Знак беды - Быков Василь Владимирович (е книги .TXT) 📗
Из темных сеней, попалив лучины, ввалились те двое, в черных шапках, с винтовками.
— Что, нет?
— Да нет ни черта, темно, как будто ничего такого не видать. Мелет, там мука в жернах.
— Ах, мелет! — вызверился носатый. — Для кого-то на самогоночку мелет! А для нас нет! А ну к стенке! Живо!
У Петрока потемнело в глазах, кажется, он пошатнулся от слабости или страха, почувствовав, что сейчас все, видно, и решится. Кто-то сильно толкнул его в спину, потом в бок, он бессознательно ступил шаг вперед и оказался в простенке между двумя окнами. Носатый устроился напротив, поудобнее расставил ноги, неторопливо поднял руку с вонючим наганом.
— Что вы делаете, ироды! За что вы его? — закричала от печи Степанида, и носатый опустил руку.
— А, жалко стало! Может, не убивать? Тогда неси пару фляжек! Ну, быстро!
Степанида запричитала громче:
— Где я вам возьму ее, нету у нас никакой водки, чтоб вы своих жен так видели, как мы ту водку…
— Заткнись! — рявкнул носатый, и полицаи схватили Степаниду за руки, размашисто толкнули в сени. Там она негромко вскрикнула и затихла. «Убили!» — ужаснулся Петрок, сам уже прощавшийся с жизнью.
— Так, считаем до трех! — объявил носатый, снова направляя на него наган. — Даешь, нет?.. Раз… Имей в виду, я бью точно, без промаха. Два… Ну, даешь? Нет?
«Неужели застрелят, собаки? — думал Петрок, в оцепенении глядя на тускло отсвечивающее дуло нагана, которое заметно покачивалось в трех шагах от него. — Неужели хватит решимости? Или, может, пугают? Но только бы скорее. Стрелять, так стреляй, черт с тобой, все равно, видно, не суждено пережить эту войну, увидеть детей», — растерянно думал Петрок, по его давно уже не бритым щекам медленно сползли к подбородку слезы.
— Три! — рявкнул носатый.
Колючее красное пламя ударило Петроку в лицо, забило тугой пробкой уши, и он не сразу понял, что еще жив и стоит, как стоял, спиной к простенку. Только спустя полминуты сквозь густой звон в ушах, словно издалека, донеслись голоса споривших полицаев.
— Да что с ними цацкаться, патроны переводить! Бей в лоб, и пошли!
— Не спеши! Я его разделаю, как бог черепаху! Ну, так где водка? Долго молчать будешь?
Петрок уже не отвечал — он почти оглох и остолбенел в безвольном безразличии к усадьбе, жене и самому себе, потому что каких-либо сил защищаться уже не находил. Они чего-то еще возились напротив: один светил лучинами, сжигая их пучками, дым густо клубился в хате и через раскрытые двери облаком сплывал в сени; тени от этих гостей крючковатыми чудовищами метались по стенам и потолку; то вспыхивало, то едва мерцало пламя лучин, слепя его слезящиеся глаза и высвечивая коренастую фигуру палача с наганом.
— Где водка? Будешь говорить? Ах, молчишь?..
Новый выстрел ударил, кажется, громче прежнего, что-то сильно треснуло в ухе, и Петрок, не устояв, рухнул на конец скамьи. Он здорово ударился боком, руками угодил во что-то мокрое на полу; очень болело в ухе. Однако полицай не дал ему долго копошиться, пнул сапогом в грудь и за шиворот, словно щенка, снова поставил к стене. Чтобы не упасть, Петрок в полном бессилии прислонился спиной к продранной газетной оклейке как раз в том месте, где уже чернели три дырки от пуль.
«Боже, за что?»
— Ах ты хуторская сволочь! Кулацкая вша! Зажимаешь? Ну, получай!..
«Только бы сразу. Не мучиться чтобы… Сразу…» — вертелось в его голове. Петрок сглотнул соленую слюну и снова почувствовал унылое безразличие к себе и к жизни вообще. Не успел он, однако, собраться и внутренне напрячься перед последним вздохом, как снова грохнуло, вонюче-огненно полыхнуло в лицо — раз, второй, третий, — ослепило, забило глухотой уши. Колени его подогнулись, и он, обрывая спиной газеты, медленно сполз на пол.
Кажется, на какое-то время он потерял сознание, так было плохо в груди, невозможно было вздохнуть, глаза его почти ничего не различали в дымном вонючем мраке, и только каким-то краешком сознания он отметил, что еще жив. Почему-то жив… Откуда-то, словно из далекого далека, до его слуха донеслись голоса его мучителей:
— Что с ним цацкаться! Кончай, и потопали!
— Сам пусть доходит!
— Дай я…
— Погоди! Еще пригодится, — оттолкнул полицая носатый и, шагнув к Петроку, слегка наклонился над ним. — Ты понял, слизняк? Нам водка нужна. Водка, понимаешь? Не сегодня, так завтра. Чтоб был хороший запас. Понял? Иначе придем — распрощаешься с жизнью.
«Неужели не убьют?» — почти с испугом подумал Петрок, вяло, как после потери сознания, поднимаясь на ноги. Оперся о стену, стал на одно колено, сквозь дым осмотрел хату. Лучины уже все сгорели, чуть светилось из грубки, где также прогорали дрова и последние головешки бросали багровый отсвет на затоптанные доски пола. Все четверо полицаев один за другим скрылись в настежь раскрытой двери, откуда низом по хате ползла волглая стужа, и Петрок содрогнулся. С усилием он поднялся на второе колено, весь дрожа от пережитого страха, стужи и невысказанной обиды — за что?
— Бабу отлить?
— Черт ее возьмет. Сама очухается…
Это были последние слова, сказанные полицаями уже в сенях, они протопали под окнами, их шаги становились тише, и вот все на хуторе замерло.
