Мертвая голова (сборник) - Дюма Александр (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Ему могло быть пятьдесят лет, а могло быть и тридцать. Окажись ему восемьдесят или, скажем, двадцать, в этом не было бы ничего удивительного. Складывалось впечатление, что он появился на свет таким, какой он есть сейчас. Конечно, он никогда не был молод, и сложно было представить, чтобы он мог состариться. Казалось, стоит только дотронуться до его кожи, как все тело охватит холодная дрожь, которая пробегает по телу при прикосновении к змее или мертвому телу.
Стоит отметить, однако, что этот господин очень любил музыку. Время от времени под влиянием мелодии рот его раскрывался шире обычного, и тогда по три небольших складки, совершенно симметричных, появлялись с обеих сторон рта, образуя полукружия. Потом они постепенно исчезали, как от брошенного камня исчезают круги на воде: они все расширяются до тех пор, пока не сольются с поверхностью воды.
Гофман никак не мог насмотреться на этого человека. Тот, конечно, чувствовал на себе взгляд, но оставался неподвижным. Эта неподвижность доходила до такой степени, что наш поэт, уже носивший в себе в ту пору зародыш мысли, сотворившей впоследствии «Коппелию», облокотился на балюстраду, что находилась перед ним, и подался вперед, повернув голову вправо. Таким образом юноша пытался заглянуть в лицо человеку, которого до сих пор видел только в профиль.
Необычный господин посмотрел на Гофмана без всякого удивления, улыбнулся ему и, продолжая отстукивать такт, коротко и дружелюбно поприветствовал его. Взгляд его при этом оставался совершенно неподвижным и устремлялся в точку, невидимую для всех, кроме самого незнакомца.
«Странно, – подумал Гофман, устраиваясь на своем месте, – я готов был биться об заклад, что это мертвец».
И, как будто движение головы незнакомца, замеченное молодым человеком, недостаточно убедило его, он бросил еще один продолжительный взгляд на руки своего соседа. Тогда юношу поразила одна вещь: на табакерке, где отбивали такт пальцы этого странного господина, на табакерке из черного дерева блестела мертвая голова, сделанная из бриллиантов.
Все принимало в этот день фантастический оттенок в глазах Гофмана, но на этот раз он твердо решил выяснить, в чем дело. Нагнувшись, он так впился взглядом в эту табакерку, что губы его почти касались рук незнакомца, державшего ее.
Господин, подвергшийся такому пристальному вниманию, заметил, что его табакерка чрезвычайно занимает его соседа, и молча подал ее юноше, чтобы тот смог спокойно рассмотреть ее. Гофман взял табакерку, покрутил ее, повертел, рассмотрел со всех сторон и потом открыл. В ней лежал табак!
Часть вторая
Арсена
Внимательно рассмотрев табакерку, Гофман вернул ее хозяину, склонив голову в знак благодарности. Тот, в свою очередь, также ответил вежливым поклоном, но не проронил при этом ни слова.
«Посмотрим теперь, говорит ли он», – сказал Гофман сам себе и затем обратился к соседу:
– Прошу вас извинить мою нескромность, сударь, но эта маленькая бриллиантовая голова мертвеца, украшающая вашу табакерку, удивила меня, потому что мне нечасто приходилось видеть такого рода украшения на подобных вещах.
– Я думаю, что это единственная табакерка в своем роде, – ответил незнакомец металлическим голосом, походившим на звон серебряных монет. – Я получил ее в благодарность от сыновей одного человека, которого лечил.
– Так вы лекарь?
– Да, сударь.
– И вам удалось вылечить этого человека?
– Напротив, сударь, к несчастью, мы потеряли его.
Лекарь усмехнулся и продолжил напевать как ни в чем не бывало.
– Вы, кажется, любите музыку, сударь? – спросил Гофман.
– Да, а эту в особенности.
«Черт возьми! – подумал Гофман. – Вот человек, который, похоже, ничего не смыслит ни в медицине, ни в музыке».
В эту минуту поднялся занавес. Странный доктор понюхал щепотку табаку и поудобнее устроился в кресле, как человек, который ничего не хочет пропустить в предстоящем зрелище. Однако, как будто от нечего делать, он задал Гофману вопрос:
– Вы немец, сударь?
– Да, вы не ошиблись.
– Я узнал, откуда вы родом, по вашему выговору. Прекрасная страна, но скверное произношение.
Гофман поклонился при этих словах, прозвучавших то ли как комплимент, то ли как критика.
– И зачем же вы приехали во Францию?
– Чтобы увидеть ее.
– И что же вы успели здесь увидеть?
– Гильотину, сударь.
– Вы были сегодня на площади Революции?
– Да, был.
– Значит, вы видели казнь госпожи Дюбарри?
– Да, – ответил Гофман со вздохом.
– Я ее хорошо знал, – продолжал доктор доверительным тоном, который придавал слову «знал» большое значение. – Она была прекрасной женщиной!
– Так вы ее лечили?
– Нет, но я лечил ее негра Замора.
– Мерзавец! Мне говорили, что это он донес на свою госпожу.
В ответ раздался металлический хохот доктора.
– А вы, сударь, не присутствовали при этой казни? – спросил Гофман, чувствуя непреодолимое желание поговорить об этой несчастной женщине, кровавый образ которой не покидал его.
– Нет… Что она, похудела?
– Кто она?
– Графиня.
– Не могу этого сказать, сударь.
– Почему же?
– Потому что сегодня я видел ее впервые.
– Досадно. Я хотел знать это, потому что я помню ее очень полной. Но завтра я пойду посмотреть на ее тело. Ах! Взгляните на это! – И доктор указал на сцену, где господин Вестрис, игравший роль Париса, появлялся на горе Ида, строя с несказанным жеманством гримасы нимфе Эноне.
Гофман, по приглашению соседа, также взглянул на сцену. Юноша убедился в том, что этот мрачный доктор действительно был внимателен к постановке и что все сказанное и услышанное им не оставляло в его голове ни малейшего следа.
«Любопытно было бы увидеть слезы этого человека», – сказал Гофман сам себе.
– Знаете ли вы сюжет пьесы? – вновь спросил доктор после минутного молчания.
– Нет, сударь.
– О! Он очень занимателен. В нем есть очень трогательные места. У одного из моих друзей и у меня даже слезы на глаза наворачивались.
– Одного из его друзей… – прошептал поэт себе под нос. – Кто может быть другом этого господина? Вероятно, могильщик.
– Ах! Браво, браво, Вестрис! – зааплодировал странный господин.
Для выражения своего восторга доктор выбрал ту минуту, когда Парис, как было сказано в книжечке, купленной Гофманом у входа, «хватает свое копье, чтобы лететь на помощь к отчаявшимся пастухам, спасающимся от разъяренного льва».
– Я не любопытен, но все же хотел бы увидеть льва.
На этом закончилось первое действие. Тогда доктор встал, посмотрел по сторонам и, облокотившись на перегородку, располагавшуюся перед его креслом, заменил табакерку маленьким лорнетом. Незнакомец принялся рассматривать женщин, находившихся в зале.
Гофман безотчетно следил за лорнетом своего соседа и с удивлением заметил, что особа, на которой он задерживал свое внимание, вдруг вздрагивала и в ту же минуту оборачивалась к нему, будто принужденная к тому силой. Дама оставалась в таком положении до тех пор, пока доктор не отводил от нее лорнета.
– Где вы приобрели этот лорнет, сударь? – поинтересовался Гофман.
– Он достался мне от господина Вольтера.
– Вы были с ним знакомы?
– Очень хорошо, мы с ним дружили.
– Вы были его доктором?
– Он не верил в докторов. По правде сказать, он ни во что не верил.
– Ха! – воскликнул Гофман несколько презрительно. – Автор «Орлеанской девственницы» должен был ни во что не верить.
– Ах, да, «Орлеанская девственница»! – вскрикнул доктор. – Что за чудное творение! Это дивная вещь, сударь! Я знаю только одну книгу, которая может с ней соперничать.
– Что же это за книга?
– «Жюстина» маркиза де Сада… Вы читали ее?
– Нет, сударь.
– А маркиза де Сада вы знаете?
– Нет, сударь.
– Видите ли, – продолжал доктор восторженно, – Жюстина, пожалуй, единственное безнравственное произведение, которое вы сможете найти в печати! Поверьте мне, это дивно! – И глаза доктора засияли от удовольствия.
