Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек (книги .TXT) 📗
— Понимаю, — ответил он, — и меня эта роль вовсе не прельщает. Мне бы следовало настоять на своем, если вы не хотите ехать со мной; но я тоже не могу этого сделать. Я стараюсь отгонять мысли о вас, думать о другом. Сегодня утром я написал полглавы и знаю, что получилась ерунда и придется писать заново. Что мне этнология и вся Южная Америка в сравнении с вами? Стоит мне подойти к вам, и руки сами собой тянутся обнять вас. И, видит Бог, вы сами этого хотите — этого вы не можете отрицать.
Паола собрала поводья и, пустив лошадь в галоп, кинула с лукавой улыбкой:
— Хочу, нарушитель законов, любимый, хочу!
Паола, уступая, боролась.
— Я мужа люблю — никогда не забывайте этого, — повторяла она Грэхему, тут же обнимая его.
— Ну, слава Богу, мы сегодня только втроем, — воскликнула однажды Паола и, взяв Дика и Грэхема за руки, повела их к широкому любимому дивану Дика. — Посидим здесь и будем рассказывать печальные сказки о смерти королей. Начинайте, милорды. Давайте говорить об Армагеддоне, пока не зайдет солнце.
Она была в веселом настроении, и Дик с удивлением заметил, что она закурила сигарету. Он мог бы сосчитать по пальцам, сколько папирос она выкурила за все двенадцать лет их совместной жизни, — она всегда курила только в обществе, чтобы поддержать какую-нибудь курящую гостью. А позже, когда он смешивал для себя и для Грэхема какой-то крепкий напиток, она снова удивила его просьбой дать ей тоже немножко.
— Это шотландский, — предупредил он ее.
— Ну, совсем маленький, — просила она, — тогда мы будем тремя добрыми товарищами и весь мир будет наш. А когда наговоримся, я спою вам «Песнь валькирии».
Она говорила больше обыкновенного и старалась расшевелить мужа, чтобы он проявил себя во всем блеске. Дик это заметил и, уступая ее желанию, с обычным своим красноречием пустился в рассуждения о белокурых витязях.
«Она старается заставить его состязаться», — подумал Грэхем.
Но Паоле сейчас было не до того: она просто наслаждалась обществом их обоих, таких исключительных и таких преданных ей. «Сколько говорят об охоте на крупного зверя, — говорила она себе, — а ведь, пожалуй, ни одна маленькая женщина в мире не ловила зверя огромнее этого».
Она полулежала на диване, заложив ногу за ногу, так что, просто повернув голову, она могла видеть и Грэхема, комфортабельно расположившегося в большом кресле, и Дика, облокотившегося на подушки. И слушая их, она все время переводила глаза с одного на другого. Они говорили о жизненной борьбе и схватках, пользуясь холодной, железной, чисто реалистической терминологией, и собственные ее мысли незаметно принимали ту же окраску, и она уже начинала смотреть на Дика хладнокровно, без ноющей жалости, терзавшей эти дни ее сердце.
Она гордилась им и понимала, что любая женщина могла бы подпасть под его обаяние, но она его больше не жалела. Они правы: тут — игра. Добежит тот, кто проворнее, в сражении побеждает сильный. Они уже участвовали во многих бегах, дрались в сражениях. Почему же нельзя и ей? Она все смотрела на них, и вопрос этот преследовал ее все настойчивее.
Эти двое мужчин не были отшельниками; они много жили в прошлом, явившись к ней, как из тумана. У них в свое время были дни и ночи, каких не дано переживать женщинам, подобным ей. Дик, по крайней мере, несомненно, — отголоски прошлого доходили и до нее, — во всех своих скитаниях по свету имел столько встреч, знал многих женщин! Мужчины остаются мужчинами, особенно такие, как эти! Ее обожгла ревность к тем неизвестным женщинам, которые наверняка встречались на их пути, и сердце ее ожесточалось. «Они взяли свое там, где оно лежало у них на пути», — вспомнились ей стихи Киплинга.
Жалость? К чему ей жалеть их больше, чем они жалеют ее, разве она заслуживает жалости? Все случившееся слишком огромно и слишком естественно; тут не место жалости. Все трое ведут крупную игру, и все выиграть не могут. Увлекшись своим сравнением, она задумалась над вероятным исходом этой игры. Она до сих пор избегала подобных мыслей, но сейчас выпитое ударило ей в голову и придало смелости. И вдруг ей стало ясно, что впереди — неумолимый рок, пока еще неясный и неоформленный, но ужасный.
Ее вернул к действительности Дик: он протянул руку и водил ею перед ее глазами по пустому воздуху, точно отгоняя то, на что она смотрит.
— Что-то показалось? — подразнил он ее, когда она повернулась к нему.
Его глаза улыбались, но в глубине их она увидела нечто, заставившее ее сразу же прикрыть глаза длинными ресницами. Он знал! В эту секунду она уже окончательно убедилась, что он, несомненно, все знает. Вот что она прочла в его глазах и почему она опустила свои.
Она отшутилась, а когда он вернулся к прерванному разговору, она еще раз отпила из его недопитого стакана.
«Будь что будет, — говорила она себе, — но я доиграю эту игру до конца. Пусть это все сумасшествие, бред, но это жизнь, — я живу. Никогда раньше не жила я так полно; игра стоит свеч, какая бы неизбежная расплата ни предстояла в конечном счете». Любовь? Любила ли она когда-либо Дика такой любовью, на какую способна сейчас? Не принимала ли она все эти годы нежную привязанность за настоящую любовь? Глаза ее затеплились, остановившись на Грэхеме, и она созналась себе, что он захватил ее всю так, как Дику это никогда не удавалось.
Она не привыкла к крепким напиткам, и сердце ее учащенно билось, а Дик, изредка поглядывая на нее, видел все: он понимал, почему лицо ее стало оживленнее, почему на щеках и на губах появились новые краски.
Он говорил все меньше, и разговор о витязях замер. Он взглянул на часы, выпрямился, зевнул, потянулся и заявил:
— Пора спать, довольно. Не выпить ли, Ивэн, на сон грядущий?
Грэхем кивнул. Оба они чувствовали, что надо как-нибудь подбодриться.
— А ты? — обратился Дик к Паоле.
Но она отказалась и стала убирать ноты. Грэхем опустил крышку рояля, а Дик поджидал в дверях, так что, выходя, он оказался в нескольких шагах впереди. По дороге Грэхем, по просьбе Паолы, гасил электричество. Дик остановился у коридора, где Грэхему надо было поворачивать к себе в башню.
Оставалась одна лампа — Грэхем погасил ее.
— Да нет же, не эту, — услышал Дик голос Паолы. — Эту мы всегда оставляем на ночь.
Больше Дик ничего не слышал, но в темноте его бросило в жар. Он проклинал себя за то, что вспомнил, как, бывало, обнимал ее в темноте, потому что теперь он знал, что произошло в те краткие мгновения, пока не вспыхнуло электричество.
Когда они подошли к нему, у него не хватило духу взглянуть им в лицо. Ему не хотелось видеть честных глаз Паолы, прикрытых ресницами, и он занялся сигаретой, ломая себе голову, подыскивая слова, чтобы просто и непринужденно пожелать покойной ночи.
— Что книга? Какая сейчас глава? — крикнул он вслед удалявшемуся Грэхему, когда Паола взяла его за руку.
И так, держась за его руку, раскачивая ее, подпрыгивая и семеня ногами, со смехом, подражая маленькой девочке, держащей за руку взрослого, Паола шла за Диком, а он мучил себя вопросом, какую хитрость придумает она, чтобы и сегодня увернуться от поцелуя на ночь.
Она еще ничего не придумала, и когда и им надо было расходиться по своим флигелям, она проводила его дальше до кабинета, все еще раскачивая его руку и болтая всякий вздор. Тут он сдался. У него не хватило ни сил, ни упорства выжидать, как она поступит дальше. Он прикинулся, будто что-то забыл, потянулся рукой к своему письменному столу и достал какое-то письмо.
— Я хотел отправить ответ на это с первым утренним автомобилем, — пояснил он и, сев к диктофону, принялся диктовать. С минуту она еще держала его руку. Потом он почувствовал пожатие ее пальцев и услышал шёпот: «Спокойной ночи».
— Спокойной ночи, маленькая женщина, — ответил он машинально, продолжая диктовать и будто не замечая ее ухода.
Глава XXVIII
На следующее утро, диктуя Блэйку письма и давая ему указания относительно необходимых ответов, Дик раз десять собирался сказать, что ему не до корреспонденции.
