Мы - живые - Рэнд Айн (прочитать книгу txt) 📗
Саша Чернов обогнул угол улицы, спеша домой. Стоял темный октябрьский вечер, и маленькая рука, которая схватила его за ремень пальто, казалось, появилась ниоткуда. Потом он заметил шаль, наброшенную на волосы, и пару глаз, глядящих на него, огромных, немигающих, испуганных.
— Гражданин Чернов, — прошептала девочка, ее дрожащее тело прижалось к его ногам и не пускало его, — не ходите домой.
Он узнал дочку своей соседки. Он улыбнулся и погладил ее по голове, но инстинктивно шагнул в сторону, в тень стены.
— В чем дело, Катя?
— Мама сказала… — выпалила девочка, — мама приказала мне сказать вам, чтобы вы не ходили домой… Там какие-то люди… Они разбросали ваши книги по комнате…
— Поблагодари от меня маму, детка, — прошептал Саша и, повернувшись, исчез за углом. Он успел заметить черный лимузин, стоящий у двери его дома.
Он поднял воротник и быстро пошел. Он вошел в ресторан и набрал номер телефона. Незнакомый голос грубо ответил. Саша, не говоря ни слова, повесил трубку; его друг был арестован.
В тот вечер у них было секретное собрание. Они обсуждали планы, говорили об агитации рабочих, о новом печатном станке. Он ухмыльнулся при мысли об агентах ГПУ, которые глядели сейчас на огромную кипу антисоветских прокламаций в его комнате. Он нахмурился — завтра эти прокламации были бы распространены среди бесчисленных рабочих петроградских фабрик.
Он запрыгнул в трамвай и поехал домой к еще одному другу. Повернув за угол, он увидел черный лимузин у дверей. Он быстро пошел прочь.
Он поехал к железнодорожному депо и набрал еще один номер. Никто не отвечал.
Он пошел, шаркая по тяжелой слякоти, еще в одно место. Он не увидел света в окне комнаты его друга. Но он увидел жену дворника у задних ворот, которая что-то возбужденно шептала соседке. Он не стал подходить к дому.
Он подышал на замерзшие голые руки. Он поспешил в еще одно место. В окне квартиры, которая ему была нужна, горел свет. Но на подоконнике стояла ваза необычной формы, что было сигналом опасности.
Он снова поехал на трамвае. Было уже поздно, и трамвай был почти пустой; в нем было слишком светло. Какой-то мужчина в военной форме вошел на следующей остановке. Саша вышел.
Он прислонился к темному фонарному столбу и вытер лоб. Его лоб был покрыт потом даже более холодным, чем тающие снежные хлопья.
Он быстро шел по улице, когда увидел какого-то мужчину в старом котелке, прогуливающегося по другой стороне. Саша повернул за угол и прошел два квартала, затем снова повернул, прошел квартал и повернул еще раз. Затем он осторожно оглянулся. Тот же самый мужчина в старом котелке изучал витрину аптеки на расстоянии трех домов от него.
Саша пошел еще быстрей. Серые снежные хлопья порхали над желтыми огнями. Улица была безлюдной. Он не слышал никаких звуков, кроме собственных шагов и хрустящего снега. Но сквозь эти звуки, сквозь скрип колеса где-то вдалеке и сквозь приглушенный стук где-то в его груди он различил тихие, легкие, как вздох, шаги того, кто следовал за ним.
Он резко остановился и оглянулся. Мужчина в котелке нагнулся, чтобы завязать шнурок. Саша посмотрел вверх. Он стоял у двери дома, который он хорошо знал. Все заняло лишь одно мгновение. Он был уже за дверью и, прижавшись к стене в темном коридоре, не двигаясь, не дыша, смотрел в стекло двери. Он увидел, как человек в котелке прошел мимо. Он услышал его удаляющиеся шаги, затем они стали замедляться, остановились нерешительно и стали приближаться. Котелок снова проплыл мимо двери. Шаги скрипели то громче, то тише, то удалялись, то приближались.
Саша бесшумно взлетел по лестнице и постучал в дверь.
Ирина открыла ее.
Он прижал палец к губам и прошептал:
— Виктор дома?
— Нет, — шепнула она.
— А его жена?
— Она спит.
— Можно войти? За мной гонятся.
Она втянула его внутрь и стала медленно закрывать дверь. Дверь закрылась беззвучно.
Галина Петровна вошла со свертком в руках.
— Добрый вечер, Кира… Бог мой, Кира, чем это так воняет в комнате?
Кира поднялась с безразличием и уронила книгу.
— Добрый вечер, мама. Это у Лавровых. Они квасят капусту.
— Боже мой! Так вот что он мешал в большой бочке. Он — какой-то грубиян, этот старик Лавров. Он даже не поздоровался со мной. Мы ведь, в некотором смысле, родственники.
За дверью деревянный черпак тоскливо поскрипывал в бочке с капустой. Жена Лаврова монотонно вздыхала:
— Тяжелы грехи наши… грехи наши тяжкие…
Мальчик стругал полено в углу, и хрустальный подсвечник вздрагивал и звенел при каждом ударе. Лавровы въехали в эту комнату, когда их дочь освободила ее. До этого они жили на чердаке вместе с двумя другими рабочими семьями; они были рады переехать сюда.
Галина Петровна спросила:
— Лео дома?
— Нет, — сказала Кира. — Я жду его.
— Я должна идти на вечерние занятия, — сказала Галина Петровна, — и я просто заскочила на минутку… — Она колебалась. Она постучала пальцами по своему свертку, виновато улыбнулась и сказала, как бы ненароком: — Я заскочила, чтобы показать тебе кое-что, может быть, тебе понравится это… может, ты захочешь… купить это.
— Купить это? — повторила удивленно Кира. — Что это такое, мама?
Галина Петровна развязала сверток; она держала в руках старомодное платье, отделанное белым кружевом; длинный шлейф свисал до пола; нерешительная улыбка Галины Петровны была почти застенчивой.
— Но мама! — глотнула воздух Кира. — Это ведь — твое свадебное платье!
— Видишь ли, — очень быстро стала объяснять Галина Петровна, — все дело в школе. Я вчера получила зарплату и… и у меня отчислили очень большие членские взносы в Пролетарское общество химической защиты — а я даже и не знала, что я — член этого общества, и я… Понимаешь, твоему отцу нужны новые ботинки — сапожник отказался чинить старые — и я собиралась купить их в этом месяце… но эта химическая защита и… Видишь ли, ты ведь можешь прекрасно перешить его — ну, платье, я хочу сказать — хороший материал, я его надевала… только один раз… И я подумала, может, ты захочешь сделать из него вечернее платье или…
— Мама, — сказала Кира сурово и сама удивилась легкой дрожи в своем голосе, — ты прекрасно знаешь, что если тебе что-то нужно…
— Я знаю, дочка, знаю, — перебила ее Галина Петровна, и морщины ее лица вдруг стали пунцовыми. — Ты всегда была прекрасной дочерью, но… ты так много уже дала нам… Я не могла просить… и я подумала, что лучше… но, если тебе не нравится это платье…
— Нравится, — решительно сказала Кира, — оно мне нравится. Я куплю его, мама.
— Мне оно, действительно, не нужно, — пробормотала Галина Петровна.
— Я все равно собиралась купить вечернее платье, — соврала Кира.
Она нашла свой бумажник. Он был плотно набит хрустящими новыми купюрами. Прошлым вечером, придя домой поздно, шатаясь, Лео поцеловал ее, сунул руку в карман, рассыпал по всему полу мятые купюры и стал набивать ее бумажник, смеясь: «Давай, трать их! Будет еще куча. Еще одна сделка с товарищем Серовым. Великий товарищ Серов. Трать их, я тебе говорю!»
Она опустошила свой бумажник в руку Галины Петровны.
— Постой, дочка! — стала протестовать Галина Петровна. — Не все же! Мне не нужно столько. Платье не стоит столько!
— Конечно, стоит. Ведь это прекрасное кружево… Давай не будем спорить, мама… И большое тебе спасибо.
Галина Петровна запихнула купюры в свою старую сумочку, быстро и с испугом. Она посмотрела на Киру и мудро, очень грустно покачала головой и пробормотала:
— Спасибо, дочка…
Когда она ушла, Кира примерила платье. Оно было длинным и простым, как средневековое одеяние; рукава были узкими, тесный воротник подпирал подбородок, кружева были простыми, без всяких украшений.
Она стояла перед высоким зеркалом, уперев руки в бока, откинув голову назад; ее волосы струились по белым плечам. Ее тело стало вдруг высоким, слишком худым и очень хрупким в этом платье, покрытом торжественными складками кружев, тонких как паутина. Она смотрела на себя, как на незнакомую женщину, возникшую откуда-то из глубины веков. И ее глаза показались вдруг очень большими, очень темными и испуганными. Она сняла платье и кинула его в дальний угол шкафа.
