Время Лохов (СИ) - Безрук Юрий (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Вышли во двор. Стемнело еще больше, но уличные фонари и снег не давали тьме сгуститься.
Баскак закурил. Я отказался.
- С завода-то чего ушел? Попробуй, найди сейчас чего-нибудь.
- Не знаю. Не хочу сейчас задумываться над этим, но что не вернусь - это точно, опостылело унижаться.
- И куда теперь?
- Там видно будет, - не больно весело усмехнулся я. - Пойду. Спасибо за игру, прямо душу отвел. Увидимся еще как-нибудь.
- Конечно увидимся, - горячо пожал мою руку Баскаков.
Разошлись. Меня резануло прощание с другом: как будто мы снова расставались на долгие годы. Но уже через пару минут, взбодрившись морозным воздухом, я и думать об этом забыл, не шел, а словно парил над землей. Меня это радовало: возвращалось старое ощущение парения, которое всегда возникало у меня после каждой тренировки и которое потом, казалось, ушло навсегда. Значит, я еще полон сил, еще не сдался, во мне остался жар, подпитывающий изнутри. И эта авантюра со стиральным порошком… По сути, я еще час назад был безработным, - а тут тебе первое предложение. И хотя я от него отказался, знак, что нечего отчаиваться, судьба еще не раз даст реальный шанс подняться, был мной воспринят с радостью: будут еще подобные предложения, будет и на моей улице праздник, надо только сильно верить в это. По-настоящему.
7
Вы никогда не задумывались, каково это чувствовать себя безработным? Хотя нет, не совсем точно. Безработный - скорее всего и, наверное, прежде всего человек, ищущий работу, жаждущий найти, желающий работать. Я же пока ничего не желал, я отдыхал, пытался на полную катушку проникнуться новым чувством: ощущением свободы. Я не собирался стать тунеядцем, существом, которое полностью осознало вкус безделья, не собирался сидеть на чьей-либо шее, лодырничать, просто наслаждался своим ничегонеделаньем.
Меня теперь мало что беспокоило. Расчетных, которые я чудом получил (чудом, ибо люди иногда по полгода ждут подобной подачки), при скромном рационе мне хватит месяца на полтора. Значит, я ещё смогу куда-нибудь съездить. К примеру, на шабашку (калымная работа и при Союзе всегда была денежной). Но пока я только спал, ел, смотрел телевизор или читал, заранее зная, что всё это мне скоро надоест. Но я упорно продолжал читать, смотреть телевизор и кайфовать от свободы, иногда, правда, ловя себя на мысли, что все это так, несерьезно, временно, что пройдёт какое-то время и я снова поднимусь в шесть утра, выпью горячего крепкого чаю со свежим аппетитным бутербродом (сливочное масло поверх срезанного куска батона я с удовольствием размажу вдоль и поперек кухонным ножом), потом закоулками побреду мимо Центра занятости, мимо нового здания налоговой инспекции (моя бывшая восьмилетка), миную недлинный ряд вытянутых слева и справа однообразных гаражей и вольюсь в конце концов в гудящий, как пчелиный рой, поток таких же работяг, как и я. Но чудес не бывает, и я снова, открыв поутру глаза, вижу свой посеревший от времени потолок, оклеенные бумажными обоями стены, настенные часы над входом в гостиную и вспоминаю, что на самом деле я остался без работы и без жены.
Лида, видно, совсем про меня забыла, а может, нарочно играет в “кто кого пересидит”. Ну и пусть играет, я не пропаду, я уверен в себе как никогда. Разбазаривать нажитое имущество не в моем характере, спиться не сопьюсь - не больно на спиртное падок, загулять не загуляю - ленивым стал в последнее время на баб. Так что еще неизвестно, кому от ее ухода стало хуже. Как прежде я встаю в шесть утра (привычка еще не оставила), пью чай, слушаю музыку, потом до восьми заваливаюсь читать. Это время раскачки. Часам к десяти иду на рынок, затариваюсь, заглядываю к родителям (жалобно воркующая мать, туманно глядящий отец - у него почти с каждым днем ухудшается зрение). Вернувшись домой, опять раскрываю книгу, вечером смотрю телевизор (особенно полюбившийся в последнее время “Форт Баярд”) или бегу играть в баскетбол в “бурсу”, если там есть Баскаков, - так и проходят однообразно мои теперешние дни.
Мать, конечно, меня жалеет, потому что сильно любит. Жалеет больше о том, что я остался один, а не потому, что от меня ушла Лида.
Мама никогда не считала Лиду моей второй половиной. “Вы совершенно разные, - как-то обмолвилась она. - Тебе будет с ней трудно”. Сказала один раз, больше не повторялась, во всём и всегда предоставляя мне право выбора. Я был ей за это благодарен.
Третьего вечером позвонил Литвин, мой бывший одногруппник. Поначалу Литвин работал на том же заводе, что и я, от мастера дошел до зам. начальника цеха. А год назад неожиданно уволился и каким-то образом оказался в частной фирме по сбыту угля. Не прошло и года, как он приобрел четырехкомнатную квартиру, приоделся, перестал смахивать на загнанную лошадь. Тут же резко выпятились его старые, отошедшие на второй план от неустроенной жизни неприглядные черты характера: чванство, барство, манерность. Я и в институте из-за этого не стал близко с ним сходиться. Так, общались как земляки, погодки и одногруппники. Первый курс вообще стягивает земляков вместе, но потом всяк ищет себе друга по уму, по нраву, по сердцу, по интересам. Ни в одной из этих сфер точек соприкосновения с Литвиным я не нашел, поэтому продолжал и дальше общаться с ним и в институте и после как с добрым приятелем.
Так получилось, что в городе оказались еще два наших одногруппника: Мишка Сигаев и Валерка Карпюк, и им Серега телефонировал, так, мол, и так, фирма перебралась в Донецк, меня забирают с собой. По этому поводу, собственно, и вечеринка.
- На следующий день, часов в пять вечера приходите к моим родителям на Космонавтов, посидим, попьем коньячку, распишем по старой памяти “пулю”…
Отказаться неудобно. Ну, хочется человеку уйти красиво, блеснуть, так сказать, своей удачей: завидуйте, мол, хлопцы, какой я птахой становлюсь: высокого полета! Но это его личное дело. “Мы и сами не святые, - думал я, - и тоже, наверное, так бы выпендрились, да вот никто нас к себе не зовет…”
- Хорошо, - сказал я Литвину, - приду. Какой там номер дома?
- Седьмой.
- Найду. Спасибо, что позвонил, - чисто из вежливости поблагодарил я его: к людям, я считал, иногда надо относиться со снисхождением.
Чуть позже позвонил и Сигаев.
- Зайдешь ко мне по дороге? - спросил.
- Без проблем, - сказал я: все равно попутно.
Район, где жили родители Литвина, нам был совсем не известен: тут располагалась масса частных домов, теряющихся в полумраке проулков и закоулков, но Литвин немного нас сориентировал: от санстанции по дороге вниз, миновать две улицы, на третьей повернуть направо и снова вниз, потом налево первый поворот. Он-то как раз и упирается в калитку двора его родителей. Номер приколочен на заборе. Семерка - вгляделись я и Сигаев поближе. Значит, здесь. Звонок рядом. Хорошо, хоть не пришлось тарабанить.
Сигаев позвонил. Вскоре в тамбурке зажегся свет, и после характерного лязга дверного замка дверь дома отворилась и в отворе показалась знакомая дынеобразная голова Литвина.
- Сережка, это мы! - закричал Сигаев через калитку, не зная, заперта она или нет.
- Там открыто, - крикнул Литвин в ответ, но Сигаев, опасаясь быть укушенным, переспросил, нет ли у него собаки, и убедившись, что собака надежно затворена, открыл, наконец, калитку, и мы с ним прошли во двор. Пожав руки, Литвин пропустил нас вперед.
- Валера уже здесь, - сказал он, закрывая за нами дверь.
- А предки? - спросил я, потому что совсем не знал их.
- Они в гостях, но раньше одиннадцати не вернутся, не волнуйтесь: они все понимают и сами не захотели нам мешать.
Мы с Сигаевым переступили через высокий порог прихожей и стали раздеваться.
Из смежной комнаты выглянул Карпюк.
- Салют! - бросил.
- Салют!
Мы с ним тоже обменялись рукопожатиями. С Карпюком я первые два курса жил в одной комнате, вместе мы съели не один пуд соли. Бывало, и боролись, и дулись один на одного по пустякам, но никогда не рвали отношений. И до сих пор, хотя Карпюк и стал каким-то маленьким начальничком одной из городских коммунальных служб, всегда при встрече радовался мне как старому доброму другу. По-человечески, искренне, без лицемерия, не отворачиваясь на улице. Иногда Карпюк, когда мог, в рамках своих полномочий выручал. Мы разговорились. Не виделись, наверное, с полгода. За разговорами перебрались за стол. Коньячок, водочка, сухая колбаска, зеленые огурцы и помидоры, бутерброды со сливочным маслом и красной икрой. Литвин, видно, решил попрощаться с нами по-барски - Бог ему судья. Нам-то чего, обывателям: дай только повод встретиться, выпить да поговорить, вспомнить сладкие денечки юности…
