Последний Карфаген (Повесть. Рассказы. Дневники) - Козлов Сергей Сергеевич (читаем книги .txt) 📗
Нет, пьяницы в похмельном угаре все преувеличивают. При третьем рождении я рождал себя сам. Через голову. Это было жутко больно. Я посочувствовал в эти мгновения всем роженицам на свете. Тем более что в отличие от меня они рождают невинных младенцев, а я вымучивал побитого пьяницу.
То, что представилось моему не совсем ясному и не очень резкому взору, напомнило какую-нибудь районную больничку. И даже белые решетки на окнах гармонировали с общим пейзажем. Осталось только увидеть Риту в белом халате. Но вместо нее надо мной склонился коротко остриженный очкарик, который весьма благожелательно сказал «гут», а за его спиной был еще кто-то. И когда этот кто-то прояснился, мне захотелось снова уйти в небытие и больше уже оттуда не возвращаться.
Язвительная ухмылка Дениса Карловича окончательно вернула меня к жизни. Он же между тем о чем-то оживленно щебетал с человеком, которого следовало считать тюремным доктором. Заметив, что я пришел в сознание, он пояснил и мне:
— Я как раз рассказываю доктору о вашей болезни, Никита Васильевич. Думаю, мы снова вызволим вас, хотя два ваших оппонента тоже находятся в больнице со значительными травмами. Особенно тот, которому вы, как я знаю, сломали кадык. А вот пить вам, батенька, совсем нельзя… Вы всего двое суток без сознания, а я уже здесь, хотя у меня достаточно работы там.
— Рита? — прохрипел я.
— О, не волнуйтесь. С ней в отличие от вас все в порядке. До сегодняшнего дня она ждала в приемном покое. Я уговорил ее поехать отдохнуть. Особенно после того, как доктор заверил, что с вами все будет в порядке. Надеюсь, что травмы головы, а вам, кстати, пришлось наложить пару швов, не лишили вас последних проблесков памяти.
— Надеюсь… — прошептал я, еще раз промотав в проясняющемся сознании все то, что вернула мне повторно раненная голова.
Может, стоит еще пару раз постучать головой в стену, и все окончательно станет на свои места?
«Этот парень еще не знает, какая предстоит ему работа», — ехидно подумал Денис Карлович, и мысль его, как небольшой электрический разряд, врезалась в мой мозг. Наверное, это ярко отразилось на моем лице, потому как доктор что-то торопливо стал объяснять Денису Карловичу. Жаль, по-немецки я не понимал ни мыслей, ни слов. Только некоторые…
— Вот тут доктор сомневается, что вы сможете сейчас сесть и сделать несколько шагов…
— Пусть дадут воды, а я уж попробую.
— Да уж, попробуйте, батенька, у вас контракт, а не только прогулки по Европе с внеплановыми приключениями.
Доктор сам принес стакан воды. Я приподнялся сначала на локтях, а потом и сел. Вода показалась мне настоящим источником жизни, легкая прохлада ее бальзамом соединилась с горлом. Дальше я стал ждать головокружения, слабости, еще чего-нибудь, но мое состояние можно было назвать относительно паршивым, но никак не беспомощным. Я понял, что смогу встать. И я это сделал.
Чуточку пошатывало. Заботливый немец даже хотел поддержать меня под руку, но я выдавил из себя вежливое «нихт». Он понятливо закивал, заулыбался, а Денис Карлович перевел его слова о том, что с русским упрямством и упорством столкнулся дедушка этого немца, который имел неосторожность попасть на Восточный фронт.
И тут бес снова дернул меня за язык:
— Гитлер капут, — хохотнул я сам над собой.
Но этот немец был явно из демократов. Он торопливо и очень искренне закивал головой, мол, полный капут, и, как перевел Денис Карлович, сообщил, что все они очень переживали, когда у них в Австрии премьер-министром был избран лидер профашистской партии.
— Ужас, — согласился с ним Денис Карлович.
— А наши-то чем лучше? — не выдержал я.
— Вы о ком? — насторожился Денис Карлович.
— Да уж не о баркашовцах и РНЕ, коими запугали всех обывателей. Я о тех, кои сейчас у власти…
— Похоже, вас действительно сильно стукнули.
— А знаете ли вы, Денис Карлович, что Адольф Шикльгрубер-Гитлер в своей книге «Моя борьба» назвал русский народ великим? Правда, это было до того, как Розенберг убедил его в том, что мы недочеловеки.
— Бред…
— Увы, но это так.
— Н-но… Я вот не читал…
— Почитайте на досуге, у нас теперь демократия, и это не зачтется вам как антиконституционное чтиво.
— И много там интересного?
— О! У него еще завещание имелось. От тридцатого апреля 1945 года. Тоже очень интересный документ. Когда его читаешь, возникает такое чувство, будто этот параноик, как нам его рисуют, был еще и пророком. Вот так-то, батенька, — передразнил его я.
— М-да… Очень интересно, обязательно поинтересуюсь… Обязательно…
Больше всего в этом разговоре мне нравилось поведение австрияка. Он старательно кивал и улыбался, будто все понимал.
— Переведите ему, — попросил я Дениса Карловича, — хотя бы основную суть. А то он, бедный, думает, наверное, что мы с вами переживаем за австрийскую демократию.
— Н-но, — попытался возразить адвокат.
— Не в суде, Денис Карлович, слова нас никто не лишал, сделайте милость, мне интересно, как он на это отреагирует…
— Вам мало разбитых об вашу голову бутылок?
— Ну этот не из тех, да и в Штирлица я больше не играю.
Покачав головой, адвокат все же затараторил на немецком и, судя по словам, которые я все же знал, он добросовестно передавал ему всю ткань нашего разговора. Австриец посерьезнел и посмотрел на меня с нескрываемым интересом. После некоторого молчания выдал несколько фраз, которые Денис Карлович перевел старательно и дословно:
— Его дедушка перед смертью успел рассказать ему многое из того, что потом попало под запрет во всех странах. А еще он сказал ему, что русским и немцам не надо было воевать столько раз в угоду банкирам, а нужно было один раз объединиться и навалять всему миру. И тогда во всем мире было бы только одно русско-немецкое государство…
— Хорошая мысль, — согласился я. — Но получается, его дедушка был убежденный нацист?
— Нихт! — открестился доктор.
— Нет! Он был фронтовой фельдшер, но потом пять лет провел в Сибири. Говорит, что люди там ему очень понравились. Они добрее и честнее, чем любые другие. Там никого не бросают в беде. Даже врагов. Именно поэтому его дедушка выжил. И он до конца жизни уважительно относился к русским. Но знаете, — взбунтовался Денис Карлович, — мы тут не на братании, а я не нанимался переводчиком.
— Полноте, Денис Карлович, в кои-то веки русский с немцем по душам говорят, а ты даже не оценил исторического момента, — резковато сфамильярничал я.
Но Денис Карлович проглотил и нежно взял меня под локоток:
— Идти-то сможешь, Никита Васильевич?
Немец еще что-то говорил, и я придержал адвоката, который с явной неохотой перевел, что доктор желает мне скорейшего выздоровления, приятных впечатлений от Вены и даже готов быть моим гидом. От последнего предложения пришлось отказаться, а за все остальное я, как мог, поблагодарил его и от души пожал добрую легкую руку.
— Нас ждет машина, — нервничал Денис Карлович, — а то вы тут сейчас еще спирту дармового на брудершафт намахнете.
— Скажите, а прославленный чекист Петерс вам случайно не родственник? — уж очень мне хотелось его зацепить.
— Родственник, и не случайно. Именно поэтому я адвокат. Искупаю, так сказать, грехи.
— Сейчас этот горе-вояка подумает, что Петерсы одолели его великую страну. Как нравится русским без штанов бегать по миру, крича на всю Вселенную о своей державной избранности, — подумал Денис Карлович.
— Я бы не сказал, что новые русские носятся по миру без штанов, если, конечно, речь не идет о собственной прихоти, — это я не удержался от ответа на поток его мыслей; в моей голове вдруг все встало на свои места, стало ясно и чисто, как зимним утром после ночного снегопада, вылечил, видать, педантичный немец, а вот Денису Карловичу стало не по себе. — Да и чего комедию ломать, милый мой защитник, я, например, зла на вас не держу, будь вы хоть латыш, хоть поляк, хоть еврей, хоть уйгур… Мне другое непонятно: отчего вам стыдно признаться в том, что если б не русский мужик-лапотник, как вы его называете, с его этой самой рабской душой, если б не русское дворянство в лучшем его проявлении, мы бы сейчас говорили с вами совсем на другом языке и в прямом, и переносном смысле. Либо до сих пор под коротышкой Наполеоном маршировали, либо вскидывали руку в слезно-душевном порыве, выкрикивая «Хайль Гитлер!». Или в моих рассуждениях нет твердой исторической логики?..
