Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций (полная версия книги .txt) 📗

«Иногда же, заморённый долгим голодом, — пишет Длугош, — не находя случайной либо принесённой жертвы, он в дикой ярости выползал среди бела дня из логова и, изрыгая ужасающий рёв, бросался на коней, волов, впряжённых в телегу либо плуги, душа их и давя, — не менее лютый пожиратель людей, если они не успевали ускользнуть от его алчности».

Охваченные ужасом жители Кракова хотят покинуть город. Краку приходит мысль накормить чудовище падалью, начинённой подожжёнными серой, трутом, воском и смолою. Дракон жадно пожирает брошенную ему пищу и, палимый огнём во внутренностях, издыхает. Избавив таким образом родной край от бедствия, Крак продолжает править среди всеобщего счастья и спокойствия, и благодарный народ возводит ему после его кончины на горе Ляссоте под Краковом курган, такой, какой обычно насыпал народ в память своих властителей под древней Упсалой [88] в Швеции. Этот-то курган и породил легенду о Краке [89].

Почему одна из трех оставшихся после Крака дочерей правит потом в Чехии, предание не объясняет. Это снова узел, который должен связать воедино Крака и Польшу со славянством и легендой, уже завоевавшей популярность.

Из трех дочерей Крака мы видим в предании только двух: Либушу и Ванду. Кроме них, после Крака остаются ещё два сына — Крак и Лех, которых, пожалуй, можно считать представителями двух позднее присоединённых областей, Хробатской и Лехитской.

Завистливый Лех предательски умерщвляет старшего брата Крака, разрубает его тело на части и засыпает песком, делая вид, будто его растерзал на охоте дикий зверь. Итак, Лех правит, оплакав притворными слезами брата, и правление его длится многие годы; но в конце концов преступление раскрывается, находятся улики, поляки свергают его с престола и осуждают на вечное изгнание.

Другая легенда повествует, будто он, не будучи никак наказан, умер, терзаясь угрызениями совести, своею смертью, не оставив потомства.

Это братоубийство, о котором поётся в старинных песнях, имеет характер народного сказания. Достойно внимания, что в позднейшей легенде о житии святого Станислава [90] также рассказывается о четвертовании.

Наследницей престола после брата становится дочь Крака, Ванда, сказание о которой, несмотря на позднейшие добавления, имеет характерные черты курганного предания и, по всей вероятности, в своём первоначальном виде было создано народом. В легенде столько своеобразной прелести, что она уже не раз привлекала поэтов, но, спуская этот воздушный образ на землю, всегда его снижали, лишая очарования, которым наделило его воображение народа. Ванда не хочет выходить замуж и даёт богам обет девственности, так как страстно желает оставаться свободной и госпожой своей судьбы. Соседний правитель, славный своим родом и богатством, князь аллеманов Рытогар [91] посылает послов просить её руки, но Ванда отправляет сватов обратно. Рытогар, не будучи в силах иным образом склонить её к браку, переходит границу с огромным войском. Ванда становится во главе своего войска и принимает вызов.

Рытогар ещё раз пытается склонить её к замужеству, и Длугош даже знает, как красноречивы были послы и как прекрасно им ответила королева. Затем трубы подают сигнал к бою, но немцы, узрев красавицу королеву, разбегаются в суеверном ужасе. Ванда побеждает их силой своей женской, девической прелести. Рытогар, не будучи в силах склонить их к битве, в отчаянии, после великолепного монолога, пронзает себя мечом. Ванда, заключившая с немцами союз, празднует победу в течение тридцати дней, после чего добровольно приносит себя в жертву богам, бросившись в Вислу. Тело её, извлечённое из воды, народ похоронил на берегу Длубни [92] на расстоянии мили от Кракова, насыпав ей такой же, как и отцу, курган.

В тщательной отделке сказания о Ванде, во множестве подробностей и прикрас сказывается более поздняя эпоха; однако несомненно, что предание это древнее, лишь несколько искажённое ненужными украшениями.

Возвращающиеся снова после кончины Ванды воеводы превосходно показывают, где были вставлены взятые из уст народа курганные сказания, которыми хотели воспользоваться хронисты, чтобы связать свою легендарную историю со славянскими, а именно чешскими, преданиями.

Появляющееся в развитии народа общинное правление воевод приближает нас к действительности. На фоне этой исторической правды снова выступает сказание, но уже не хробатско-чешское, а лехитское, которое не менее, чем предыдущее, сохранило народный характер.

Нападения врагов, — говорится в нём, — венгров и моравов, вынуждает полян подыскать себе вождя. «Был в те времена, — пишет Длугош, — среди поляков доблестный рыцарь по имени Пшемыслав [93] (имя это лехитско-чешское, а вернее, старославянское), имевший сноровку в военном искусстве, славившийся не знаменитым родом, а остроумием и ловкостью, известный, кроме того, честностью и множеством почтённых качеств и потому пользующийся всеобщим признанием. Он внушал своим землякам особенное доверие, ибо с врождёнными способностями сочетал опыт, полученный в многочисленных походах и битвах. И вот он, заметив, что неприятель ведёт себя неосторожно, придумал план скорее остроумный, нежели смелый. Утром с восходом солнца ом приказал развесить на расположенных напротив неприятельского лагеря холмах большое количество похожих на шишаки блестящих предметов, вид которых, когда на них упали солнечные лучи, привёл неприятельские войска в такое исступление, что, схватив поспешно оружие, без должного порядка и строя они устремились в великой запальчивости, вслепую, в ту сторону, где сверкали мнимые шлемы, алча новой победы над поляками».

Длугош пространно описывает, как Пшемыслав, заманив таким образом неприятеля в засаду, напал на него и разбил. За эту счастливую победу Пшемыслав был провозглашён королём и назван Лешеком.

Во всем этом повествовании чувствуется какая-то подтасовка, необходимая для того, чтобы связать эту легенду с Лешеками и Лехом первоначальных сказаний.

В основе этой легенды кроется какое-то неизвестное предание, неясная традиция о владычестве над страною племени или сословия Лехов. Достойно внимания только одно, а именно, что это предание упоминает о простом происхождении Пшемыслава и что национальное сознание всегда отдаёт предпочтение заслуге перед происхождением, как позднее мы увидим в легенде о Пясте.

Пшемыслав тоже бедный воин незнатного рода. Народный элемент здесь не очень ощутим, заметна скорее работа хрониста, притом не очень удачная.

Пшемыслав-Лешек умирает, также не оставив потомства; он пристегнут к общинному правлению двенадцати воевод, как некое фантастическое украшение для напоминания о Лешеках.

Наступают выборы нового короля (здесь уже чувствуется веяние ягеллонского периода Речи Посполитой [94].

Объявляется масса претендентов на корону, возникают соперничество и раздоры, выбор труден; во избежание распрей «после долгих споров (Длугош) они пришли к такому решению: поставить столб, и пусть все, кто добивается владычества, в определённое, заранее назначенное время скачут к нему наперегонки на конях разной масти; и кто в этих гонках первым достигнет столба, признать за тем, невзирая на его происхождение, „княжеское достоинство“. Скачки должны были иметь место вблизи Кракова на берегу Прондника [95] на покрытой дёрном равнине. Судьями должны были быть избранные для того старейшины. Лукавый юноша по имени Лешек вбил ночью в дорогу железные шипы, которые сверху присыпал песком, оставив для себя сбоку только ему известную тропинку. Козни его раскрыли двое юношей, которые, желая поразвлечься, бегали взапуски к столбу, — но об этом никому не дали знать. Гонки были назначены на 15 октября и собрали огромные толпы народа. Длугош рассказывает, что для старейшин были поставлены лавки, и горячо заинтересованные зрители заранее обсуждали возможный ход состязаний. Уже с самого начала стали падать, покалечившись, кони других участников гонок. Лешек же, подковавший, кроме того, своего коня, первым достиг известной ему тропинкой цели и схватился за столб.