Жизнь холостяка - де Бальзак Оноре (библиотека книг .TXT) 📗
Немного спустя после того, как г-н Муйерон поговорил с Максом, Грита весьма изумила чету Ошонов, Агату, Жозефа и Адольфину, доложив о посещении г-на Руже. Жан-Жак пришел попрощаться со своей сестрой и предложить ей свою коляску до Буржа.
— Ах, ваши картины причинили нам столько зла! — сказала ему Агата.
— Оставьте их у себя, — ответил старик, все еще не веривший в ценность картин.
— Соседушка, — обратилась к нему г-жа Ошон, — наши лучшие друзья, наши самые верные защитники — это родные, особенно когда они похожи на вашу сестру Агату и вашего племянника.
— Возможно! — тупо ответил старик.
— Нужно подумать о том, чтобы по-христиански окончить жизнь, — заметила г-жа Ошон.
— Ах, Жан-Жак, — воскликнула Агата, — какой это был день!
— Что же, берете мою коляску? — спросил Руже.
— Нет, братец, — ответила г-жа Бридо, — благодарю вас и желаю вам доброго здоровья!
Руже предоставил сестре и племяннику поцеловать его и ушел, равнодушно промолвив: «Прощайте». По распоряжению дедушки Барух сбегал на почту. В одиннадцать часов вечера двое парижан, притулившись в плетеном кузове кабриолета, запряженного одной лошадью, с ямщиком на козлах, покинули Иссуден. У Адольфины и г-жи Ошон навернулись на глаза слезы. Они одни сожалели об отъезде Агаты и Жозефа.
— Уехали, — сказал Франсуа Ошон, входя с Баламуткой в комнату Макса.
— Отлично, партия выиграна, — ответил Макс, ослабевший от лихорадки.
— А что ты сказал папаше Муйерону? — спросил Франсуа.
— Я сказал, что сам почти дал повод моему убийце подкараулить меня на углу улицы, а у этого человека такой характер, что если станут его разыскивать, то он убьет меня, как собаку, прежде чем его схватят. Поэтому я просил Муйерона и Пранжена для виду заняться самыми тщательными розысками, но оставить преступника в покое, если они не хотят, чтобы меня убили.
— Надеюсь, Макс, — сказала Флора, — что хоть некоторое время вы будете по ночам вести себя тихо.
— Как бы там ни было, но мы освободились от парижан! — воскликнул Макс. — Тот, кто нанес мне удар, и не подозревал, что оказывает нам такую услугу.
На следующий день, если не считать лиц наиболее спокойных и сдержанных, разделявших мнение супругов Ошонов, отъезд парижан, хотя и вызванный прискорбным недоразумением, праздновался всем городом как победа провинции над Парижем. Кое-кто из друзей Макса весьма резко выражался по поводу семейства Бридо.
— Так эти парижане воображали, что мы дураки; дескать, подставь только шляпу — ив нее посыплются наследства!
— Они приехали стричь шерсть, а сами возвращаются остриженными: племянник пришелся не по вкусу дядюшке.
— И, видите ли, они советовались с парижским стряпчим.
— Ага! Так у них был особый план?
— Ну да — они задумали стать хозяевами в доме папаши Руже. Но у парижан не хватило силенок, и парижскому стряпчему не удалось посмеяться над беррийцами.
— Ну, разве, по-вашему, это не омерзительно?
— Вот они — парижане!
— Баламутка увидела, что на нее нападают, и защитилась.
— Отлично сделала...
Бридо в глазах всего города были парижанами, чужаками; им предпочитали Макса и Флору.
Можно себе представить, как были довольны Агата и Жозеф, когда, вернувшись из похода, снова очутились в маленькой квартирке на улице Мазарини. В пути художник опять обрел свою веселость, покинувшую его было во время ареста и двадцатичасового заключения; но он не мог развлечь свою мать. Агате тем более трудно было оправиться от своих волнений, что в верховном суде начиналось дело о военном заговоре. Поведение Филиппа, несмотря на ловкость его защитника, руководившегося советами Дероша, возбуждало неблагоприятные для него подозрения. Поэтому-то Жозеф, сообщив обо всем происшедшем в Иссудене, сейчас же поспешил уехать вместе с Мистигри в замок графа де Серизи, чтобы ничего не слышать об этом процессе, который длился двадцать дней.
Не стоит здесь возвращаться к фактам, взятым из современной истории. То ли Филипп разыграл какую-нибудь порученную ему роль, то ли он был одним из осведомителей, но он был приговорен лишь к пребыванию под надзором политической полиции в течение пяти лет с обязательством немедленно выехать в Отен — этот город назначил ему начальник королевской полиции местом жительства на весь пятилетний срок. Такое наказание равносильно лишению свободы, применяемому к пленным, которых отпускают под честное слово на поселение в какой-либо город, служащий им своего рода тюрьмой. Узнав, что граф де Серизи, один из пэров, назначенных палатой для расследования дела, пригласил Жозефа расписывать замок Прэль, Дерош попросил у этого государственного человека аудиенцию и нашел, что граф наилучшим образом расположен к Жозефу, с которым его свел случай. Дерош обрисовал имущественное положение обоих братьев и напомнил о заслугах их отца, забытых при Реставрации.
— Такие несправедливости, ваша светлость, — сказал стряпчий, — являются непрестанным источником раздражения и недовольства! Вы знали отца — так, по крайней мере, его детям дайте возможность приобрести себе некоторые средства к жизни.
И, сжато изложив, как обстояли дела семьи в Иссудене, он обратился с просьбой к всемогущему заместителю председателя государственного совета выхлопотать у начальника полиции замену города Отена городом Иссуденом для местожительства Филиппа. Наконец, он сообщил об ужасной нужде Филиппа и попросил оказать ему помощь ежемесячной пенсией в шестьдесят франков, которую военный министр должен был хотя бы из чувства приличия назначить отставному подполковнику.
— Я добьюсь всего, о чем вы просите, так как считаю это вполне справедливым, — обещал граф.
Три дня спустя Дерош, снабженный необходимыми бумагами, отправился за Филиппом в тюрьму суда пэров и привез его к себе, на улицу Бетизи. Там молодой стряпчий обратился к отвратительному рубаке с одной из тех проповедей, в которых стряпчие, не допуская никаких возражений, дают вещам их настоящую оценку, в недвусмысленных словах расценивают поступки, анализируют и сводят к основной сути чувства своих подзащитных, если достаточно интересуются ими, чтобы их поучать. Совершенно уничтожив ординарца императора, поставив ему в укор его бессмысленные развлечения, несчастия его матери и смерть старухи Декуэн, он рассказал ему о положении вещей в Иссудене, осветив их по-своему и глубоко проникая в планы и характер Максанса Жиле и Баламутки.
Одаренный способностью весьма быстро понимать дела такого рода, политический преступник гораздо внимательней выслушал последнюю часть обвинительного акта Дероша, чем первую.
— При таких обстоятельствах, — заключил свою речь стряпчий, — вы можете хотя бы несколько возместить ущерб, какой вы причинили вашей прекрасной семье; правда, вы не в состоянии вернуть жизнь той бедной женщине, которой вы нанесли смертельный удар, но вы один можете...
— Но как же это сделать? — прервал его Филипп.
— Я добился того, что вам назначили местожительством Иссуден вместо Отена.
Лицо Филиппа, столь изнуренное, ставшее почти зловещим, изможденное болезнями, страданиями и лишениями, мгновенно осветилось вспышкой радости.
— Один вы, говорю я, можете завладеть наследством вашего дяди, вероятно, уже наполовину находящимся в пасти этого волка, именуемого Жиле, — продолжал Дерош. — Вы знаете все досконально; теперь, сообразно с этим, вам предстоит действовать. Я не предначертываю вам плана, я сам еще не знаю, что вам посоветовать; впрочем, на месте будет виднее. Вам предстоит иметь дело с сильными врагами: молодчик коварен, и способ, к какому он прибег, чтобы снова завладеть картинами, подаренными вашим дядей Жозефу, дерзость, с какой он свалил преступление на вашего бедного брата, свидетельствует, что это противник, способный на все. Будьте осторожны! Если благоразумие не свойственно вашей натуре, то, по крайней мере, постарайтесь соблюдать его хотя бы из расчета. Ничего не говоря Жозефу, чтобы не возмущать в нем гордость художника, картины я отправил господину Ошону, предуведомив его, чтобы он не отдавал их никому, кроме вас. Этот Максанс Жиле храбр...
