрак поглотит, затянет меня, и ринулся к свету, к пятну, к люку.
Когда я вынырнул, мы уже выворачивали на Московскую. У центрального универмага, как всегда, было много народу, и какой-то пацан, видно заметив мою мокрую голову, торчащую из люка, покрутил пальцем у виска.
От резкого торможения меня захлестнуло водой, и лишь тогда я догадался схватиться руками за края люка. Так можно было держаться на плаву. Мы проехали по Московской, свернули на улицу Пушкина, там развернулись и покатили по мосту через Оку к Торговым рядам.
Вода была теплая, и если бы не противно липнущая к телу одежда, не кеды, в которых ноги сразу почувствовали себя неуклюже, и не колючие водоросли, скопившиеся в тесном пространстве люка и лезшие под рубашку, то мое положение можно было считать терпимым. Правда, чем больше мы удалялись от улицы Дзержинского, тем сильнее меня стало беспокоить другое. Как же я выберусь отсюда? И как потом, мокрый и жалкий, пойду по городу к бабушке или домой, к маме? И вообще, что потом будет? Об Ире я старался не думать. Ведь это она подбила меня прокатиться для нее на машине. Прокатился!
