Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич (читать книги онлайн без txt) 📗
Старик поднялся.
– Пошли со мной…
Ринтын едва поспевал за стариком. Овто шагал широко и легко, перепрыгивая через снежные заструги. Молчали всю дорогу, пока не поднялись на заснеженную сопку.
Красный солнечный шар сидел на вершинах далекого хребта.
– Смотри туда! – И старик показал рукой на далекие горы.– Эти горы видны хорошо из той тундры, где я родился. А когда я был вот такой маленький,– старик показал на метр от земли,– этих гор еще не было…
Ринтын вопросительно посмотрел на Овто, ожидая объяснений. Но лицо старика было непроницаемо спокойно. “Очерк не получится”,– думал Ринтын, спускаясь с сопки вслед за стариком. Когда Ринтын повернул к красной яранге, Овто окликнул его:
– Подожди, зайдем ко мне в ярангу!
Дома старик распорядился, чтобы для Ринтына приготовили оленью тушу, и сам завернул в вытертую шкуру несколько пар очищенных от надкостницы оленьих ног.
– Полакомишься кымылом,– сказал он,– да и своих товарищей угостишь едой настоящих людей. Теперь можешь идти. Только советую тебе не заходить в красную ярангу. Этот человек хоть и корчит из себя грамотного, но глупее теленка и хвастлив, как ворон. Приходи в гости, когда прикочуем на следующий раз, тогда и скажу, сколько мне лет. Ты мне понравился.
– Ну, что привез интересного? – осведомился Василий Гаврилович, когда Ринтын возвратился из командировки.
– Оленью тушу и несколько пар оленьих ног,– мрачно ответил Ринтын.
Редактор вопросительно посмотрел на него. Нельзя сказать, чтобы Ринтын вообще ничего не привез. Весь блокнот был заполнен записями, но его огорчало, что старик мало рассказал о себе и весь план очерка рухнул. Правда, что такое очерк, Ринтын представлял весьма смутно, но понимал, что нерассказанная жизнь старика представляла большой интерес не только для него.
Василий Гаврилович посмотрел записи, выслушал Ринтына и сказал:
– Напрасно ты говоришь, что ничего не привез. Тут,– он похлопал по блокноту,– кое-что есть интересное. Забирай-ка свои записи и отправляйся домой писать. Особенно не мудри, пиши так, как только что рассказывал. Не упускай из виду приметы нового, вошедшего в быт оленеводов.
В каникулярное время классы пустовали, и Ринтын примостился за последней партой, вооружившись чернильницей и ручкой с новым пером. Чтобы написанное выглядело солидно, он взял пачку бумаги, на которой обычно писал редактор. Бумага была нелинованная, гладкая, ослепительно белая. Ринтын просидел уже полчаса и не написал ни слова. В голове не было ни одной мысли, Которую можно было бы записать. Ринтын встал и пошел в кухню напиться. Вернувшись, он переписал план, составленный заранее. Но и это занятие не помогло. Первый лист будущего очерка по-прежнему был чист.
Ринтын стал припоминать известные ему литературные произведения, их начало. Почему-то пришло в голову: “Чуден Днепр при тихой погоде…” Вот! Надо начинать с описания погоды, тогда дело пойдет на лад.
Ринтын схватил ручку, обмакнул перо в чернила и нацелился на белый бумажный лист. Хорошо бы написать: шел снег. Но в этот день снега не было. А может быть, так: был яркий солнечный день. Нет, солнца тогда не было, его закрывали облака, был мороз.
Ринтын описал, как хрустел под подошвами валенок снег, как сияли горы, которые он видел на пути, шапку густого дыма, висящего над домами Въэна. Но тут его подстерегала другая беда. Привыкнув писать на разлинованной тетрадной бумаге, он никак не мог выдержать строчный строй, и у правого края листа буквы валились книзу, как путники после долгой и утомительной дороги.
“Муки творчества”,– всплыли в памяти услышанные где-то слова. От сознания того, что он испытывает такие же затруднения, как и великие писатели, для которых “муки творчества” были привычным состоянием, Ринтын приободрился и стал бойко покрывать кривыми строками страницу за страницей. Только изредка он заглядывал в план, и гордая мысль о том, что и к нему пришло вдохновение, подхлестывала его.
Еще задолго до того, как стала мигать электрическая лампочка, Ринтын закончил свой труд и осторожно скатал в трубочку десяток исписанных страниц.
Он шел по темным улицам Въэна и в его воображении возникал очерк на газетной полосе за подписью “А.Ф. Ринтын”.
На следующее утро он не мог дождаться начала рабочего дня. Время тянулось страшно медленно, стрелки часов тяжело поднимались по циферблату. Когда они показали девять часов, Ринтын выждал еще десять минут и направился в редакцию. У самых дверей его охватило сомнение: а что, если он переоценивает свое сочинение? Пока не поздно, можно повернуть обратно. Нет, уж лучше услышать насмешку Василия Гавриловича, чем без всяких оснований считать себя человеком, способным писать. Ринтын решительно вошел в редакцию. Он поздоровался с редактором и подал бумажный сверток.
Василий Гаврилович развернул его и, переворошив листы, сказал:
– Ого, сколько накатал!
“Знал бы он, с каким трудом это накатано”,– подумал Ринтын, но изо всех сил старался казаться равнодушным.
– Ты что же не здороваешься? – укоризненно сказал Арсентий Петрович.
Ринтын вздрогнул. Действительно, как же это получилось, что он не обратил внимания на секретаря редакции, хотя тот сидел на расстоянии вытянутой руки от редактора?
– Простите, добрый день! – сказал Ринтын и покраснел.
А между тем редактор продолжал чтение. По его лицу никак нельзя было понять, нравится ему написанное или нет. Лишь изредка он брал карандаш и делал пометки на полях.
Арсентий Петрович расспрашивал Ринтына о поездке к оленеводам, но тот отвечал односложно и нехотя.
Василий Гаврилович дочитал последний лист, положил его вместе с остальными и обычным будничным голосом сказал:
– Материал пойдет, годится.
От облегчения Ринтын даже вспотел. Конечно, хотелось услышать более обстоятельную оценку, но сейчас было достаточно и этого.
В течение нескольких дней Ринтын первым бросался к газете, которая вывешивалась в столовой. Уже кончились каникулы, а его очерк так и не был напечатан. В редакции застенчивый автор не решался спрашивать о судьбе своего сочинения, а редактор молчал. Ринтын уже примирился с мыслью, что написал чушь и редактор просто не хотел его огорчать.
