Гламорама - Эллис Брет Истон (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
— Виктор, нет никакой нужды объяснять мне, кто ваш отец, — говорит Палакон. — Мне кажется, что я все-таки понимаю. — Он снова делает паузу. — И именно поэтому я также понимаю, что из-за данного обстоятельства ситуация становится гораздо более… э-э-э… деликатной.
Я начинаю хихикать:
— Деликатной? Ситуация становится гораздо более деликатной?
Я перестаю хихикать и всхлипываю.
— Виктор, мы можем помочь вам, я думаю…
— Я в западне, в западне, в западне, и они меня убьют…
— Мистер Вард, — говорит Палакон, становясь рядом с кроватью на колени и склоняясь ко мне. — Прошу вас, мы вам поможем, но…
Когда я пытаюсь обнять его, он мягко отталкивает меня.
— …но вы должны вести себя так, словно ничего не произошло. Вы должны делать вид, что ничего не знаете. Вы должны продолжать играть в эту игру, пока я что-нибудь не придумаю.
— Нет, нет, нет…
Палакон делает знак двойнику Кристиана Бэйла. Я чувствую, как на мои плечи опускаются руки. Слышен чей-то шепот.
— Палакон, мне страшно! — всхлипываю я.
— Не бойтесь, мистер Вард, — говорит Палакон. — Мы знаем, где вы находитесь. Тем временем я должен кое-что выяснить. Мы вступим с вами в контакт…
— Только будьте осторожнее, — говорю я. — Все прослушивается. Везде провода проведены. Все снимают на камеры.
Мне помогают подняться на ноги. Я цепляюсь за Палакона, пока меня ведут к дверям.
— Вам нужно успокоиться, мистер Вард, — говорит Палакон. — Пусть Рассел отвезет вас назад, и мы свяжемся с вами через пару дней, а может быть, даже и быстрее. Но вы должны сохранять спокойствие. Сейчас все пойдет по-другому, и вы должны сохранять спокойствие.
— Но почему я не могу остаться здесь? — взываю я, пытаясь бороться, пока меня ведут к двери. — Пожалуйста, оставьте меня здесь.
— Мне нужно составить всестороннее представление, — говорит Палакон. — А сейчас у меня только одностороннее представление. А мне нужно составить всестороннее представление.
— Что происходит, Палакон? — спрашиваю я, останавливаясь. — Что за дела?
— Просто что-то пошло наперекосяк.
Заднее сиденье черного «ситроена» сплошь усыпано конфетти, и, когда Рассел высаживает меня на бульваре Сен-Марсель, мне кажется, что мы ехали дотуда несколько часов, а затем я прохожу через ботанический сад и оказываюсь на набережной, а надо мной — белесое утреннее небо, и я думаю; «Иди-ка ты домой, ложись спать, ни во что не вмешивайся, смотри на все безучастно, пей виски, вставай в предписанные позы и принимай все, как оно есть».
25
Я стою в телефонной будке на рю де Фобур-Сент-Оноре и пытаюсь дозвониться Феликсу в «Ritz». Телефон в его номере звонит шесть раз, прежде чем он отвечает. Я снимаю мои темные очки, а затем снова надеваю их и снова снимаю.
— Алло, — устало отвечает Феликс.
— Феликс, это я, — говорю я. — Это Виктор.
— Да? — спрашивает Феликс. — В чем дело? Что стряслось?
— Нам нужно поговорить.
На другой стороне улицы кто-то ведет себя как ненормальный — волосы растрепаны, неудержимо хохочет, отгоняет газетой выхлопные газы автомобилей. На другой стороне улицы начинает вставать солнце, но потом передумывает.
— О, Виктор, как я от всего этого устал! — стонет Феликс. — И как я устал от тебя!
— Феликс, прошу тебя, только не сейчас, не ругайся, — говорю я. — Я тебе должен сообщить очень важные вещи, — говорю я. — Я кое-что разузнал и должен рассказать тебе об этом.
— Но я больше не хочу тебя слушать, — говорит Феликс. — Да и никто не хочет. К тому же, Виктор, по-моему, честно говоря, ты не можешь рассказать ничего, что хоть кого-нибудь может заинтересовать. Ты все время говоришь то о своей прическе, то о своих упражнениях в тренажерном зале, то о том, кого ты собираешься трахнуть на следующей неделе.
(Бобби летит в Рим, а оттуда в Амман, в Иорданию, на рейсе Alitalia. В сумке, которую он везет ручным багажом в салоне первого класса, — мотки проволоки, пассатижи, силикон, большие кухонные ножи, алюминиевая фольга, пакеты с ремформом, молотки, видеокамера, десяток папок с чертежами вооружения, ракет, бронетранспортеров. В самолете Бобби читает статьи о новой прическе президента в глянцевом журнале, и как это следует понимать, и Бобби запоминает свои реплики в предстоящей сцене и флиртует со стюардессой, которая мимоходом упоминает о том, что ее любимая песня — это ленноновская «Imagine». Бобби делает ей комплименты насчет правильного выбора профессии. Она расспрашивает его на предмет его ощущений от участия в шоу Опры Уинфри. Он вспоминает визит в комнату 25 в мотеле «Dreamland». Он планирует катастрофу. Он задумчиво жует шоколадное печенье.)
— Феликс, помнишь, ты спрашивал меня, что случилось с Сэмом Хо? — говорю я. — Помнишь вторую съемочную группу? Ту, с которой Даймити видела меня вчера в Лувре?
— Виктор, пожалуйста, успокойся. Возьми себя в руки. Ничего из этого больше уже не имеет значения.
— Да нет, Феликс, имеет, еще как имеет.
— Нет, — отвечает он. — Не имеет.
— Но почему? — спрашиваю я. — Почему это не имеет значения?
— Потому что фильм больше сниматься не будет, — говорит Феликс. — Проект свернут. Все уезжают сегодня вечером.
— Феликс…
— Твой профессионализм оказался на шокирующе низком уровне, Виктор.
(Джейми объезжает по кругу Триумфальную арку, сворачивает на авеню Ваграм, затем направо на бульвар де Курсель, направляясь на авеню Клиши, где у нее встреча с Бертраном Риплэ, и Джейми думает о том, что это вроде бы самый длинный день в году, и вспоминает рождественскую елку из своего детства, но впечатление на нее всегда производила не елка, а украшения, висящие на ней, а затем она вспоминает, как маленькой она боялась океана. «Очень жидкий», — говорила она родителям — и вот ей уже восемнадцать, она в Хэмптонах, летний закат, через неделю она отправляется первокурсницей в Кэмден, и вот она смотрит на Атлантику, прислушивается к парню, с которым она познакомилась за кулисами на концерте The Who в «Nassau Coliseum» и который теперь похрапывает у нее за спиной, а двумя годами позже, в Кэмдене, он совершит самоубийство, ввязавшись в историю, с последствиями которой ему не удастся совладать, но тогда был еще только конец августа, и она ужасно хотела пить, а чайка вилась у нее над головой, и об оплакивании не шло еще и речи.)
— Прошу тебя, Феликс, прошу тебя, нам нужно поговорить. — У меня перехватывает горло, и я оглядываюсь по сторонам, чтобы посмотреть, не следит ли кто-нибудь за мной.
— Ты, что, дебил, не слышишь, что я тебе говорю? — рявкает Феликс. — Проект закрыт. Ты можешь больше ничего не объяснять, потому что это уже не имеет никакого значения. Никому это не интересно.
— Но они убили Сэма Хо в ту ночь, Феликс, они убили его! — поспешно проговариваю я. — И снимается еще одно кино — то, о котором ты совсем ничего не знаешь. Здесь работает еще одна съемочная группа, и Брюс Райнбек убил Сэма Хо, и…
— Виктор, — мягко перебивает меня Феликс. — Брюс Райнбек пришел к нам сегодня утром и разъяснил нам — режиссеру, сценаристу, мне — всю, гм-м, ситуацию. — Пауза. — Я имею в виду ситуацию с тобой.
— Какую ситуацию? Я в полном порядке. Нет никакой ситуации со мной.
Феликс рычит:
— Ладно, все, Виктор, хватит! Мы уезжаем сегодня. В Нью-Йорк. Все кончено, Виктор. До свидания.
— Не верь ему, Феликс! — кричу я. — Брюс лжет. Все, что он сказал тебе, — сплошная ложь.
— Виктор, — устало говорит Феликс.
И тут я внезапно замечаю, что акцент Феликса куда-то пропал.
(Брюс заменяет картонную раму в одной из сумок от Gucci на черный пластик, который должен замаскировать взрывчатку, представляющую собой узкие серые полоски без запаха, в которые вмонтирована позолоченная никелевая проволока. Брюс укладывает в сумку пятьдесят пять фунтов пластиковой взрывчатки, а затем соединяет их с детонатором. Детонатор приводится в действие пальчиковой батарейкой ААА. Время от времени Брюс сверяется с лежащей рядом инструкцией. Бентли стоит у него за спиной, скрестив руки, и молча смотрит на Брюса, на его затылок, думая о том, как Брюс красив. Если бы только… но тут Брюс поворачивается, и Бентли сразу изображает деловитость, кивает ему, пожимает плечами и делает вид, что сдерживает зевок.)
