Я, бабушка, Илико и Илларион - Думбадзе Нодар Владимирович (первая книга txt) 📗
– Что ты заладил, чудак, по-газетному! – прервал агитатора вышедший из терпения Илико. – Скажи прямо, в чем дело?
Агитатор смутился.
– Ну, говори, говори, что тебе нужно? – подбодрил его Илларион.
– Да вот, подарки для красноармейцев собираем… Может, и вы чем-нибудь поможете… – сказал агитатор и облегченно вздохнул.
– Так бы и сказал, сынок, а то начал с Адама и Евы… – улыбнулась бабушка.
– А какие нужны подарки? – спросил Илико.
– Всякие: фрукты, чурчхелы, теплая одежда, варежки, носки теплые… Сегодня четверг, в понедельник от имени нашего села на фронт отправится вагон подарков… Если что надумаете, несите сюда, к Ольге. Завтра зайдут наши ребята, заберут.
Агитатор попрощался и ушел. Мы долго сидели молча и думали – что бы такое подарить красноармейцам… Тишину первым нарушил Илико.
– Какие у меня есть сокровища? Одна бурка, и та вон торчит за дверью… Встань, Зурикела, тащи ее сюда!
Я удивленно взглянул на Илико.
– Что ты вылупил глаза? Мир провалится, что ли, если такой старый хрыч, как я, не будет бурку носить?! Все равно уже весна скоро! Неси сюда бурку!
Я вышел на балкон и тотчас же вернулся с буркой – черной, почти новой буркой Илико, той самой, которой он укрывался, которую берег как зеницу ока и которую не одалживал даже Иллариону.
– Принес? Клади ее в угол… Придут ребята – отдайте, – сказал Илико, не глядя на бурку.
– Позор этому старому дураку – господу богу, что тебя одноглазым сделал! Я-то знал, что у тебя золотое сердце, но, честно говоря, не думал, что в такой высохшей груди лежит целый самородок, – сказал Илларион и почесал за ухом. Потом он беспокойно заерзал на стуле и вдруг сорвался и выскочил из комнаты.
– А я знаю, куда помчался носатый! – ухмыльнулся Илико.
– Куда? – спросила бабушка.
– Домой! Ты что, нрава его не знаешь? Теперь он мне назло перевернет весь дом! Да много ли у него добра, у голодранца!
Не прошло и пяти минут, как вернулся Илларион и молча поставил рядом с буркой Илико свои единственные новые сапоги.
– С ума сошел, несчастный?! – вскочил Илико.
– Вставай, старик. Поздно уже, ты что, ночевать тут собираешься? – сказал Иллариони направился к двери…
…Я проснулся от легкого шороха. Бабушка сидела на краю кровати и, стараясь не шуметь, одевалась. Потом так же бесшумно встала, на цыпочках прошла в «кассу» и вернулась с чесалкой в руках. Поставив чесалку у камина, она подошла к кровати, распорола тюфяк и стала клочьями вырывать из него шерсть. Затем уселась перед чесалкой на валявшуюся там же козью шкурку и принялась чесать шерсть, раскачиваясь всем телом в такт движению рук и что-то монотонно бормоча про себя.
Я долго молча смотрел на бабушку, и глаза мои наполнялись слезами. Я думал о незнакомом солдате, для которого в эту лютую зимнюю ночь моя бабушка дрожащими от холода руками вязала теплые носки…
Литературный вечер
Холодные зимние вечера мы коротаем у Илико. В камине весело потрескивают дрова, на сковороде аппетитно шипит кусок окорока, тут же рядом греется вино в небольшом кувшинчике. А мы режемся в нарды или читаем вслух, но чаще всего беседуем о политике. Политика занимает нас больше всего, да разве только нас: стоит зима 1942 года, и немцы подошли к Москве.
…Илларион читает сводку Совинформбюро. Потом не спеша складывает газету и безапелляционно заявляет:
– Конец Гитлеру!
– Ну, что там в газете, Илларион?
– Стали у Москвы и ни шагу дальше!
– А что слышно про второй фронт?
– Гм, не спешат союзнички… И вообще, хитрит Англия… К Америке пристает – отвернись, говорит, от Советского Союза и помоги мне.
– А Америка что?
– Это, говорит, не твое дело.
– А тут еще Германия уговаривает Турцию и Японию: как только, говорит, я вступлю в Сталинград, вы ударьте со своей стороны!
– Может быть, она думает, что в Сталинград вступить – это все равно что в «Красный крест»?! Напиши Верочке Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да?
– Мда-а… В последнее время, прямо скажу, не нравится мне политика Турции!
– О-о, это такой жулик… Стоит Турции заметить, что Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее.
– Да что ты? Не говори!
– Вот – я! А вот – Германия! Сбрить мне усы, если так не будет!
– А Япония?
– Что – Япония… Германия ее торопит – начни, говорит, чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы, так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне деваться?
– А что говорит Гитлер?
– Гм, Гитлер… Гитлер уже дважды объявлял по радио о взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая бестия… Нет, плохи их дела!..
– Дай бог!.. Налей, Зурикела!
Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте, за мир.
– А я стихи вчера написал! – вдруг выпалил я.
Илларион от неожиданности выронил кусок ветчины. Я нерешительно взглянул на Илико. Илико поперхнулся вином и посинел, как петушиный желудочек.
– Что ты сказал? – спросил, отдышавшись, Илико.
Илико и Илларион переглянулись.
– Ну-ка, прочитай, пожалуйста!
Я достал из кармана лист бумаги, встал, выпрямился, протянул вперед левую руку и как можно громче начал:
– закончил я и с трепетом стал ждать приговора.
– Мда-а-а… Написано довольно того… громко! – сказал Илларион после получасовой паузы.
– Это еще ничего, можно прочесть и тише… Но что с ним теперь будет? – ответил Илико, с сожалением глядя на меня.
– Скажи-ка, давно тебя тянет к стихам? – спросил меня Илларион.
– Уже месяц! – сказал я.
– Где же ты был до сих пор, несчастный, вовремя не мог сказать, что ли? А теперь что делать будем? Бабушку твою бедную жалко мне, а я-то раньше знал, что в один прекрасный день ты все равно с цепи сорвешься! – сказал Илико и махнул рукой.
– Ну и как, легко они даются тебе?
– Ничего… За день сочиняю восемь-девять таких стихов! Бумаги нет, а то больше написал бы!
– Мало! – сказал Илико.
– Бабушка знает про твое стихоплетство? – спросил Илларион.
Неожиданный вопрос застал меня врасплох.
– Нет.
– Ну так и не говори ей. Хватит старушке и другого горя… У тебя есть еще стихи?
– Есть. О любви…
– А ну, прочти!
Я нерешительно взглянул на Илико.
– Валяй, валяй, теперь уже все равно! – сказал он.
Я достал из кармана второй лист бумаги и начал потише:
Молчание длилось добрых пять минут. Илико и Илларион смущенно переглянулись.
– Что ты скажешь? – спросил наконец Илларион.
– Последняя строчка хорошо написана, с чувством…
– Но он говорил, что стихи – про любовь. Почему же о любви нет ни слова?
– Стесняется парень!
– Это же стихи, Илларион! В стихах всего не скажешь! – попытался разъяснить я.
– Во-первых, это такие же стихи, как я шах персидский! А во-вторых, если стихи про любовь, нужно хоть упомянуть про эту любовь.
– А ну тебя! Человеку не спится, он бродит по ночам и с ума сходит: что это, по-твоему, если не любовь?! – разозлился я.
