Нэнэй - Марат Муллакаев (книги без сокращений TXT) 📗

− И, Алла... − покачала головой женщина.

− Меня отправили в один детский дом, а сестренку, так как она еще не училась в школе, в другой.

− Разве так можно? − Хаят-апай покачала головой. − Это же не по-человечески...

− У нас, апай, все могут... Но есть на свете и нормальные, порядочные люди. Привезли меня в детдом, завели в комнату. Никого нет, дети ушли в школу. От тоски я ревел как медвежонок. Вдруг заходит какая-то женщина, лет сорока, некрасивая, конопатая и с большим носом.

− Чего плачем? − спокойно спрашивает она, вытирая мне слезы. − Ты новенький?

− Ага, − трясу я головой. − Хочу к Розалии...

− Кто такая Розалия?

− Сестренка, − всхлипываю я.

− Всего-то, − удивляется она и берет меня за руку. − Пойдем посмотрим, в какую группу ее определили...

Выходим в коридор, а навстречу идет мужчина. Как позже я узнал, директор детского дома.

− Папа, − обращается женщина, − в какую группу определили его сестренку?

− Ее оставили в Уфе, в детприемнике... − отвечает он.

− Что? − женщина застыла как вкопанная. − Почему?

Она подозвала какую-то воспитательницу, передала меня ей и побежала за директором.

Звали ее Лейла. Она была дочерью директора детского дома и работала воспитательницей. За глаза все называли ее Лейка. Она была очень строгая. Дети ее не сказать что любили, но уважали, так как она никогда не «сдавала» за шалости ребят своей группы ни завучу, ни директору. Лейла была одинокая, жила здесь же, в корпусе, в маленькой комнатке.

Через час она нашла меня и повела к себе.

− Пока поживешь здесь, ты у нас единственный первоклассник, − распорядилась она. − Завтра я поеду за твоей сестренкой в Уфу и обязательно привезу...

Знаете, апай, вот ведь человек! Поехала зимой в такую даль, почти за триста километров, и через шесть дней привезла Розалию в наш детский дом!

Целый год, до второго класса, мы спали втроем в постели Лейлы и нам не было тесно. Другие дети звали ее по имени и отчеству, а мы − Лейла-апа*. Затем я перешел в группу, а Розалия так и жила с ней. Через пять лет наша Лейла-апа заболела и умерла...

− Какое несчастье... − не удержалась от горестной реплики Хаят-апай.

Кильмаматов встал, взволнованно прошелся возле стола, подлил себе чаю.

− Остыл совсем, − недовольно высказался он и, подобрав с пола тонкие деревяшки, сунул их в печку. − Мигом сгорают. Как жизнь человеческая...

*апа - сестра (татарск.)

− Что верно, сынок, то верно, − поддержала разговор Хаят-апай. − Поленья быстро исчезают в печи, а скольких обогреть успевают своим теплом?! Так и люди. Как ваша добрая воспитательница Лейла... Что же было с вами потом?

− Да ничего особенного... Я закончил школу и уехал, а Розалия покинула детдом через два года. Меня в армию призвали. Пока я служил, сестренка вышла замуж. Муж ее, Фирдавис, отличный парень, вместе росли. Построили в Янауле* дом, родились у них один за другим сын и две дочери. Я работал шофером, помогал, как мог…

Кильмаматов хлебнул глоток чая и снова вернулся к своей лежанке.

– Однажды ночью у них случился пожар − замкнул электропровод. Фирдавис успел вытащить из горящего дома Розалию с малышами и бросился спасать два дня тому назад купленную швейную машинку… Рухнул потолок… Погиб зятек… Сестренка чуть с ума не сошла, ведь она его любила чуть ли не с первого класса…Я временно пристроил всю ораву к дальней родственнице в деревню… У нас, где работал, зарплату не дают, вместо нее утюгами, консервами расчитываются. Не хочу, чтоб моя сестра с моими племянниками по чужим углам скитались. Как-то по телеку услышал, что начали в армию набирать по контракту. Обещали деньги. Я ухватился за этот шанс: заработаю − дом построю. Вот я здесь и оказался… Так что долг на мне, Хаят-апай, перед детьми и сестренкой… Только бы успеть с домом...

− И, Алла! – всхлипнула и покачала головой Хаят-апай. – Какие только испытания ты не посылаешь нам…

* Янаул - город в Башкирии

Вернулся с поста Сосин и, неуклюже гремя посудой, начал готовить себе еду.

– Сосок, кончай бренчать! – крикнул один из солдат, не поднимая головы от подушки.

– Че, храпите? – беззлобно осведомился тот, скребя половником по дну кастрюли. – Жрать хочу, холодно наверху…

Он снял бушлат, небрежно бросил на пол.

– Хлеба нет, что ли? – разочарованно пробасил он. – Эй, Каримов, где сухари?

– Да не ори ты, чмо! – крикнул один из бойцов, запуская в его сторону шапкой соседа, которая шлепнулась аккурат в миску Сосина, окатив его брызгами. Он осторожно вытащил ее, оттряхнул, положил на стол, долил себе еще супа, ахая и охая начал хлебать.

– Берут же дебилов в армию! – пробубнил боец, который запустил шапкой. – Можешь по-тихому хавать, без вздохов?

– Пошел ты… – огрызнулся Сосин, продолжая трапезу. – Дай спокойно поесть…

– Ты, салага, ешь, но не чавкай и не хрюкай! – разозлился тот, вскакивая на ноги. – Я тебе щас хавло разобью…

– Отвали! Пристал, как банный лист… – не обращая внимания на приближающегося старослужащего, Сосин продолжал шумно работать ложкой. – Запрещает еще, козел, пожрать...

– Кто это тут развыступался? – рассвирепел «дед», хватая Сосина за воротник.

– Фомичев, хватит, – вмешался Кильмаматов, – оставь человека в покое, он после наряда. Уймись…

Фомичев повернул голову в сторону Кильмаматова, хотел что-то сказать, но, выдержав секунду, отпустил воротник Сосина.

– Живи пока, дебил… – хлопнул он по спине солдата, который от «добродушия» сослуживца ткнулся лицом в миску.

Сосин молча вытер лицо рукавом и, как будто ничего не случилось, с аппетитом дохлебал суп. Наевшись, он встал, с грохотом бросил посуду в ведро с водой, подобрал брошенный на пол бушлат и, зажав под мышкой автомат, вразвалочку пошел к своей лежанке, плюхнулся рядом с Кильмаматовым.

– Наелся, как бобик на похоронах! – рыгнул он, поглаживая свободной рукой живот. – Аж жарко стало… А наверху чуть дуба не дал…

– Спи! – коротко бросил Кильмаматов. – Чего людей травишь?

– Фома − человек? – состряпал удивление Сосин. – Он же козел! Подумаешь, «дед»! Через полгода я тоже им стану…

– Проживи ты еще эти полгода… – буркнул Кильмаматов. – Ты матери написал, где служишь?

– Не-а, – помотал головой боец, сбрасывая автомат на лежанку, словно полено. – Зачем ей это знать, еще от страха описается…

– Чего? – не понял Кильмаматов.

– Описается… Когда она чего-то пугается, то писается