Десница великого мастера - Гамсахурдиа Константин Семенович (первая книга .TXT) 📗
— Едут, едут! — воскликнул он.
Мамамзе тоже вгляделся пристально, но его усталые серые глаза ничего не могли рассмотреть — после раны, полученной в единоборстве с медведем, он еще продолжал прихварывать.
— Чиабер едет, эристав эриставов! — воскликнул Тохаисдзе и, пришпорив коня, поскакал навстречу своему молочному брату.
— Скажи ему, чтобы обязательно приложился к руке! — крикнул Мамамзе вдогонку.
Всадники в кольчугах и шлемах ехали рысью навстречу процессии. Когда они поравнялись со свитой католикоса, от них отделился юноша в золотом шлеме; он соскочил с коня и передал его оруженосцу. Потом снял шлем, и кудри цвета спелых колосьев покрыли высокий лоб. Большие голубые глаза его удивленно глядели на худое, болезненное лицо католикоса, на маленькие, блестящие, как пуговички, глазки. Он протянул гостю свою правую богатырскую руку и, с брезгливой дрожью склонив голову перед ним, холодно приложился к его иссохшим длинным пальцам.
В эту минуту Чиабер, даже стоя перед восседавшим на муле католикосом Мелхиседеком, был выше его.
VIII
Крутая тропинка вилась все выше и выше. Мелхиседек еле держался на муле. Один подъем следовал за другим. Взбирались на вершину, сворачивали влево и снова ехали в гору.
Наконец показался замок Корсатевела, и сторожевые башни возникли на той вершине, где дотоле видны были лишь облака.
От разреженного, высокогорного воздуха у Мелхисе-дека началось сильное сердцебиение. Под конец он перестал видеть облака и даже замок…
По одну его сторону ехал на муле Стефаноз, с другой— его поддерживал Мамамзе. Как неживой, покачивался Мелхиседек на муле, готовый упасть каждую минуту.
Подъехали к первой башне Корсатевелы, и Мелхиседека, потерявшего сознание, сняли с седла монахи. Бордохан, супруга Мамамзе, вышла со своими прислужницами и свитой к первой башне приветствовать католикоса и, как только его сняли с мула, вместе с другими женщинами бросилась к нему. Они прикладывались к рукам и стопам пастыря, целовали край его одежды. Католикоса внесли в палату, убранную коврами, паласами и богато расшитыми кожаными подушками, и положили на тахту.
Мамамзе был крайне озабочен. Он знал наперед, что царь Георгий безусловно сочтет Чиабера виновником, если католикос вдруг умрет, — это может усложнить и без того напряженные отношения между ними.
Бордохан царапала себе щеки. Всю жизнь она мечтала посмотреть католикоса. Трижды ездила в Мцхету взглянуть на него, но напрасно: Мелхиседек был в отъезде, то в Уплисцихе, то в Вардзиа или Артануджи, где строил и украшал храмы.
Неожиданное счастье выпало на ее долю. Католикос Мелхиседек сам посетил замок Корсатевела, но, увы, он едва жив…
Тринадцатилетняя Ката удивленно смотрела на мать и не могла понять, почему ее так тревожит самочувствие этого иссохшего, как скелет, старца.
Бордохан, подобно многим знатным грузинкам, была сведуща во врачевании. Она вмиг сообразила, что нужно делать, и послала рыбаков наловить в Арагве мальков форели.
Долго растирали Бордохан и ее старшая сестра Русудан грудь католикоса мокрым полотенцем, пока не привели его в чувство. Мамамзе сам внес на подносе живых мальков. Бордохан собственноручно оторвала у них плавники и, соблюдая правила, вычитанные ею в старинном лечебнике, дала проглотить Мелхиседеку один за другим двенадцать мальков. Через несколько минут в здоровье католикоса наступило улучшение.
Бордохан поверглась ниц к его стопам и в экстазе принялась целовать край его одежды. Негодующий Чиабер не выдержал этого зрелища и, шепнув отцу, что идет поторопить с обедом, решительным шагом вышел из комнаты. Католикос поднялся, осмотрелся, но нигде на стенах не обнаружил икон и крестов. Вспомнил он сообщения монахов-лазутчиков о том, что замок Корсатевела ограбили язычники-пховцы, а кресты и иконы переплавили на украшения кинжалов и мечей.
Он приказал крестоносцу открыть сумку и попросил Мамамзе позвать сына. Вошел. Чиабер и шепнул отцу:
— Приготовьтесь к обеду.
Маленькая Ката вошла в сопровождении служанок с перекинутым через плечо полотенцем.
Она склонила голову и поцеловала руку католикоса, затем, взяв кувшин от служанки, дала омыть ему руки и потом подошла с кувшином по очереди к четырем епископам.
После омовения рук католикос взял икону. Передавая ее склонившемуся перед ним Мамамзе, произнес:
— Царь дарует тебе эту икону.
Мамамзе низко склонился перед католикосом, приложился сначала к его коленям, затем к рукам, поцеловал икону, с лицемерным упованием прижав ее к груди. Вновь поднял ее к лицу и приложился.
Затем католикос обратился к молчаливо стоявшему поодаль Чиаберу. И когда приблизился к нему этот златокудрый богатырь, Мелхиседек перекрестил его, достал из ларца крест животворящего древа, пристально поглядел на склоненную перед ним голову и раздельно произнес:
— Царь царей Георгий, повелитель абхазов, грузин, ранов и кахов, приказал тебе, эристав эриставов Чиабер, — при этом он вдохновенно поднял руку, — царь царей Георгий приказал, — повторил он твердо, и голос его задрожал, — отрекись от дьявола, вновь обратись к вере Христовой и приложись смиренно к сему кресту древа животворящего! — И он поднес крест к губам распростертого у его ног юноши.
Почтительно слушали католикоса пожилые азнауры. Бордохан, стоя в углу на коленях, заплакала навзрыд. Мелхиседек советовал всем причастным к мятежу пхов-цам покаяться в своей вине. Он угрожал им карой креста древа животворящего.
Шавлег Тохаисдзе одиноко сутулился в темном углу и гневно скрежетал зубами. Чиабер с трепетом отвращения приложился сначала к кресту, а затем к руке католикоса. И когда он встал, Мелхиседек заглянул в его красивые голубые глаза и уловил в них затаенный гнев.
IX
За обедом сидели справа от католикоса епископы Ру-исский, Мацкверский, Анчский и Мтбевский, слева — Мамамзе, рядом с ним Бордохан и Чиабер.
Шавлег Тохаисдзе и двенадцать арагвских азнауров, засучив рукава, прислуживали почетным гостям. Мамамзе лично потчевал католикоса то осетриной, то сазаном, то лососиной, так как Мелхиседек даже после розговенья не ел ничего, кроме рыбы.
Встал Мамамзе и предложил гостю свежезажаренных форелей.
Чиабер наклонился к отцу и шепнул:
— Вино что-то горчит, пойду прикажу, чтобы заменили! — И вышел из столовой палаты.
Мамамзе вновь подал гостю на подносе арагвских форелей и стал их расхваливать.
— Чем выше по реке идет форель, — говорил он, — тем она вкуснее. Форель скоро начнет метать икру, и если ваше святейшество задержится в замке Корсатевела, я буду иметь честь ежедневно угощать вас свежей икрой и форелью.
Затем вдруг он перевел разговор на животворящий крест.
— Слыхал я, что крест этот творил много чудес в Кларджети. Когда землетрясением был повержен храм в Имерхеви и все было разрушено на его алтаре, лишь животворящий крест в драгоценном ларце сохранился невредимым.
Католикос ел форель и молча слушал Мамамзе. И лишь когда Мамамзе закончил рассказ о чуде, сотворенном крестом, Мелхиседек наклонением головы подтвердил его слова.
Мамамзе не стал продолжать, хотя он слышал от царского духовника историю о вторичном перенесении этого креста в Мцхету. Почти шепотом он стал говорить Мелхиседеку:
— В мог отсутствие, ваше святейшество, проклятые пховцы разорили мое эриставство, подожгли церкви. Сын мой Чиабер и правитель замка Тохаисдзе встретили их с дружиной, бились с ними в жестокой схватке, но у пховцев оказалось превосходство сил. Наши отступили в страхе перед численностью врага и заперлись в Корса-тевеле. Но неверные лишили их воды, заняли крепость, ограбили замок, не оставив нам ни фамильных икон, ни крестов.
Мелхиседек надкусил голову форели, некоторое время жевал ее беззубым ртом, затем дрожащей рукой вынул изо рта рыбью кость, положил ее на край тарелки и повернулся к Мамамзе.
— Царю Георгию все это было подробно доложено в свое время, — сказал он. — А затем тебя ранил медведь. Царь пощадил тебя, как почетного гостя и больного человека, и потому ничего не сказал тебе об этом…
