Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек (книги .TXT) 📗
— Позвоните Хеннесси и Менденхоллу, — распорядился он, когда в десять часов Блэйк собрал все свои бумаги и встал, чтобы уйти. — Вы их найдете у конюшни для жеребцов. Скажите им, чтобы пришли не сегодня, а завтра утром.
Вошел Бонбрайт, чтобы, как всегда, стенографировать разговоры Дика в течение следующего часа.
— Да вот что еще, мистер Блэйк, — позвал его Дик. — Спросите Хеннесси, как себя чувствует Бесси; ей, старой, вчера вечером было очень плохо, — пояснил он Бонбрайту.
— Мистеру Хэнли необходимо видеть вас сейчас же, мистер Форрест, — доложил Бонбрайт и тотчас прибавил, заметив, как у Форреста раздраженно сдвинулись брови: — Речь о трубах на плотине, на реке. Он говорит, будто что-то не так на чертежах, будто серьезная ошибка.
Дик покорился и весь следующий час говорил о делах по имению с заведующими и управляющими.
И только раз, посреди горячего спора о сравнительных достоинствах разных дезинфекций для овец, он отошел от письменного стола и остановился у окна, услышав звук голосов, лошадиный топот и смех Паолы.
— Вы возьмите отчет из Монтаны, я вам сегодня пришлю копию, — продолжал он, выглядывая в окно. — Оказывается, что это средство не годится. Это скорее болеутоляющее, но не дезинфицирующее. Ферментов не хватает.
Мимо него проскакало четыре лошади. Паола ехала между Мартинесом и Фрейлигом, старыми приятелями Дика, художником и скульптором, прибывшими с ранним поездом. Грэхем ехал четвертым на Селиме. В этом порядке компания скрылась с глаз, но Дик не сомневался, что она скоро разделится и дальше все поедут уже попарно.
Вскоре после одиннадцати часов, неспокойный и мрачный, закурив, Дик вышел на большой двор и горько усмехнулся, отметив, что Паола явно забросила своих любимых золотых рыбок. Он вспомнил о ее внутреннем маленьком дворике с бассейном, где она держала самых редких и роскошных. Туда он и пошел через двери без ручек; кроме него, дорогу знали только Паола и слуги.
Этот двор был подарком Дика Паоле — подарком, единственным в своем роде, поистине царским, доступным только ему с его огромным богатством. Он предоставил ей возможность украсить его по собственному усмотрению и всячески настаивал на том, чтобы она совершенно не стеснялась в средствах; ему даже доставляло удовольствие подразнить своих бывших опекунов, перечисляя истраченные ею чеки. Дворик был выстроен вне всякой связи с общим планом и архитектурой Большого дома, но он был скрыт так глубоко, что общая гармония линий и красок от этого не нарушалась. Это было произведение искусства, впрочем, тщательно скрываемое. Там бывали только сестры Паолы и самые близкие друзья, в исключительных случаях туда допускался какой-нибудь художник. Грэхем слышал о существовании этого дворика, но даже его Паола не приглашала туда. Он был круглый и настолько маленьким, что от него не веяло холодом, обычным для больших площадей. Большой дом был построен из бетона, здесь же радовал глаз лишь прекрасный мрамор. Белизна окружающих дворик со всех сторон мраморных сводов, украшенных тончайшей резьбой, смягчалась нежнейшим зеленоватым оттенком, так что солнце здесь не слепило. Вокруг стройных колонок вились бледно-алые розы, заползая на низкую плоскую крышу, откуда, у водосточных труб, вместо уродливых химер улыбались приветливые, лукавые младенцы. Дик медленно прошелся по полу из розового мрамора, и окружающая красота невольно тронула и умилила его.
Душой волшебного дворика был фонтан, составленный из трех сообщающихся между собой, расположенных на разных уровнях бассейнов белого мрамора, тонкого и почти прозрачного, как морская раковина. У этих бассейнов резвились изваянные искусной рукой бледно-розовые младенцы в натуральную величину. Некоторые через край верхнего бассейна заглядывали в нижний, один протягивал жадные ручки за золотыми рыбками; другой, лежа на спине, улыбался небу; третий, широко расставив толстенькие с ямочками ножки, лениво потягивался. Иные как будто собирались перейти воду вброд, другие играли на земле среди белых и алых роз, но все были чем-то связаны с фонтаном и где-нибудь касались его. Цвет мрамора был так удачен и скульптор так искусно выполнил свою задачу, что получилась полная иллюзия жизни. Тут были не херувимы, а настоящие живые младенцы из плоти и крови.
Дик долго, с улыбкой всматривался в эту картину; докурив, он все еще стоял с остывшим окурком в руке. «Вот что ей нужно было, — думал он, — детей. Ведь это ее страсть. Если бы она это поняла…» Он вздохнул, ему пришла в голову новая мысль; он взглянул на ее любимое местечко, заранее уверенный, что не увидит на нём сложенной в кучку работы. Нет, теперь она не вышивала. Он не пошел в маленькую галерейку за сводами, где хранились ее любимые картины и гравюры и мраморные и бронзовые копии со всех ее любимых статуй европейских галерей. Вместо этого он поднялся наверх, мимо дивной Ники на площадке, где лестница раздваивалась, и прошел в ее покои, занимавшие весь верхний флигель. Но прежде, остановившись у Ники, он обернулся и еще раз взглянул на волшебный дворик. Отсюда он казался точно камеей, совершенством по замыслу, исполнению и колориту; он сознался, что, хотя это произведение искусства было осуществлено благодаря ему, создала она его сама — это был ее шедевр. Она давно мечтала о нем, и Дик дал ей возможность осуществить свою мечту. Теперь же, думал он, это ее дивное творение не имеет для нее никакого значения. Корысти в ней нет, — это он знал, — и если он сам не может ее удержать, то на этих игрушках ее сердце не остановится.
Он бродил по ее комнатам, едва сознавая, на что смотрит, но оглядывая все с бесконечной нежностью. Как и все, исходящее от нее, эти комнаты носили свой особый отпечаток. Они были не такие, как у всех, они кричали о ней… И все же, несмотря на охватившее его настроение, он не мог не заметить, заглянув в ванную комнату, с углубленной в полу на римский лад ванной, что кран слегка подтекает, и запомнил, что на это следует указать водопроводчику.
Он взглянул и на мольберт, уверенный, что ничего нового на нем не увидит, но ошибся: перед ним стоял его собственный портрет. Он знал, что Паола иногда берет позу и контуры с какой-нибудь фотографии, а лицо заполняет на память. На этот раз она использовала очень удачный моментальный снимок с него, верхом. Снимок изображал Фурию, каким-то чудом оказавшуюся совершенно неподвижной, а на ней Дика, с шляпой в руке и чуть помятыми волосами. Лицо его было совершенно спокойно — он не знал, что его снимают, — он смотрел прямо на фотоаппарат. Профессионалу-фотографу не удалось бы получить большего сходства. Снимок Паола отдала увеличить и по нему работала. Но портрет уже далеко опередил фотографию, и Дик ясно различал штрихи, приданные ею самой.
Вдруг он вздрогнул и всмотрелся внимательнее. Разве это его выражение глаз и всего лица? Он снова взглянул на фотографию, — там этого выражения не было. Он подошел к зеркалу, несколько отвлекся, а затем стал думать о Паоле и Грэхеме, — и на лице его и в глазах появилось то же выражение. Не довольствуясь своим открытием, он вернулся к портрету и проверил его. Теперь он видел, что Паола знает. Паола знает, что он все знает. Она подметила у него это выражение, схватила его в минуту, когда он этого не сознавал, унесла в своей памяти и передала на полотно.
Послышались шаги, и Дик увидел, что к нему из гардеробной подходит горничная Паолы, китаянка Ой-Ли. Она его сначала не заметила, как будто о чем-то глубоко задумавшись. Он обратил внимание на то, как печально ее лицо, и его поразило, что исчезла характерная у нее легкая приподнятость бровей, выражающая точно полное сочувствие, усердие. Тут было не усердие, это было ясно. Она была чем-то подавлена, страшно подавлена. «Кажется, наши лица начинают выдавать нас», — подумал он.
— Доброе утро, Ой-Ли, — он спугнул ее. И в глазах ее, остановившихся на нем, он прочел сострадание. Значит, она знала! Из посторонних она была первая! Да, ведь этого можно было ожидать, она — женщина, и так часто бывает с Паолой наедине, кому, как не ей, угадать тайну своей хозяйки.
