Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей) - Вебер Виктор Анатольевич
Он медленно пошел туда по проходу, но вдруг остановился, будто его сковал мороз…
Потому что еще одна капля упала, ударилась, перестала существовать.
Как если бы где-то капало из крана. Но ведь никаких кранов здесь не было. Не было ничего, кроме купели, куда капля за каплей падала густая жидкость, и между каждыми двумя каплями сердце отца Нивена успевало ударить три раза.
Недоступным слуху языком сердце что-то себе сказало и понеслось во весь опор, потом замедлило ход, и отцу Нивену почудилось, что оно вот-вот остановится. Он покрылся потом. Почувствовал, что не может сдвинуться с места, но двигаться было нужно; сначала одна нога, за ней другая — и вот наконец он добрался до сводчатого входа в баптистерий.
И правда: в этой комнатке, в которой должен был царить мрак, что-то бледно светилось.
Не свеча, нет. Источником света была фигура.
Фигура стояла за купелью. Капли больше не падали.
Язык у отца Нивена прилип к нёбу, глаза полезли на лоб и перестали что-либо видеть. Потом зрение вернулось, и он набрался духу крикнуть:
— Кто?
Одно-единственное слово — и оно эхом отдалось во всех закоулках церкви, от него задрожали огоньки свечей, поднялась пахнущая ладаном пыль, и собственное сердце отца Нивена испугалось отзвука: «Кто?»
Свет в баптистерии исходил от бледного одеяния фигуры, стоявшей лицом к отцу Нивену. И этого света было достаточно, чтобы отец Нивен мог увидеть невероятное.
Отец Нивен смотрел во все глаза, и вдруг фигура шевельнулась. Она протянула вперед, будто положив ее на воздух, бледную руку.
Рука лежала как что-то отдельное от Духа по ту сторону купели; будто она противилась, но зачарованный и страшный взгляд отца Нивена схватил ее и потащил к себе, ближе, чтобы узнать, что в середине ее открытой белой ладони.
А в середине была видна рана с рваными краями, отверстие, из которого медленно, одна за другой падали капли крови, падали и падали медленно вниз, в купель.
Капли ударялись о святую воду, окрашивали ее и расходились медленными кругами во все стороны.
Рука то появлялась, то исчезала перед глазами отца Нивена, и длилось это несколько исполненных растерянности секунд.
Задохнувшись в стоне то ли изумления, то ли отчаяния, одной рукой прикрывая глаза, а другой словно отстраняя от себя видение, отец Нивен, будто пораженный страшным ударом, рухнул на колени.
— Нет, нет, нет, нет, нет, этого не может быть!
Словно какой-то страшный дантист одним рывком и без анестезии вытащил у него вместо зуба сочащуюся кровью душу. Он был вскрыт, жизнь из него вырвана, а корни, о Боже, корни… так глубоки!
— Нет, нет, нет, нет!
И однако — да.
Он взглянул сквозь кружево пальцев снова.
И Человек был на том же месте.
И страшная кровоточащая ладонь дрожала, роняя капли в воздух баптистерия.
— Не надо больше!
Рука отдалилась, исчезла. Дух стоял и ждал.
И лицо Духа было доброе и знакомое. Эти странные, прекрасные, глубокие, пронизывающие насквозь глаза были такими, какими, он знал, они должны были быть. Рот был мягок и бледно было лицо в обрамлении ниспадающих волос и бороды. Облачен Человек был в простые одежды, видевшие берега моря Галилейского и пустыню.
Огромным усилием воли отец Нивен удержался от слез, подавил муки удивления, сомнений, растерянности, всего того, что, грозя вырваться наружу, ворочалось и бунтовало внутри. Его била дрожь.
И тут он увидел, что Фигура, Дух, Человек, Кто Бы Это Ни Был, дрожит тоже.
«Нет, — подумал отец Нивен, — с Ним такого быть не может! Чтобы Он боялся? Боялся… меня?»
А теперь и Дух сотрясся в страшных муках, они были как зеркальное отражение сотрясенности отца Нивена; рот видения широко открылся, глаза закрылись, и оно простонало жалобно:
— Умоляю, отпусти меня!
Отец Нивен ойкнул, и его глаза открылись еще шире. «Но ведь Ты свободен, — подумал он. — Никто тебя здесь не держит!»
И в тот же миг:
— Держит! — воскликнуло Видение. — Меня держишь ты! Умоляю! Отврати свой взгляд! Чем больше ты смотришь на меня, тем больше я становлюсь этим! Я не то, чем я кажусь!
«Но, — подумал отец Нивен, — ведь я не сказал ни слова! Мои губы не шевельнулись ни разу! Откуда этот Дух знает, о чем я думаю?»
— Я знаю все твои мысли, — сказало Видение, дрожащее, бледное, отодвигаясь в темноту баптистерия. — Каждую фразу, каждое слово. Я не собирался сюда приходить. Решил просто заглянуть в городок. И вдруг оказался разным для разных людей. Побежал. Люди погнались за мной. Я увидел открытую дверь. Вбежал. А потом, а потом… оказалось, что я в ловушке.
«Это неправда», — подумал отец Нивен.
— Нет, правда, — простонал Дух. — И поймал меня в эту ловушку ты.
Стеная под бременем услышанного, еще более страшным, отец Нивен ухватился руками за край купели и медленно встал, покачиваясь, на ноги. И наконец, набравшись духу, выдавил из себя вопрос:
— На самом деле ты не тот… кого я вижу?
— Не тот. Прости меня.
«Я, — подумал отец Нивен, — схожу с ума».
— Не сходи, — сказал Дух, — иначе я тоже стану безумным.
— Я не смогу отказаться от тебя, о Боже, теперь, когда ты здесь, ведь столько лет ждал я, столько мечтал — неужели ты не понимаешь, ты просишь слишком многого. Две тысячи лет бесчисленные множества людей дожидаются твоего возвращения. И это я, я встретился с тобой, увидел тебя…
— Ты встретился лишь со своей мечтой. Увидел то, что увидеть жаждал. За этим… — фигура дотронулась до своего одеяния, — совсем другое существо.
— Что мне делать, Боже? — закричал отец Нивен; взгляд его метался между потолком и Духом, задрожавшим от его крика.
— Отведи от меня взгляд. В то же мгновение я окажусь за дверью и исчезну.
— И… это все?
— Очень прощу тебя, — сказал Человек.
Отца Нивена затрясло, дыхание его стало прерывистым.
— О если б это продлилось хотя бы час!
— Ты бы хотел убить меня?
— О нет!
— Если ты будешь удерживать меня в этом облике, я скоро умру и моя смерть будет на твоей совести.
Отец Нивен поднес ко рту сжатые в кулак пальцы и впился в них зубами; судорога свела все его кости.
— Значит… значит, ты марсианин?
— Не более того. Не менее.
— И это случилось с тобой из-за моих мыслей?
— Ты не нарочно. Когда ты вошел сюда, твоя давнишняя мечта схватила меня крепко-крепко и придала мне новый облик. Мои ладони до сих пор кровоточат от ран, которые ты нанес мне из потаенных глубин твоей души.
Отец Нивен потряс головой, он был как в тумане.
— Еще хоть немножко… подожди…
Он смотрел неотрывно и не мог наглядеться на фигуру, от которой исходил бледный свет.
Потом отец Нивен кивнул, и такая печаль переполняла его, будто меньше часа назад вернулся он к себе с настоящей Голгофы. Но вот уже прошел час. И на песке у моря Галилейского гасли угли.
— Если… если я отпущу тебя…
— Ты должен, обязательно должен!
— Если отпущу, обещаешь…
— Что?
— Обещаешь снова прийти?
— Прийти?
— Раз в год, о большем я не прошу, раз в год приходи сюда, к этой купели, в это же самое время…
— Приходить?..
— Обещай! О, мне обязательно нужно, чтобы это повторилось. Ты не знаешь, как это для меня важно! Обещай, иначе я не отпущу тебя!
— Я…
— Дай обещание! Поклянись!
— Обещаю. Клянусь.
— Благодарю тебя, благодарю!
— В какой день через год я должен буду вернуться?
По щекам отца Нивена катились слезы. Только с большим трудом вспомнил он, что собирался сказать, а когда заговорил, то с трудом мог себя расслышать:
— На пасху, о боже, да, на пасху в следующем году!
— Очень прошу тебя, не плачь. Я приду. На пасху, ты говоришь, на пасху? Я знаю ваш календарь. Приду обязательно. А теперь… — бледная рука с раной на ладони шевельнулась в воздухе, умоляя безмолвно. — Я могу уйти?
Отец Нивен сцепил зубы, чтобы не дать вырваться наружу воплю отчаяния.
