Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей) - Вебер Виктор Анатольевич
Блейз Мередит нахмурился. Никаких записей. Жаль. С юридической точки зрения записи, оставленные умершим, являлись единственным достоверным свидетельством его убеждений и намерений. А с позиций римской логики они имели даже более важное значение, чем его поступки. Человек может убить жену или совратить дочь, но все равно останется в лоне церкви. Стоит же ему выразить хоть малейшее сомнение в догматах веры, как его ждет немедленное отлучение. Он может всю жизнь раздавать милостыню, но после смерти никто не поставит ему это в заслугу. Нравственное значение поступка определяется намерением, с которым он совершался. Но, если человек умер, кто расскажет о секретах его сердца?
Начало оказалось обескураживающим, да и последующие страницы не сулили радужных перспектив.
«Краткое изложение биографических данных:
Имя:
Джакомо Нероне.
Есть основания, отмеченные ниже, полагать, что это псевдоним.
Дата рождения: Не установлена.
Свидетельские показания, касающиеся его внешности, весьма разнятся, но в основном указывают на то, что ему было от тридцати до тридцати пяти лет.
Место рождения: Не установлено.
Национальность: Не установлена.
Первоначально Джакомо Нероне приняли за итальянца, позднее возникли сомнения в справедливости этого предположения. Свидетели утверждают, что он был высок, черноволос, смугл. По-итальянски говорил свободно и правильно, с северным акцентом. Сначала не понимал местного диалекта, но быстро освоил его. В период его пребывания в Джимелли ди Монти в провинции Калабрия находились немецкие, американские, английские и канадские военные подразделения. Насчет его национальности выдвигались различные догадки, но собранных улик, по нашему мнению, недостаточно, для того чтобы отдать предпочтение какой-либо из них.
Мы, однако, убеждены, что по причинам, недостаточно ясным, он принял все меры, чтобы скрыть свою национальность. Мы также уверены, что кое-кто из местных жителей знает, кто он такой, но пытается сохранить эти сведения в тайне.
Дата прибытия в Джимелли ди Монти:
Точная дата прибытия не установлена, но все сходятся на том, что он появился в деревне в конце августа 1943 года. Примерно в это же время союзники захватили Сицилию, а английская Восьмая армия вела бои в провинции Калабрия.
Период пребывания в Джимелли ди Монти:
Август 1943 — 30 июня 1944 года.
Все свидетельские показания относятся к периоду продолжительностью менее двенадцати месяцев, и героическая святость слуги божьего должна оцениваться по этому необычно короткому промежутку времени.
Дата смерти:
30 июня 1944 года, три часа пополудни.
Джакомо Нероне был расстрелян партизанами за пособничество немецким оккупантам. День и час смерти подтверждены очевидцами.
Захоронение:
Похороны состоялись в половине одиннадцатого ночи 30 июня. Шестеро местных жителей отнесли тело Джакомо Нероне в пещеру, называемую Гротта дель Фауно, где оно находится до сих пор. Личность расстрелянного и подробности похорон подтверждены показаниями тех, кто принимал участие в погребении».
Блейз Мередит закрыл фолиант, положил его на траву рядом с собой и задумался над прочитанным. Разумеется, он просмотрел лишь несколько страниц, но и они, с позиции адвоката дьявола, вызывали немалые подозрения.
Слишком уж много неизвестного. Беспокоили его и частые намеки на нарочитую скрытность свидетелей. Из тридцати или тридцати пяти лет, прожитых Джакомо Нероне, их показания охватывали лишь одиннадцать месяцев. Отсутствовали и какие-либо записи усопшего. Все это не мешало святости Нероне, но создавало большие трудности для доказательства этой святости, в чем, собственно, и состояла суть расследования, проводимого Мередитом, и юридического рассмотрения дела.
И как всегда в подобных случаях, приходилось обращаться к сухой логике теологов.
Логика эта исходила из предпосылки о вечном, независимом, всемогущем боге. Человек являл собой результат акта творения божественной воли. Отношения между создателем и его созданием определялись вначале естественными законами, проявления которых доступны человеческому взору и понятны разуму, а затем — чередой божественных откровений, выразившихся в воплощении, учении, смерти и воскресении богочеловека Иисуса Христа.
Совершенство человека и полное слияние с создателем зависело от его соответствия отношениям между ними, спасение его души — от степени этого соответствия в момент смерти. Он мог достичь спасения души посредством божьей помощи, называемой благоволением, всегда в достаточной мере доступной ему при условии, что он прибегает к ней по доброй воле. Спасение души означало совершенство, но совершенство ограниченное.
Святость же, героическая святость, подразумевала высшее совершенство, достичь которого позволяла лишь особая благосклонность высших сил. Каждый век порождал своих святых, но далеко не все они становились известны и лишь часть последних получала официальное признание.
Официальное признание указывало на желание бога обнародовать добродетели святого, привлекая к ним внимание чудесами, деяниями, выходящими за пределы человеческих возможностей, не объяснимыми законами природы.
Этот аспект особенно беспокоил Мередита при рассмотрении дела Джакомо Нероне. Бог всемогущ — это аксиома для любого теолога, — и в силу его природы ему не свойственны тривиальность и секретность.
Но нет ничего тривиального в рождении человека, в обретении телом бессмертной души. Нет ничего тривиального и в его жизни, каждое событие которой готовит человека к последнему шагу. А смерть означает мгновение, когда душа покидает тело с окончательным приговором, то ли спасенная, то ли отринутая.
Поэтому любые пропуски в биографии Джакомо Нероне должны быть заполнены. Если какие-то факты сокрыты от следствия, Мередиту необходимо докопаться до них, потому что он тоже скоро предстанет перед создателем.
Но что должен человек и на что ему хватает сил — зачастую далеко не одно и то же. Разморенный теплом и успокаивающим жужжанием насекомых, Блейз Мередит задремал на мягкой траве и проспал почти до самого ленча.
Епископ довольно хмыкнул, когда Мередит сознался в утренней слабости.
— Отлично! Отлично! Мы еще сделаем из вас сельского жителя. Вам снилось что-то приятное?
— Слава богу, что я вообще заснул, — улыбнулся Мередит. — Но я ничего не успел. Перед ленчем я проглядел показания нескольких свидетелей, но счел их неудовлетворительными.
— Как так?
— Это трудно объяснить. Они записаны по требуемой форме. Несомненно, что свидетелям задавались нужные и правильные вопросы. Но… как бы это выразить… показания не дают мне ясной картины ни Джакомо Нероне, ни самих свидетелей. А для наших целей немаловажно и то и другое. Разумеется, дальнейшее чтение может поправить положение, но пока все очень размыто.
Епископ согласно кивнул.
— У меня создалось такое же впечатление. Возможно, поэтому я и засомневался в этом деле. Все показания на одно лицо. Нет элементов конфликта или противоречий. А святые в большинстве своем отличались весьма сложным характером.
— Но присутствуют элементы секретности, — тихо добавил Мередит.
— Точно, — епископ отпил вина. — Словно одна часть населения убеждена, что этот человек — святой, и хочет любыми средствами доказать свою правоту.
— А другая часть?
— Настроена ничего не говорить, ни за, ни против.
— Я еще не готов к такому выводу, — возразил Мередит. — Пока я недостаточно вник в это дело. Но показания, которые я успел прочесть, напыщенны и далеки от реальности, будто свидетели говорят на новом для них языке.
— Так и есть! — воскликнул епископ. — Как это ни странно, мой друг, но вы затронули проблему, давно уже занимающую меня: трудность общения между духовенством и мирянами. И вместо того чтобы сходить на нет, она растет. И уже становится помехой для исцеляющей близости исповедальни. Корень зла, как мне кажется, заключается в следующем: церковь — теократическое общество, руководимое кастой священнослужителей, к которой принадлежим и мы с вами. У нас свой язык, иератический, если хотите, — формальный, стилизованный, прекрасно приспособленный к правовым и теологическим рассуждениям. К сожалению, у нас есть своя риторика, которая, как и риторика политиканов, многословна, но малодельна. Но мы не политики. Мы — учителя, учителя истины, особенно важной, как мы заявляем, для спасения человека. Но как мы проповедуем эту истину? Мы произносим округлые фразы о вере и надежде, словно повторяя колдовские заклинания. Что есть вера? Прыжок с закрытыми глазами в объятия бога. Акт воли, являющийся нашим единственным ответом на вопрос, откуда мы появились и куда идем. Что есть надежда? Детское доверие к руке, которая проведет нас мимо ужасов, притаившихся во тьме. Мы проповедуем любовь и верность, словно это побасенки за чашкой чая, а не слившиеся тела, жаркие слова, мятущиеся в одиночестве души. Мы проповедуем милосердие и сострадание, но редко объясняем, что они означают руки, окропляющие раны, смывающие гной, сочащийся из сифилитических язв. Мы обращаемся к людям каждое воскресенье, но наши слова не доходят до них, потому что мы забыли наш родной язык. Так было не всегда. Проповеди святого Бернардина из Сиены сочли бы в наше время чуть ли не нецензурными, но они достигали сердец, потому что содержали правду, острую как меч и такую же болезненную… — епископ осекся на полуслове и улыбнулся, как бы осуждая всплеск собственных чувств. Затем он продолжил, более сдержанно: — В этом вся беда, монсеньор. Мы не понимаем показания свидетелей, потому что они дают их на том же языке, на котором мы говорим с ними. От этого мало пользы и им, и нам.
