Удушье - Паланик Чак (читаем книги TXT) 📗

В следующий раз, когда прихожу навестить маму, я по-прежнему Фред Гастингс, её государственный защитник, и всю дорогу она мне поддакивает. Пока не сообщаю ей, что всё ещё не женат, а она говорит, мол, это позор. Потом включает телевизор, какую-то мыльную оперу, ну, знаете, где настоящие люди прикидываются фуфельными, с надуманными проблемами, а настоящие люди наблюдают за ними, чтобы забыть свои настоящие проблемы.

В следующий визит я по-прежнему Фред, но уже женатый и с тремя детьми. Это уже лучше, но трое детей… многовато. Людям следует ограничиваться двумя, замечает она.

В следующий визит у меня уже двое.

С каждым визитом её под одеялом остаётся всё меньше и меньше.

С другой стороны, всё меньше и меньше Виктора Манчини сидит на стуле у её кровати.

На следующий день я снова я, и проходит всего несколько минут до момента, когда мама звонит и вызывает медсестру, чтобы та провела меня обратно в холл. Мы сидим молча, потом я беру куртку, а она зовёт:

— Виктор?

Говорит:

— Должна тебе кое-что сказать.

Скатывает из пуха катышек между двух пальцев, скручивает его, делая меньше и туже, потом, наконец, поднимает на меня взгляд и спрашивает:

— Помнишь Фреда Гастингса?

Да уж помню.

У него сейчас уже жена и двое замечательных детей. Так приятно, говорит она, увидеть, как жизнь работает на хорошего человека.

— Посоветовала ему купить землю, — говорит мама. — Новой они уже нынче не делают.

Спрашиваю её, кто такие эти «они», — а она ещё раз жмёт кнопку вызова медсестры.

На выходе обнаруживаю доктора Маршалл, которая ждёт в коридоре. Она стоит тут же, прямо у двери моей мамы, пролистывая записи на планшетке, и поднимает на меня взгляд: глаза её уже спрятаны за толстыми стёклами очков. Её рука быстро выщёлкивает и отщёлкивает авторучку.

— Мистер Манчини? — спрашивает она. Складывает очки, кладёт их в нагрудный карман халата и сообщает. — Нам обязательно нужно обсудить случай вашей матери.

Трубку для желудка.

— Вас интересовали другие варианты, — говорит.

Из двери медпункта дальше по коридору за нами наблюдают три сотрудницы, склонив головы друг к другу. Одна, по имени Дина, зовёт:

— Покатать вас двоих в колясочке?

А доктор Маршалл отзывается:

— Займитесь, пожалуйста, своим делом.

Мне она шепчет:

— На всяких мелких операциях персонал начинает вести себя так, словно они ещё в медучилище.

Дину я имел.

См. также: Клер из Ар-Эн.

См. также: Перл из Си-Эн-Эй.

Волшебство секса — обладание без обузы владения. Сколько женщин домой не води — со складским местом никогда проблем не возникает.

Доктору Маршалл, её ушам нервным рукам, сообщаю:

— Не хотелось бы, чтобы её кормили насильно.

Сёстры продолжают наблюдать за нами, доктор Маршал берёт меня под руку и уводит от них со словами:

— Я общалась с вашей матерью. Какая женщина! Эти её политические акции. Все эти её демонстрации. Вы её, наверное, очень любите.

А я отвечаю:

— Ну, не сказал бы, что прям так уж.

Мы останавливаемся, и доктор Маршалл что-то шепчет, так что мне приходится придвинуться поближе, чтобы расслышать. Слишком поближе. Медсёстры продолжают наблюдать. А она выдыхает мне в грудь:

— Что если бы нам удалось полностью вернуть разум вашей матери?

Выщёлкивая и отщёлкивая ручку, продолжает:

— Что если бы нам удалось сделать её умной, сильной, энергичной женщиной, какой она была в своё время?

Мою мать, такой, как она была в своё время?

— Это может стать возможным, — замечает доктор Маршалл.

И, даже не думая, как такое прозвучит, я говорю:

— Боже упаси.

Потом прибавляю как можно быстрей, что затея, пожалуй, не такая уж и хорошая.

А вглубь по коридору медсёстры хохочут, зажав рты руками. И даже с такого расстояния можно разобрать слова Дины:

— Это послужит ему отличным уроком.

В мой следующий визит я по-прежнему Фред Гастингс, и мои двое детей приносят из школы сплошные пятёрки с плюсом. На этой неделе миссис Гастингс красит нашу столовую в зелёный.

— Голубой лучше, — возражает мама. — Если речь о комнате, где ты собираешься держать пищу.

После этого столовая становится голубой. Мы живём на Восточной Сосновой улице. Мы католики. Деньги храним в Городском первом федеральном. Ездим на «Крайслере».

Всё по велению моей мамы.

В следующую неделю я начинаю всё записывать, все подробности, чтобы от этой недели до следующей не позабыть, кто я да что я. «Гастингсы во все праздники ездят отдыхать на озеро Робсон», пишу. Мы ловим рыбу на блесну. Болеем за «Пэккерсов». Никогда не едим устриц. Покупаем участок. Каждую субботу я первым делом сажусь в зале и штудирую записи, пока медсестра идёт посмотреть, не спит ли мама.

Стоит мне войти в комнату и представиться Фредом Гастингсом — она тычет пультом в телевизор и выключает его.

Самшит вокруг дома ничего, учит она, но вот бирючина — лучше.

А я всё записываю.

Люди высшего сорта пьют только скотч, говорит она. Водосток свой прочищайте в октябре, а потом в ноябре повторно, говорит. Оберните воздушный фильтр в машине в туалетную бумагу, чтобы прослужил дольше. Вечнозелёные подрезайте только после первых заморозков. На растопку лучше всего идёт зола.

Записываю всё. Составляю опись того, что от неё осталось: пятна, морщины, её набухшая или пустая кожа, чешуйки и сыпь, — и пишу себе напоминания.

Ежедневно: носи крем от солнца.

Крась седину.

Не сходи с ума.

Ешь меньше жирного и сладкого.

Побольше качай пресс.

Не начинай забывать всякое-разное.

Подрезай волосы в ушах.

Принимай кальций.

Увлажняй кожу. Ежедневно.

Заморозь время на одном месте навеки.

Не старей, чёрт тебя дери.

Она спрашивает:

— Ничего не слышно от моего сына, Виктора? Помнишь его?

Прекращаю писать. У меня болит сердце, но я уже забыл, к чему бы это.

Виктор, рассказывает мама, никогда её не навещает, а если и приходит — то не слушает. Виктор вечно занят, рассеян и на всё ему плевать. Он вылетел из медицинского, и делает из своей жизни полнейший хаос.

Она подбирает пух с одеяла.

— У него какая-то там работа с минимальной зарплатой, экскурсоводом, или что-то такое, — рассказывает. Она вздыхает, и её жуткие жёлтые руки нашаривают пульт от телевизора.