К востоку от Эдема - Стейнбек Джон Эрнст (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Это память о ней тебя мучит и наружу просится? Когда человек говорит, что не хочет о чем-то вспоминать, это обычно значит, что он только о том одном и думает.
— Может, и так. Она вся с мутью перемешана, я ничего почти не помню, кроме последнего — как огнем выжженного.
— Это она в тебя выстрелила — так ведь, Адам?
Губы Адама сжались, глаза потемнели.
— Не желаешь — не отвечай, — сказал Самюэл.
— Почему ж, отвечу, — сказал Адам. — Да, она.
— Хотела тебя убить?
— Над этим я думаю больше всего. Нет, пожалуй, не хотела. Не сподобила меня такой чести. В ней вовсе не было ненависти или хотя бы горячности. Я научился в армии распознавать. Если хотят убить, то целят в голову, в сердце, в живот. Нет, она знала, куда метила. Я помню, как повела стволом. Мне бы, наверно, не так горько было, если бы она хотела убить. Тут было бы что-то от любви. Но я был ей просто помеха, а не враг.
— Немало ты об этом думал, — сказал Самюэл.
— Времени было достаточно. Я вот о чем хочу тебя спросить. Та мерзость заглушила в памяти все предыдущее… Она была очень красивая?
— Для тебя — да. Потому что ты сам создал ее образ. Ты вряд ли хоть раз видел ее настоящую — только этот образ.
— Знать бы, кто она, что она, — задумчиво проговорил Адам. — Раньше мне и любопытно не было — и так было хорошо.
— А теперь любопытно?
Адам опустил глаза.
— Тут не любопытство. Хочется знать, какая в моих сыновьях кровь. Вот вырастут, и я же буду ждать от них чего-то дурного.
— Будешь. Но имей в виду: не кровь их, а твое подозрение может взрастить в них зло. Они будут такими, какими ты их ожидаешь увидеть.
— Но кровь, которая в них…
— Я не слишком верю в кровь, — сказал Самюэл. По-моему, когда обнаруживаешь в своих детях зло или добро, все оно самим тобою же посеяно в них уже после рождения на свет.
— Нельзя из свиньи сделать скаковую лошадь.
— Нельзя, — сказал Самюэл. — Но можно сделать очень быстроногую свинью.
— Никто из здешних с тобой не согласится. Даже миссис Гамильтон.
— Это верно. Жена-то рьяней всех оспорит; я ей такого и говорить не стану, чтоб не обрушить на себя гром ее несогласия. Она подминает меня во всех спорах, и возражать ей — значит оскорблять ее. Славная она женщина, но обхожденье с ней — целая наука. Вернемся-ка лучше к мальвам.
— Налить тебе еще?
— Налей, спасибо. Имена — это тайна великая. Я так и не пойму, то ли имя приноравливается к ребенку, то ли само меняет этого ребенка. Но в одном можешь быть уверен — если человеку дают кличку, значит, имя выбрали ему не то. Как ты смотришь на обычные имена — Джон, Джеймс — или, скажем, Карл?
Взгляд Адама был обращен на сыновей, и при слове «Карл» показалось ему, что из глаз одного близнеца глянул на него брат. Адам нагнулся ближе к малышам.
— Ты чего? — спросил Самюэл.
— Да ведь они несхожи! Они совсем разные! — воскликнул Адам.
— Конечно, разные. Разнояйцевые близнецы.
— Вот этот на моего брата похож. Я только сейчас заметил. А другой — похож он на меня?
— Оба на тебя по-разному похожи. В лице с самого начала заложен весь будущий вид.
— Теперь уж не так бьет в глаза, — сказал Адам. Но на минуту точно брат привиделся.
— Может, вот так и являются призраки, — заметил Самюэл.
Ли принес на стол обеденную посуду.
— А у китайцев призраки бывают? — спросил Самюэл.
— Миллионы, — сказал Ли. — Их у нас больше, чем живых. В Китае, по-моему, ничто не умирает. Теснота великая. Так мне по крайней мере показалось в мой приезд туда.
— Садись, Ли, — сказал Самюэл. — Мы имена подбираем.
— У меня куры жарятся. Скоро будут готовы, — сказал Ли.
Адам поднял на него взгляд — потеплевший, смягченный.
— Выпей с нами, Ли.
— Я на кухне свою уцзяпи потягиваю. — И с этими словами Ли ушел в дом.
Самюэл наклонился, посадил одного близнеца себе на колени.
— А ты возьми другого, — сказал он Адаму. — Надо их рассмотреть — может, сами нам подскажут имя.
Адам неумело поднял второго малыша.
— Сходство в них вроде бы есть, пока не вглядишься поближе, — сказал он. — У этого глаза круглей.
— И голова круглей, и уши больше, — прибавил Самюэл. — А этот, что у меня, он… он нацеленной как бы. Пойдет дальше, хоть, может, и не так высоко поднимется. И темнее будет волосом и кожей. Хитер будет, по-моему, а хитрость — ограниченье уму. Хитрость уводит человека от прямых поступков. Гляди, как он прочно сидит. Он скороспелей, развитей того. Даже странно, какие они разные, когда вглядишься!
Лицо Адама раскрывалось и светлело, точно наконец он выплыл на поверхность. А малыш потянулся к поднятому отцовскому пальцу и, промахнувшись, чуть не упал с колен.
— Тпру! — сказал Адам. — Полегче. Падать не годится.
— Будет ошибкой назвать их по тем свойствам, что мы в них, как нам кажется, приметили, — сказал Самюэл. Можно и ошибиться, крепко ошибиться. Пожалуй, лучше дать им имя как высокую цель жизни — имя, которое им надо оправдать. Сам я назван в честь человека, кого позвал по имени сам Господь Бог, и я всю жизнь жду зова. И раза два послышалось мне, будто кличут, но смутно, неясно послышалось.
Придерживая сына за плечико, Адам дотянулся до бутылки, налил в оба стакана.
— Спасибо тебе, Самюэл, что приехал, — сказал он. И даже за ученье кулаком, хоть и непривычно за это благодарить.
— А мне было непривычно учить таким путем. Лиза ни за что не поверит, и я ей не скажу. Непризнанная правда способна человеку повредить хуже всякой лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время наше не приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие. А я не настолько храбр.
— Я не раз удивлялся, что человек твоих познаний копается на тощей пустоши.
— А потому что нету во мне храбрости, — ответил Самюэл. — Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко мне, но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился. Вот в этом разница между величием и заурядностью. Немощь моя обычна средь людей. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия.
— Наверно, разные бывают степени величия, — проговорил Адам.
— Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие? И никому из моих детей оно не грозит, разве только Тому. Он как раз теперь мучается над выбором. Мне больно на него смотреть. И где-то во мне есть желание, чтобы он сказал «да». Не странно ли? Отец — и хочет, чтобы сын был обречен величию. Какой себялюбивый отец!
— А давать имя, оказывается, непросто, — сказал Адам со смешком.
— А ты думал, просто?
— Я не думал, что это будет так приятно, — сказал Адам.
Ли принес из кухни поднос с жареной курятиной на блюде, с дымящейся картошкой в миске, с маринованной свеклой в глубокой тарелке.
— Не знаю, вкусно ль получилось, — сказал Ли. Куры староваты. А молоденьких у нас в этом году нет. Цыплят ласки поели.
— Садись же, — сказал Самюэл.
— Сейчас, принесу мою уцзяпи.
Ли ушел.
Адам сказал:
— Странно — раньше у него другой был говор, ломаный.
— Теперь он тебе начал доверять, — сказал Самюэл. У него природный дар жертвенной верности, не ожидающей себе награды. Возможно, оба мы ему как человеку в подметки не годимся.
Вернулся Ли, сел с краю.
— Вы бы опустили мальчиков на землю, — сказал он.
Снятые с колен, те было захныкали. Ли сказал им что то строго по-китайски, и они притихли.
Ели молча, как едят сельчане. Неожиданно Ли встал и скорым шагом ушел в дом. Воротился с кувшином красного вина.
— Я и забыл о нем, — оказал Ли. — Наткнулся на этот кувшин в доме.
