Тридцатая любовь Марины - Сорокин Владимир Георгиевич (книги регистрация онлайн TXT) 📗

— Браво! Давно не слышал такого!

Марина опрокинула рюмку и тут же поняла, что сегодня сможет безболезненно выпить литр этой обжигающей прекрасной жидкости.

— Прелесть… — пробормотала она, отломила дужку калача, намазала маслом, потом икрой.

Тони принялся за салат. Забытые сигареты дымились в пепельнице, обрастая пеплом.

— А почему ты всего на три дня? — спросила она, с жадностью уничтожая блестящий икрой хлеб.

— Так получилось. Я же теперь не фирмач, а учитель русского языка.

— С ума сойти. Значит мы товарищи по несчастью?

— Почему — по несчастью?

— Потому что потому, — пробормотала Марина и кивнула, весело потирая руки, — Наливай!

Водка снова прокатилась по пищеводу, калач хрустел корочкой, дышал теплым мякишем.

Тонины очки блестели тончайшими дужками, пшеничные волосы топорщились.

«Господи, если он меня не выведет из ступора, тогда просто ложись и помирай. Да, собственно, какого хрена я раскисла? Что случилось? С Сашкой поругалась? Ну и чорт с ней. Новую найдем. Сон плохой приснился? Подумаешь! Ишь, раскисла, как простокваша. В руках себя держать надо, Мариночка.»

— Тонька, расскажи как там у вас? Ты Витю часто видишь?

— Виктора? Да. Он про тебя интересуется очень. Вспоминает.

— Серьезно? А как у него вообще? Он где пашет?

— Работает? На «Свободе».

— У этих алкоголиков? Молодец!

— Да у него все o'kay. И второй сын родился.

— Ни фига себе, — Марина тряхнула головой, поедая вкусный салат, — Ну, за это выпить сам Бог велел.

— Да, да! — засмеялся Тони, наполняя рюмки.

Чокнулись, выпили.

Марина быстро расправилась с салатом, взяла сигарету:

— Тонь, а ты чего не пойдешь на «Свободу» или на «Голос» на какой-нибудь?

Он махнул рукой:

— Ааа, зачем. Меня тогда сюда никогда не пустят. А я скоро буду писать диссертацию.

— Какую?

— «Семантика „Луки Мудищева“! — Ой! Тонька! Это ж моя любимая поэма! Тони молниеносным движением поправил очки, сцепил пухлые пальцы и, безумно выпучив глаза, затараторил, нещадно коверкая слова и путая ударения:

На передок фсе бабы слябы — Скажу вам вправту, не таяс — Но уж такой иеблывой бабы И свэт не видел отродас!

Парой он ноги чут волочит, Хуй не стоит, хот отруби.

Она же знат того не хочэт:

Хот плачь, а всье равно иеби!

Марина расхохоталась:

— Ой, не могу! Тонька!

А он, трясясь наподобие сумасшедшего Франкенштейна, — тараторил дальше:

Иебли ее и пожилыэ И старики и молодые — Всияк, кому иебла по нутру Ее попробовал диру!

Марина корчилась от смеха на своем ореховом стуле, с соседних столов смотрели с любопытством, официант стоял рядом, не решаясь снять с подноса тарелки со стерляжьей ухой.

— Хватит, милый… не могу… умру, хватит! — взмолилась Марина.

Тони внял мольбам, остановился на полуслове, кивнул официанту.

И вот Марина уже ест приправленную укропчиком вкуснятину, искоса поглядывая на Тоньку.

Тонька-Тоничка… Сколько времени утекло. А кажется совсем недавно пожал ей руку щеголевато одетый американец, мило протянув:

— Тооны.

Это «Тоны» они потом долго мусолили, дурачась и потешаясь.

Он был богат, смел, предприимчив, любвеобилен. Катал ее на белом мерседесе по Садовому кольцу, выжимая 150, а за окнами мелькали золотые семидесятые с распахнутыми, ломящимися жратвой, выпивкой и диссидой посольствами, с толпами ебливых иностранцев, с дешевым такси, с чемоданами фарцы, с чудовищным количеством подпольных художников, поэтов, писателей, одержимых идеей эмиграции, но все-таки еще не эмигрировавших.

— Тонь, а помнишь как мы у французов ночевали?

— Это когда ты стекло разбила?

— Ага. Я тогда эту бабу, советницу по культурным связям отлекарить все хотела, а ты мне не давал.

— О, да! Я есть дэспот в любви! — захохотал Тони, капая на скатерть,

— Лучше меня отминэтить, чем ее отлэкарить!

— Дурак! — хохотала Марина, давясь ухой, — Я бы успела и то и другое!

— О нееет, Мери! — протянул он опять корча из себя сумасшедшего (на этот раз пастора), — Нельзя слюжить двум господам сразу! Дом раздэлившейся не вистоет! Или минет или лекар!

Марина хохотала с полным ртом, прикрывшись покоробившейся от крахмала салфеткой.

А он — вытянувшийся, чопорный, охуевший от аскезы и галлюцинаций, с неистово сжатыми у груди руками — кивнул проходящему мимо официанту, скосил выпученный глаз на пустой графин:

— Сын мой, еще полькило, пожалюста!

И сын с носом Гитлера, прической Гоголя, усами Горького принес новый графин, а вместе с ним — запеченую в тесте осетрину.

— Нет, с тобой просто помереть недолго, — пробормотала Марина, вытерев слезы и закуривая, — И напишут потом — убита рассчетливым смехом американского шпиона!

— Я бы хотел умереть за таким столом, — проговорил он, отделяя вилкой кусочек осетрины и отправляя в рот, — Ммм… заебысь!

— Откровенно говоря, не думала что у них по-прежнему так хорошо готовят…

Тони наполнил рюмки, пожал плечами:

— Все равно мне показалось, что выбор меньше.

— Да уж конечно больше не будет. Вы вон взвинчиваете гонку вооружений, пытаетесь задушить нашу молодую страну.

Тони легонько постучал кулаком по столу, прорыча:

— Да! Мы поставим вас на кольени! Мы превратим вас в рабов! Разрушим вашу культуру! Спилим берьезки! Развалим церкви! Повьесим на ваши шеи тяжкое ярмо капитализма!

Марина втянула голову в плечи, как пантера, блестя глазами, зашипела ему в ответ:

— А мы будем сплачивать трудящихся всей планеты в борьбе против гнета американского империализма, против политики «большой дубинки», против огнеопасных игр мракобеса Рейгана за мир во всем мире, за полную и окончательную победу коммунизма на нашей планете!

— Браво! — расхохотался Тони, поднимая рюмnку, — За это надо пить!

— Хай, хай, эмерикен спай! — чокнулась с ним Марина и лихо проглотила водку.

Тони выпил, дернулся:

— Уаа… какая она у вас… это…

— Горькая?

Он затряс головой, цепляя на вилку кусок осетрины:

— Нет… не горькая, а… как бы это сказать… ну… кошмарная!

— Кошмарная?

— Да.

Марина пожала плечами:

— Ну не знаю. А что виски лучше, по-твоему?

— Лучше.

— А чего ж ты водку заказал?

— Я ее люблю, — ответил он, склоняясь над тарелкой, и Марина заметила как неуклюже двигаются его руки.

— А почему любишь?

— А я все русское люблю.

— Молодец. Я тоже.

Марина оглянулась.

В полузашторенных окнах уже сгущался вечерний воздух, музыканты настраивали электрогитары, ресторан постепенно заполнялся публикой.

Официант унес тарелки с осетровыми останками и вернулся с двумя розетками мороженого.

— О, отлично, — Тони потянулся к мороженому, — Это русская Сибир…

Глаза его плавали, не фокусируясь ни на чем, он замедленно моргал, еле шевеля побелевшими губами.

— Тони, милый, ведь ты же в жопу пьяный, — Марина взяла его за безвольную мягкую руку, — Может тебе плохо?

— Нет, чьто ты… я… я…-он отшатнулся назад, — I'm sort of shit-faced.

Он потянул к себе мороженое и опрокинул розетку. Подтаявшие шарики красиво легли на сероватую скатерть.

— Дурачок, ты же лыка не вяжешь.

— I'm fine… fine…

— Тонька, слушай, давай расплатись и пошли отсюда. Тебе воздухом подышать надо…

— Run rabbit, run rubbit, run, run, run …

— Пошли, пошли…

Марина подошла к нему.

— Где у тебя бумажник?

— My wallet? It's up my ass…

— Да, да.

— А… вот… вот…

Приподнявшись, он вытащил из пиджака бумажник, покачиваясь, поднес его к лицу:

— That's the fucking wallet…

Официант стоял рядом, косясь на опрокинутую розетку.

— Посчитайте нам, пожалуйста, — пробормотала Марина, помогая Тони отделить чеки и доллары от рублей.

— Тридцать пять рублей восемьдесят шесть копеек, — буркнул персонаж, Марина сунула ему деньги и повела Тони к выходу.