Время Лохов (СИ) - Безрук Юрий (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗

Пролог

Мне часто снился один и тот же сон. Я, может, и не придавал своим снам большого значения, если бы они не казались мне значащими. Я бы поостерегся называть их пророческими, чтобы не показаться каким-то исключительным, особенным. Не столько для других, сколько для себя. Считать себя кем-то - уже опасный путь к гордыне, а я всегда признавал гордыню, как один из самых тяжких грехов - я обыкновенный человек, со скромными запросами, достаточно приземленными желаниями, чтобы что-то о себе мнить, реалист до мозга костей, поэтому подобные сны были для меня скорее из области подсознательной, чем реальной. И когда впоследствии некоторые из них подтверждались фактами, произошедшими со мной или вокруг меня, я начинал просто чуть пристальнее вглядываться в них, вычленять детали, образы, знаки, анализировать, находить новые указания на явления, которые еще не случились. Это вскоре стало для меня своеобразной игрой. Если сон подтверждался, то я радовался совпадению, как ребенок, - ни более. Если не подтверждался, думал: “Было бы удивительно, если бы мне, простому смертному, что-то было дано свыше”. А в последнем запомнившемся сне я просто летел. Стоя на взгорке или на окраинном городском терриконе (во сне это было не совсем ясно), я расставлял в стороны руки, падал вперед и начинал парить. Грудью чувствуя упругую плотность воздуха, неторопливо поднимался над землей до тех пор, пока дома внизу не превращались в игрушечные, люди уменьшались до размера точек и перистые облака не проплывали по-соседству. Далее я только летел вперед, созерцая лежащий подо мной пейзаж и восторгаясь раскинувшимся вокруг небом. Стоило ли вообще на такой сон обращать внимания?

К слову сказать, подобных снов у меня было несколько. Все они были разные, но различие их заключалась только в том, что я летел всякий раз над новой местностью или в другое время суток. Иногда пейзажи были фантастические, а небо не похожее на земное; порой я летал, как человек с распростертыми руками; а случалось, видел себя драконом (может, оттого, что родился в год дракона?), но сути сна это не меняло: главным оставалось ощущение полета - острое, наполненное, живое.

Теперь, когда подобный сон привиделся мне не во второй и не в третий раз, я заметил, что вслед за этим сном в моей жизни непременно происходят какие-либо изменения. Какие, я мог только догадываться. Для меня последующие события оставались загадкой, поэтому и к снам, в которых я летал, я стал относиться философически: ну, грядут какие-то изменения, однако их столько случалось за весь срок моей сознательной жизни, что, наверное, уже и не стоило так остро на них реагировать, иначе просто можно было сойти с ума.

Таким образом я успокаивал себя. Слава Богу, подобные сны снились мне не так часто. Поэтому и в этот раз ко сну, где я парил между небом и землей, я отнесся спокойно. Мало того, последний сон показался мне пустяшнее прежних: ни волнующего пейзажа, ни острых, разительных ощущений, небо самое что ни на есть обыкновенное: голубое, неподвижное; дома внизу скрыты в зелени - не за что глазу зацепиться; полетал-полетал, как парящая птица, покружил над сиротливыми городскими коробками и проснулся. Сон как сон, ничего особенного. С этим ощущением я и отправился утром на работу.

1

Не успел я, однако, дойти до своего отдела, как мне все уши прожужжали: грядет сокращение. Точно, стопроцентно, не то, что предыдущие слухи. Эта волна могла коснуться каждого, никто не был застрахован от случайности: ни я, ни кладовщица Люся, ни ослепший от постоянной обработки мельчайших втулок токарь шестого разряда Степаныч, ни даже удачливый Толик, сменный мастер одного из наших участков. Я это хорошо понимал и все равно надеялся (как, наверное, и все), что предстоящее сокращение именно меня никак не коснется. Почему - одному Богу известно. Я даже не представлял себе, что буду делать, чем займусь, если, не приведи Господь, меня сократят. Я привык плыть по течению, меня все устраивало: я ежедневно копался в разных станках, осваивал новые детали, применял передовые (как принято говорить) технологии; мне все было интересно, скромной зарплаты на жизнь хватало. Но что теперь? Перейду на другое предприятие? Возьмут ли? Там, скорее всего, те же проблемы, как и везде по стране. Сменю профессию? А чем буду жить на время переквалификации? И не факт еще, что новоприобретенное ремесло принесет мне радость и доход. Займусь мелким предпринимательством? Для этого нужен как минимум какой-то стартовый капитал и хорошее знание рынка…

Я шел по цеху, отбрасывал тревожные мысли и старался придать своему лицу не слишком потерянный вид.

В отдел я вошел как всегда неторопливо, всех поприветствовал, снял куртку и повесил ее на обычное место в глубоко утопленный в стену платяной шкаф, прошел к своему, расположенному тылом к окну столику, сел за него, привычно облокотясь на столешницу, и только теперь понял, что что-то в отделе не так. Обычно в это время в комнате стоял низкий гул, девчата обменивались впечатлениями, перемывали кому-то косточки, сплетничали, а сейчас - тишина, все как воды в рот набрали, делают вид, что слишком заняты, углублены в какое-то срочное, не терпящее отлагательств дело. Может, до моего прихода они тоже обсуждали грядущее сокращение? А может, ждут, когда я выйду в цех или отправлюсь на обед в заводскую столовую, что лишний раз доказывало, что самым вероятным из кандидатов на увольнение в нашем отделе был все-таки я. Я - и никто иной!

Тишина, в которой было слышно, как уходит жизнь…

Я задумчиво обвел глазами комнату. В отделе у нас четыре женщины. Разного возраста, разного стажа. Рядом со мной - стол в стол - Ирина, хрупкое болезненное создание неопределенного возраста, метко прозванное кем-то “божьим одуванчиком”, на иждивении которого два существа-инвалида: старушка-мать и старик-отец. Отец слепой, мать, судя по ее откровениям, чуть ли не пациент неврологии. Выходит, она одна в семье кормилица, одинокая и несократимая.

Ирина вечно всех жалеет: людей, кошек, собак, голубей; каждый неблаговидный человеческий проступок находит у нее оправдание и прощение; городские новости о замученной каким-то живодером собаке или кошке заставляют ее остро переживать за животных, так что потом она может целый день рассказывать об этом в отделе, вызывая у большинства коллег лишь недоумение и недвусмысленные переглядывания, мол, “Остапа опять понесло”.

Когда я оказывался рядом, а не в цеху, она полушепотом излагала мне особенно леденящие, по ее мнению, истории из жизни брошенных хозяевами несчастных животных - в городе их развелось хоть пруд пруди.

Я, собственно говоря, давно привык к ее полушепоту и зачастую воспринимал его просто как фон. Иногда мне казалось, встань я из-за стола и уйди, Ирина все равно будет продолжать лепетать, потому что, когда она так излагает, глаза старается лишний раз на меня не поднимать - детская, наивная уловка, но Ирине простительная - божий одуванчик, он и в Африке божий одуванчик, хоть еще и не убеленный сединами.

Справа от меня через проход - блистательная Эллочка, обворожительная натуральная брюнетка, с пышным высоким бюстом и крутыми бедрами молодой ухоженной телочки. Сексапильна, на все сто пользуется своими аппетитными формами и жгучими глазами с антрацитовыми зрачками. Умеет, где надо, мило улыбнуться, где надо, “состроить” глазки, где нужно, так соблазнительно выгнуться, что даже через толстый драп зимней юбки неимоверно нахально выпятится резинка ее узких плавочек. Этого у нее не отнимешь. И хотя в технологии машиностроения она полный профан, своими данными может пробить не один проект. После меня она, пожалуй, следующий кандидат на сокращение. Но только после меня.

С Эллочкой у меня, кажется, сложились особые отношения. Я никогда не скрывал, что она мне нравится, она это понимает и иногда пользуется, но опасной черты переступить не позволяет, как, хочется верить, и другим ловеласам.

Я отчего-то всегда представлял ее лощеной сучкой в окружении кобелей с вывалившимися языками и выпученными глазами. К своему стыду, в воображении я и себя находил в этой длинной веренице вожделеющих кобелей, жаждущих разорвать эту источающую похоть менаду.