Последний Карфаген (Повесть. Рассказы. Дневники) - Козлов Сергей Сергеевич (читаем книги .txt) 📗
Признаться, уже на подходе к центральной площади Стефанплац с нацеленными в небо темно-серыми шпилями готического собора я вспомнил про телефоны-автоматы. Просто наткнулся на один из них.
— Отсюда можно позвонить в Россию? — оглянулся я на Риту.
— Можно, конечно. Там даже справочники лежат с кодами городов. Просто нужна целая груда мелочи или телефонная карта. Но я сама никому не звонила. Заприметила, как это делают другие. Кстати, русских здесь полно.
— Значит, нужно наменять монет.
Загрузив мелочью ближайший автомат, я набрал номер мобильного телефона Ивана. Соединение произошло за какие-то секунды, а голос его зазвучал так, будто он теснится рядом со мной в будке.
— Не представляйся, — опередил он, — я понял, что это ты. Твой завбазой ведет себя тихо, передвигает суммы, получает товары, все чисто. Об Андрее Викторовиче тишина. А вот Двадцать Седьмого твоего недавно выкупили…
— Да он вроде не продается…
— Его у чехов купили… После какой-то очередной малоудачной операции спецподразделений. Ты только не психуй. Он без ног. Сейчас в госпитале в Ставрополе.
— Успокойся. Мы проведаем. У тебя еще свои дела есть. Причем чем дальше, тем интереснее. Я с ключами к хорошему эксперту из моих бывших подопечных ходил. Очень высокого класса профессионал. Он все на свете открыть может, а на ключи и замки у него феноменальная память — энциклопедия. Так вот, он на квартирные ключи плечами пожал, а вот маленький… Короче, у тебя с деньгами как?
— Да пока хватает.
— Командировку моему Славику оплатишь?
— Куда?
— К тебе. Он ключик привезет. Дверца, к которой этот ключик подходит, у тебя под боком.
— Не понял.
— По телефону не буду. На билеты Славику всем отделом скидываемся, а гостиница и питание с тебя.
— А я думал, у меня медовый месяц.
— Боюсь, ложку дегтя не мы тебе готовим.
— Н-но…
— Давай по телефону не будем. Назови твой отель, Славик тебя сам найдет, рейс говорить по телефону не буду.
— «Квебек», это на…
— Не надо, найдет. Рита с тобой?
— Да, подмигивает, пора, мол, в кафе…
— Ну-ну…
— У тебя что, и на нее что-то есть?
— В том-то и дело, что нет. А этого я больше всего не люблю. Ну, бывай!
— Буду.
Автомат благородно высыпал мне пару оставшихся шиллингов. Европа честно сдавала сдачу. Европа понимала только денежные знаки, Европа измерялась только денежными знаками и уровнем благополучия, Европа понимала только тех, у кого эти знаки были. Чтобы понять это, мне потребовалось полдня.
— Может, снова выпьем кофе, здесь, в центре, так вкусно пахнет, — улыбнулась Рита.
— Я предпочел бы что-нибудь покрепче.
— Плохие новости?
— С тех пор, как я родился второй раз, единственной хорошей новостью была ты. Поэтому пойдем пить их действительно обалденный кофе с их отвратительным шнапсом…
— Тогда лучше коньяк.
— Вот это правильная идея…
Полбутылки коньяка вперемешку с новостями от Болотова заскочили в меня, точно стакан холодной воды в жаркий день. Очаровательная официантка профессиональным угловым зрением усекла мое излишнее для этих мест рвение. Она оказалась полячкой, говорящей на русском языке, и потому вежливо осведомилась:
— Вы не желаете немного закусывать?
— Немного закусывать? — хохотнул я. — Немного закусывать не грех. Ну порежьте там лимончик, можно сыр толстыми ломтиками, какую-нибудь бюргерскую ветчину…
— Може, желаете домашние колбаски? Наше фирменное блюдо. Очень вкусно.
— Давай, милая, и колбаски, да замени мне этот наперсток на нормальный бокал, и давай, на всякий случай, еще одну бутылочку этого коньяка…
— Никита… — это было то ли предупреждение, то ли возражение со стороны Риты.
Я подмигнул ей: мол, не дрейфь, и не по стольку пили… Правда, наверное, в какой-нибудь другой жизни. И когда кончилась первая бутылка коньяка, сам себе я не казался даже мало-мальски пьяным. Зато окружающие стали казаться в зависимости от их внешности либо чрезмерно привлекательными и добродушными, либо омерзительно отталкивающими. С одной стороны за соседним столиком сидела пожилая немецкая пара, обоим лет по семьдесят с гаком, они, как люди, неторопливо убивающие оставшуюся им беспечную вечность, так же беспечно и неторопливо пили свой кофе и, не скрывая любопытства, посматривали в нашу сторону. Обменивались какими-то фразами. Мне они показались добрыми и привлекательными. Совсем другие впечатления вызывал у меня столик с другой стороны, где, порыкивая и шумно гогоча, распивала пиво троица молодых парней в кожаных куртках. Иногда они тоже посматривали в мою сторону с нескрываемой иронией и с таким же интересом на Риту. Вот уж ей-то было явно не по себе. Пришлось сказать что-то в свое оправдание.
— Игорю оторвало ноги… Или оторвали… Или отстрелили… Он в госпитале… — больше я ничего добавить не мог, но добавил. — Не знаю уж, без чего лучше — без памяти или без ног.
— Налей и мне, — устало попросила Рита.
Я не помню, как съел колбаски, но помню, что они действительно оказались вкусными. На половине второй бутылки коньяка инстинкт самосохранения начал включать тормозную систему, я заказал двойной кофе, что было выполнено незамедлительно. Зато стала отказывать другая тормозная система. Милая пожилая пара что-то вежливо посоветовала мне на немецком, а может, просто спросила, откуда я такой взялся, и я, стараясь быть предельно корректным, насколько в таких случаях позволяет плохо управляемый язык, заговорщическим тоном сообщил им, что я приехал из «грейт Рашша», на что они умиленно закивали головами и к моему слову «грейт» добавили зачем-то «биг» и «гросс».
— Come back in USSR! — бессознательно, но весьма браво выпалил я, хотя, наверное, хотел сказать что-нибудь типа «I was born in USSR», дабы еще более подчеркнуть величие моей Родины. Да уж, наша пьяная гордость так же неодолима, как трезвая критика собственной страны на каждом углу и под каждой пальмой.
Если у стариков моя бравада не вызывала ничего, кроме улыбки и даже каких-то одобрительных фраз, что-то они даже пытались сказать про русских солдат, что-то доброе, что помнят, вероятно, с войны, то за соседним столом пивной гогот стал громче, гуще и наглее. Милая польская официантка пыталась помочь мне, меняя салфетки, шептала просительно и жалобно, чтоб я не «обращать внимания» (откуда-то прибалтийский акцент у нее пробился, от волнения, пожалуй, до этого говорила чище) на тот столик, где сидят байкеры. Я вдруг без всяких языковых барьеров прочитал ее, как давно у меня не получалось…
Матка Бозка, этот русский точно станет сегодня мишенью. Хорошо, что это еще не албанцы… Когда же кончатся в старой доброй Вене все эти мафии… Одна другой хуже: русская, китайская, албанская… Байкерам наплевать, кому разбить об голову пустые бутылки… Может, предложить ему вызвать такси… Уносил бы ноги… Надо шепнуть его девушке, что ему могут переломать ребра… Что Вена последние три года совсем не спокойная… Немцы бьют турков и негров… Те бьют немцев… Русским на все наплевать… Албанцы скоро всех отравят наркотиками и снабдят оружием… Жаль, что он не знает, что это не австрийцы, а боши… Может, ему еще налить, он забудется… Хорошо, что он не понимает по-немецки…
— Зато понимаю по-польски…
— Откуда вам знать?! — ее как током дернуло.
— Не переживай, милая, доблестные тевтоны не вломят мне. Кишка тонка.
Тевтоны как раз в очередной раз гоготнули, один из них слюняво наклонился в сторону Риты и что-то стал бурчать ей, кивая в мою сторону с явным сочувствием. На интернациональном языке это могло означать следующее: не желаете, фройлен, заменить своего расплющенного спутника на трех бравых парней, мы вам покажем фигурное катание на мотоциклах, а потом «дас ист фантастиш» по всем правилам немецкой порнографии в обмен на русскую любовь… И что мог им ответить на это расплющенный русский? Ничего, кроме годами проверенного…
— Гитлер капут! — влупил я, глядя в его бычьи глазки.
