Проблема с вечностью - Арментроут Дженнифер (читаем книги txt) 📗
Он… Я крепко зажмурилась и сглотнула ком, застрявший в горле.
Всем раздали учебники и план курса. Я не прикоснулась ни к тому, ни к другому. Мистер Сантос стал рассказывать о том, с какими текстами нам предстоит работать в течение года, начиная от информационных докладов и заканчивая интервью с одноклассниками. Хотя я и находилась в предобморочном состоянии, когда заходила в класс, перспектива выступления с докладами перед аудиторией из тридцати человек сейчас мои мысли совсем не занимала.
Я заметила Кейру – она сидела прямо перед тем парнем, который пытался привлечь его внимание перед началом урока. Интересно, видела она меня, когда я входила в класс? Может, и видела, но наверняка мое присутствие ей по барабану. С чего бы ей интересоваться мной? То, что она заговорила со мной на уроке английского, еще не означает, что она готова занять очередь, чтобы стать моей лучшей подругой.
Мой провал за обедом уже казался далеким прошлым. Я жила настоящим, следила за каждым своим вздохом и, не в силах сдержаться, то и дело косилась налево.
Мой взгляд столкнулся с его взглядом, и у меня перехватило дыхание. Раньше я умела читать по его лицу. Но сейчас? Его лицо оставалось совершенно бесстрастным. Счастлив ли он? Сердится? Грустит? Или он в замешательстве так же, как и я? Трудно сказать, но, во всяком случае, он не пытался скрывать, что смотрит на меня.
Тепло прилило к моим щекам, когда я отвела взгляд и почему-то задержала его на девушке, что сидела рядом с ним. Она смотрела на учителя, и ее губы сложились в тонкую, твердую линию. Мне бросились в глаза ее руки, сжатые в кулаки. Я снова отвернулась.
Прошло минут пять, прежде чем я не выдержала и опять украдкой покосилась на него. Он не смотрел в мою сторону, но его челюсть была напряжена, и мышца дергалась на щеке. Я таращилась на него, как круглая идиотка, больше не способная ни на что.
Когда мы были маленькими, все говорили, что он вырастет настоящим красавцем, от которого будет дух захватывать. Для этого у него были все данные – большие глаза, выразительный рот, крепкое телосложение. Иногда это… оборачивалось против него. Ему доставалось внимание всякого рода. Мистер Генри, казалось, хотел разбить его, как ценную фарфоровую вазу. В доме часто появлялись всякие мужчины. Некоторые из них… проявляли к нему нездоровый интерес.
Во рту пересохло от этих мыслей, и я прогнала их прочь. Не стоило так млеть от его привлекательности, но, как сказала бы Эйнсли, от него действительно можно сойти с ума.
Пока мистер Сантос раздавал карточки – видимо, я прослушала, с какой целью, – сидевший впереди парень снова обернулся и устремил на него прямой взгляд своих зеленоватых глаз.
– Ты свободен после школы?
Я ничего не могла с собой поделать. Мой взгляд метнулся к нему. Поджав губы и сложив руки на груди, он коротко кивнул.
Парень вскинул темные брови и покосился в сторону мистера Сантоса.
– Нам нужно поговорить с Джейденом.
Джейден? Я вспомнила парня, которого чуть не сшибла в коридоре.
Девушка прислушалась, склонив голову набок.
– Заметано, Гектор, – резко ответил он, и я поразилась тому, насколько глубоким стал его голос. Прошло мгновение, и он снова посмотрел на меня.
Вспыхнув, я отвернулась, но успела перехватить полный любопытства взгляд зеленых глаз Гектора. Остаток урока я упражнялась в подглядывании за ним, как будто хотела убедиться, что он никуда не исчез. Наверное, действовала я топорно, потому что девушка, которая сидела с другой стороны от него, а до этого весьма фамильярно к нему прикасалась, застукала меня за этим и не раз.
Минуты тикали, и я все сильнее мучилась от беспокойства, которое ворочалось в животе, как гадюка в ожидании подходящего момента для нападения.
Стальные тиски сжимали горло, угрожая перекрыть всякий доступ воздуха. Ледяной холод обжигал шею, пробираясь выше, к затылку. Дыхание сбилось, и накатило это — ощущение полной потери самоконтроля.
Дыши.
Я знала, что должна дышать.
Впившись ногтями в ладони, усилием воли я заставила себя вдохнуть, и сердце забилось ровнее. Когда я проходила курс психотерапии, доктор Тафт внушил мне, что на самом деле я не теряю контроль над своим телом, когда происходит нечто подобное. Все творится в моей голове, а панику обычно провоцируют громкие звуки или запахи, отбрасывающие меня в прошлое. Иногда я даже не догадывалась, что вызывает эти панические атаки.
Сегодня я точно знала, в чем причина.
Источник сидел рядом со мной. Эта паника была настоящей, потому что он был настоящим, и прошлое явилось вместе с ним, а не родилось в моем воспаленном сознании.
Что я ему скажу, когда прозвенит звонок и школьный день закончится? Четыре года прошло с той ночи. И захочет ли он разговаривать со мной? А если не захочет?
О боже.
Что, если мое появление в школе стало для него неприятной неожиданностью? Он… хлебнул много горя из-за меня. Хотя случались и хорошие моменты за те десять лет, что мы провели вместе, немало было и плохого. Ох, как немало.
И да… мне будет хреново, если он встанет и выйдет из класса, не сказав больше ни слова, но, может, это и к лучшему. По крайней мере, теперь я знала, что он жив и невредим, и, кажется, у него даже есть девушка. Вполне возможно, что они встречаются. И значит, он счастлив, верно? Счастлив и здоров. Зная, что у него все в порядке, я могла с полным правом закрыть эту главу моей жизни.
Только вот я думала, что уже закрыла эту главу. Но теперь она снова открылась, возвращая меня к началу пути.
Когда прозвенел звонок, во мне сработал защитный механизм, как это бывало – о, так часто! – в прошлом. Я даже не сознавала, что делаю. Забытый инстинкт поднял голову, словно спящий дракон – инстинкт, который я подавляла в себе целых четыре года, но сегодня он снова заявил о себе.
Поднявшись, я схватила учебник и сумку. Мое сердце бешено колотилось, когда я заметалась между партами и, не оглядываясь, бросилась к выходу, не оставляя ему шанса уйти первым. Мои сандалии звонко шлепали по полу, когда я спешила по коридору, обгоняя медленно плетущихся школьников, на ходу запихивая учебник в сумку. Наверное, со стороны я выглядела идиоткой. Но я и чувствовала себя идиоткой.
Я вырвалась на улицу, под жаркое солнце. Опустив голову, я чуть ли не бежала по дорожке к парковке, и мои руки дрожали, пока я сжимала и разжимала кулаки, разгоняя кровь, застывшую в запястьях. Кончики пальцев покалывало.
Впереди сверкнула серебристая «хонда», и у меня вырвался рваный вздох. Сейчас я поеду домой и…
– Мэллори.
Пульс подскочил при звуке моего имени, и я едва не споткнулась. До машины и спасительного бегства оставалось всего несколько шагов, но я медленно обернулась.
Он стоял возле красного внедорожника, которого не было на парковке сегодня утром, и я даже не заметила его, когда неслась к своей машине. В лучах солнца его обычно черные волосы казались каштановыми, кожа еще более смуглой, а черты лица резко очерченными. Мне вдруг захотелось задать ему столько вопросов. Что он делал все эти четыре года? Кто-нибудь наконец усыновил его? Или он так и скитался по приютам?
И, самое главное, в безопасности ли он теперь?
Не все сиротские приюты плохи. И не все приемные родители оказываются монстрами. Взять хотя бы Карла и Розу. Добро, которое они несут, достойно благоговения. Они приняли меня в свою семью, но прежде мне и этому мальчику, что стоял сейчас передо мной, совсем не везло. Нас воспитывали худшие из людей, которым каким-то образом удалось получить разрешение на опеку. Социальные службы вечно страдали от нехватки средств и персонала, и большинство из них старались как могли, но в их контроле оставалось слишком много прорех, чем и пользовались нечистоплотные опекуны, и мы стали их жертвами.
Большинство приемных детей не задерживались в одном приюте или детском доме дольше двух лет. Они воссоединялись с родителями или попадали в приемные семьи. Нас почему-то не выбрал никто, кроме мистера Генри и мисс Бекки, и я до сих пор не могла понять, почему они захотели взять нас и при этом так плохо обращались с нами. Соцработники сменяли друг друга, как времена года. Школьные учителя видели, каково нам приходится в приемной семье, но никто не хотел рисковать своей работой и вмешиваться. Горечь от сознания людского равнодушия и жестокости по-прежнему цеплялась ко мне, как вторая кожа, и я сомневалась, что когда-нибудь смогу ее сбросить.
