Триумф зла - Стенбок Эрик (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT, FB2) 📗
Он жил в одном из тех красивых старых домов, какие можно еще встретить в таких городках, как Фрейбург. Его, похоже, удивило, что ему специально нанесла визит англичанка. К счастью, я могла изъясняться по-итальянски, будучи итальянкой по матери и как раз направляясь в Италию. Он встретил меня весьма приветливо. Меня провели в длинную готического вида комнату, чьи стены были обшиты черным дубом: прекрасное готическое окно было открыто. Была весна, погода стояла чудесная. В комнате витал аромат, исходивший от цветущего прямо напротив окна боярышника, на котором необыкновенным образом распустились сразу и белые, и красные цветы. Комната была полна самых затейливых и причудливых вещиц — шкатулок, сосудов, вышивок — весьма изысканной выделки. Он сказал, что их изготовили его сын и дочь. Мы постепенно заинтересовались друг другом и пустились в длинную беседу. В это время в комнату вошел высокий серьезный молодой человек. Он был похож на этруска — смуглый, угрюмый.
С встревоженным видом, не замечая меня, он отпустил странное замечание:
— Сатурн находится в союзе с Луной: боюсь, что с Гвидо может случиться что-то дурное.
— Это мой сын Андреа, — объяснил его отец, — мой старший; он увлекается астрономией и астрологией тоже, хоть вы, возможно, в нее не верите.
В это время вошел еще один молодой человек. Это был второй сын, Джованни. Он был, как и его брат, смугл и высок, но у него была очень приятная улыбка. Он напомнил мне портрет Андреа дель Сарто. Именно он изготавливал — в прямом смысле этого слова — все те прекрасные предметы, которыми был уставлен стол. За ним вошли две его сестры: старшая, Анастасия, высокая, статная, с темными волосами и серыми глазами и с бледным лицом: очень похожая на тот женский тип, который часто встречается на полотнах Данте Габриэля Россетти. Младшая сестра выглядела чуть иначе: она была белокожа, но на итальянский манер: кожа ее была оттенка слоновой кости, что так отличается от розоватой кожи северных женщин. Волосы ее были того несравненного рыже-золотого цвета, какой можно увидеть на полотнах Тициана, но глаза были темные. Звали ее Липерата. Получалось, что Анастасия была старшим ребенком в семье, затем шли Андреа и Джованни, следом Липерата и Гвидо, которого я еще не видела.
Я упустила из внимания один факт, хотя это не имеет особенного значения, — Анастасия была облачена в синее платье, похожее на те, что одевали в средние века, но очень изящное. После я узнала, что это платье было задумано и сшито ею самой.
Вскоре в комнату вошел мальчик лет четырнадцати. Это был Гвидо. Волосы его были светлее, чем у братьев, хотя в нем тоже было что-то этрусское, и он был для своего возраста невысок. Выглядел он чрезвычайно хрупко и нежно. Кожа его напоминала лепесток розы: у него были длинные, гибкие, чувствительные руки, отличающие прирожденного музыканта. Довольно длинные волосы с оттенком каштана отливали золотом, как будто были золотистыми раньше. Но в его глазах, странного цвета — серо-голубого, с желтыми прожилками, застыло выражение словно не от мира сего, точно он засмотрелся на медленно текущую реку музыки. Он сразу же подошел к окну, также не замечая, что в комнате находится чужой человек, и произнес:
— Ах, какой прекрасный боярышник! Только еще раз взгляну, как он цветет.
Он словно любовался сквозь ветви цветущего боярышника на бледную планету Сатурн, которая выдалась тогда необыкновенно большой и сверкающей. Андреа задрожал, но Джованни наклонился и поцеловал Гвидо со словами:
— Что, опять грусть накатила?
Как вы можете себе представить, мне стала интересна эта необычная семья, и вскоре наше знакомство переросло в близкую дружбу. К Анастасии меня особенно тянуло, ее же — ко мне. Анастасия унаследовала музыкальные вкусы отца и была незаурядной скрипачкой.
Андреа занимался не одной астрономией с астрологией, но еще алхимией и подобными вещами, в основном оккультными.
Все члены семьи были очень суеверны. Кажется, что астрологию и магию они считали делом обыкновенным. Но Андреа был самым суеверным из всех. Хлеб для семьи зарабатывал Джованни, которому помогала Липерата, изготовлявшая самые изысканные вышивки. Только вот материалы были очень дороги и требовали больших расходов, прежде чем что-то можно было продать.
Хотя музыкальные инструменты, которые изготавливал глава семейства, были самого высшего качества и стоили больших денег, он уделял своим изделиям так много внимания, что мог работать годами над одной скрипкой. В ту пору он был поглощен одной мыслью — изготовить виолу д’аморе, инструмент, по его словам, самый прекрасный на свете и несправедливо забытый. И его виола обещала превзойти все, доныне произведенные. Он рассказал, что покинул Флоренцию, потому что не мог выдержать того, что эта великая республика (происходя из древней дворянской семьи, он был, тем не менее, убежденным республиканцем) превращается в столицу заштатной монархии.
— Следующим будет Рим, — прибавил он. И он не знал, что скоро его слова сбудутся.
Семья и вправду была небогата, и все хозяйство лежало на Анастасии. И управлялась она с ним блестяще. Так что жизнь их, очень простая, была в то же время элегантна и изысканна.
Очень часто я пользовалась их простым, истинно итальянским гостеприимством, отплатив им тем, что приобрела несколько образцов великолепного мастерства Джованни и одну скрипку работы старого синьора да Риполи, которую храню до сих пор и с которой ни за что не расстанусь. Хотя, увы! я не умею играть. Короче говоря, мне нужно было продолжать свое путешествие, но я, если можно так выразиться, не потеряла их из виду и часто переписывалась с Анастасией.
Однажды, где-то через год после описанного, я получила от Анастасии следующее письмо:
«Дорогая Селия,
нас постигло величайшее бедствие, настолько из ряда вон выходящее, что вы едва ли поверите моим словам. Ведь вам известно, как отец поглощен своей виолой д’аморе. Вы также знаете, что все мы довольно суеверны, но никто — так, как Андреа. Оказывается, как-то раз Андреа сидел над какой-то старой книгой, написанной на том нечистом языке, полулатыни, полуитальянском, на котором писали до Данте, и наткнулся на один пассаж (вы же знаете, что я ничего не смыслю в изготовке музыкальных инструментов; но, оказывается, чтобы достичь полной вибрации виолы д’аморе, необходимы кожаные ремешки). В том пассаже было написано, что тон достигает неизъяснимой сладости, если эти ремешки изготовлены из кожи тех, кто больше всех любил изготовителя. [Об этом суеверии я уже слышала раньше: кажется, что-то такое было написано о Паганини, но там было другое. В легенде о Паганини струны скрипки были сделаны из внутренностей человека, и их звучание подстрекало к убийству; но из письма следовало, что в этом случае все было не так, — это было добровольное пожертвование]. Андреа завладела фантастическая идея вырезать и выдубить часть своей кожи, а отцу сказать, что он добыл ее в больнице, зная, что человеческая кожа самая лучшая. Для этого он обратился за помощью к Джованни, который, как вы знаете, весьма искусен по части всех инструментов, включая, чего вы, возможно, не знаете, и хирургические.
Джованни, чтобы брат его не превзошел, произвел ту же операцию на себе. Они были просто обязаны довериться мне, ибо я хорошая медсестра и умею обращаться с бинтами. Так что мне удалось с помощью бинтов, ухода и зашивания ран быстро вылечить их за очень короткое время. Разумеется, Липерата или Гвидо так ничего и не узнали. А сейчас — наиболее жуткая часть рассказа. Как Гвидо догадался обо всем этом, я так и не смогла понять. Есть одно лишь объяснение. Он очень ученый и любит зарываться в старые книги из библиотеки Андреа. Тот же самый пассаж мог попасться ему на глаза, и с помощью своей необыкновенной интуиции он моментально обо всем догадался. Он отправился к какому-то еврейскому врачу, этот коновал срезал с него кожу, и Гвидо принес ее братьям. Но операция была произведена очень скверно, мальчик он хрупкий, и все это возымело самые плачевные результаты. Он безнадежно болен, и мы не знаем, что делать. Отцу мы ничего сказать не можем. Также невозможно довериться и врачу. К счастью, отец не верит врачам, зато верит нам. Очень хорошо, что мы все трое разбираемся в медицине: думаю, сейчас все понемногу выправляется. Вчера он почувствовал себя лучше и попросил переложить его из постели на диван в длинной комнате. Он попросил, чтобы его положили в виду боярышника, у открытого окна. Его это, кажется, приободрило. Он относительно оживился, особенно под дуновением ветерка, доносившего до него аромат красно-белых цветов. Мы с Джованни еще надеемся, Андреа — нет. Липерата, разумеется, вообще не понимает, что происходит. Отец тоже, совершено уйдя в заботы о Гвидо, которого он любит больше всех.
