Критикон - Грасиан Бальтасар (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

– Вот к примеру великолепное имя Гастон, – говорил он. – А как приятно звучит Перафан! Куда до них какому-нибудь Клакину, Нуньо, Санчо или Суэро!

Богословие ему требовалось тоже экстравагантное. Спросила Виртелия, согласен ли он попасть на небо для всех людей общее. Подумав, он ответил, что, раз другого нет, то согласен.

– Так знайте, государь мой, что нет туда и лестницы другой, кроме десяти заповедей. По ним-то придется вам взбираться – доныне я не обнаружила особого пути для богатых, особого для бедных, пути для дам и пути для служанок: един закон, един бог для всех.

Современный Эпикур, любитель наслаждений, тогда возразил:

– Мне о воздержности и не говорите, о молитвах знать не хочу, поститься не могу – здоровьем слаб. Придумайте, как тут быть, надо же и мне попасть на небо.

– Сдается мне, – отвечала Виртелия, – что вы желали бы в рай войти одетым да обутым, а сие невозможно.

Тот настаивал, твердя, что ныне в ходу добродетель легкая, с удобствами, и, как он полагает, она-то всего более и согласуется с волей божьей Виртелия спросила, на чем его мнение основано.

– На том, – отвечал он, – что тогда-то в точности исполнятся слова «на земле, как и на небе»; ведь там, наверху, не постят, там ни бичей, ни власяниц, покаянию никто не предается, вот и хотелось бы жить жизнью удостоенных блаженства райского.

Слыша такие речи, разгневалась Виртелия и в сильной досаде вскричала:

– О ты, полуеретик! О, злотолкователь! Ты хотел бы два рая? Так не бывает, голубчик! Кто желает два рая, тому достаются два ада.

– Я пришел, – сказал один, – просить доброго молчания.

Все вокруг засмеялись:

– Разве есть молчание плохое?

– О да, – ответила Виртелия, – и еще какое вредоносное! Молчит судья, не являя справедливости; молчит отец, не уча уму-разуму проказника сына; молчит проповедник, не обличая порок; молчит исповедник, не осуждая грех; молчит злодей, не исповедуясь и не исправляясь; молчит должник, от уплаты уклоняясь; молчит свидетель, покрывая преступление; молчат те, молчат эти, и зло сокрыто. Так что, ежели при добром молчании пролетает ангел, при дурном пляшет дьявол.

– Дивлюсь, – сказал Критило, – что никто не вспомнил о благотворительности. Что сталось со щедростью?

– Видишь ли, от этого святого долга все увиливают: ремесленник говорит – заказчики не платят; земледелец – плохой урожай; дворянин – кругом в долгах; государь – нет человека бедней; священник – родичи ему бедняков милей. О, жалкие отговорки, – возмущалась Виртелия. – Дайте бедняку хоть старье для вас негодное. Так нет же! Ныне и скупость пустилась в комбинации – поношенная шляпа сгодится-де на подплечники; потертый плащ – на подкладку; слинявшая юбка – для служанки, а нищему не остается ничего.

Пришли несколько отпетых негодяев и потребовали добродетели, самой что ни на есть высокой. Их назвали глупцами, посоветовав начать с легкого, чтобы постепенно подыматься от одной добродетели к другой. Но Виртелия сказала:

– Э, пусть их, пусть заберутся повыше, больней будет падать! И знайте, заклятых противников я часто обращаю в рьяных приверженцев.

Пришла женщина – лет больше, чем волос, зубов мало, морщин много, – а искала она добродетель.

– Поздновато! – воскликнул Андренио. – Готов поклясться, что такие гоняются за царством небесным, когда их изгоняет мир земной.

– Не брани ее, – молвила Виртелия, – скажи еще спасибо, что не открыла она школу злонравия с кафедрой непотребства. А вот игрок, честолюбец, пьяница, скупец, – они, ручаюсь, не явятся сюда и в глубокой старости; наемные мулы порока, все они издыхают на дороге своего бесчестья.

По-иному обошлись с человеком, который явился за целомудрием, пресытившись развратом: то был видный вельможа из Венериной свиты, поклонявшийся ее сынку. Просился он в братство воздержания, но Виртелия и слушать не стала, как ни клял сластолюбие, как ни плевался, ни бранил былое беспутство. Многие из присутствовавших стали за него просить.

– Нет, этого я не уважу, – был ответ Целомудрия. – Таким нельзя доверять: досыта наевшись, легко поститься. Поверьте, развратники что мускусные коты – наполнится их мешочек, вновь начинают беситься.

Тут подошло несколько человек таких набожных, хоть сейчас на небо, – глаз с него не сводили.

– Да, вот эти достойны, – сказал Андренио, – телом они на земле, но духом на небе.

– Как ты ошибаешься! – молвила Проницательность, наперсница Виртелии. – Знай, иные потому-то и возводят очи горе, что крепко прикованы к земле. Вон тот – купец, у него большой запас пшеницы на продажу, и он, прямо на глазах у недругов, колдовством разгоняет тучи; другой – земледелец, дожделюб, воды ему никогда не бывает вдосталь, и он приманивает тучи; третий – ругатель, про небо вспоминает, когда проклинает; этот молит небо о возмездии, тот, гуляка, ночной филин, просит погуще мрака, прикрыть его мерзопакости.

Кто-то спросил, нельзя ли нанять на время две-три добродетели, немного вздохов, постных мин, сокрушенных взоров и прочих ужимок. Виртелия в гневе молвила:

– Это еще что? Разве мой храм – торговый дом?

Тот стал оправдываться: немало, мол, мужчин да женщин добродетелью кормятся; прослывет добродетельной, усадят на эстрадо [486], пригласят к столу, позовут к больному, искатель должности попросит замолвить слово, сам министр с тобой советуется; ходишь себе из дома в дом, ешь, пьешь, угощаешься; ныне добродетель – путь к сладкой жизни.

– Прочь с глаз моих, – сказала Виртелия, – у этих ханжей не больше добродетели, чем ума у тех, кто их приглашает.

– А кто сей великий муж, которого мы встречаем всюду, где блистает добродетель? Пришли в дом Мудрости, он там; в дом Мужества, и там он; везде его видим и восхищаемся.

– Вы не узнали, – сказал Лученосный, – святейшего отца всех нас ⁱ? Преклонитесь и пожелайте ему славы на многие века.

С нетерпением все ожидали, когда Королева Справедливости начнет венчать достойных и награждать за подвиги, но было объявлено, что нет высшей награды, чем она сама, и что ее объятья – венец для добрых. Двух наших странников, с почтением склонившихся пред величавой красавицей, Лученосный ободрил, посоветовал приблизиться и обняться с нею, раз им выпало столь великое блаженство. Увенчав его царственными своими объятьями, она из людей обратила их в ангелов, причастных блаженству вечному. Многие хотели бы остаться с нею навсегда, но она отвечала:

– В добродетели должно всечасно идти вперед, остановиться – значит идти вспять.

Увенчанные ею странники попросили указать им путь к желанной Фелисинде. Тогда Виртелия призвала четырех главных своих подруг и, когда те явились, по очереди их называя, молвила:

– Вот эта – Справедливость – скажет вам, где и как Фелисинду найти; вторая, Мудрость, ее откроет вам; с помощью третьей, Храбрости, до нее дойдете; а Умеренность, четвертая, поможет ее обрести.

Тут зазвучали мелодичные трубы, грянул стройный хор инструментов, радуя и ободряя благородный дух. Пробудился благовонный зефир и овеял ароматами великолепную сию арену доблести. Странники почувствовали, что звезды влекут их к себе нежными и неодолимыми волнами. Ветер, нарастая, их подхватил и понес ввысь – само небо притягивало, дабы увенчать звездами.

Кто желает узнать, где ж они теперь, найдет их в следующем кризисе.

Кризис XI. Стеклянная кровля и камни бросающий Mом

Тщеславие некогда дошло до такой дерзости, что потребовало себе места – и не последнего – среди Добродетелей. Представило оно в этих видах мемориал, в коем утверждало, что оно, Тщеславие, – душа всяческих деяний, жизнь подвигов, воздух доблести и пища духа.

– Кто не дышит, – говорило оно, – не живет жизнью телесной; кто не ищет – не живет духовной. Нет иного духовитого ветерка, что так бы вдохновлял Славу, питал равно душу и,тело; пары гонора – моя стихия Без толики тщеславия не создается совершенное творение, без надежды на похвалу никакое дело исполнено не будет как должно; величайшие подвиги – я их породило; героические дела – мои благородные чада Итак, без крупицы тщеславия, без капли гонору никто в гору не пойдет, без моего жару ничего не изжаришь.