Жизнь холостяка - де Бальзак Оноре (библиотека книг .TXT) 📗

— Этот разбойник, — достаточно посмотреть на него, чтобы увидеть, кто он такой, — думает, что дядя оставил бы состояние ему, если бы не уговоры Макса, — сказала она. — Как будто брат не более близкий родственник, чем племянник... Ведь Макс — сын доктора Руже. Старик сам говорил мне об этом перед смертью...

— Ага! Он хотел перед отъездом пристукнуть его; он неглупо рассчитал это дельце, сегодня он уезжает, — сказал один из «рыцарей безделья».

— У Макса нет ни одного врага в Иссудене, — добавил другой.

— А кроме того, Макс узнал художника, — сказала Баламутка.

— Да где этот проклятый парижанин? Разыщем его! — закричали кругом.

— Как бы не так! — послышалось в ответ. — Он ушел из дома господина Ошона еще на рассвете.

Один из «рыцарей безделья» тотчас побежал к г-ну Муйерону. Толпа непрерывно росла, и шум голосов становился угрожающим. Группы возбужденных людей занимали всю площадь и улицу Гранд-Нарет. Другие стояли перед церковью Сен-Жан. Еще одно сборище занимало Вилатские ворота, место, где кончается Птит-Нарет. Нельзя было пробраться ни низом, ни верхом через площадь Сен-Жан. Можно было подумать, что перед вами какая-то процессия. Лусто-Пранжен и Муйерон, полицейский комиссар, жандармский лейтенант и его бригадир в сопровождении двух жандармов с трудом пробились на площадь Сен-Жан, куда они протиснулись сквозь две шпалеры людей, восклицания и крики которых должны были настроить их против парижанина, обвиненного так несправедливо, но на основании стольких, казалось бы, улик.

После совещания Макса с чиновниками г-н Муйерон отрядил полицейского комиссара с бригадиром и жандармом исследовать то, что на языке Министерства внутренних дел называется театром преступных действий. Потом Муйерон и Лусто-Пранжен в сопровождении жандармского лейтенанта перешли от папаши Руже в дом Ошонов, поставив двух жандармов на страже в конце сада и двух других — у дверей. Толпа все росла и росла. Весь город в возбуждении заполнял Большую улицу.

Грита, совсем обеспамятев, бросилась к хозяину и крикнула ему:

— Сударь, нас идут громить! Весь город поднялся! Господин Максанс Жиле убит, кончается... и говорят, что его ранил господин Жозеф.

Старик Ошон быстро оделся и спустился вниз; но, увидев разъяренную толпу, вскочил обратно и запер дверь на задвижку. Расспросив Гриту, он узнал, что его гость всю ночь расхаживал по комнате в большом волнении, вышел чем свет из дому и до сих пор не возвращался. Испуганный старик отправился к г-же Ошон, уже проснувшейся от шума, и сообщил ей ужасное известие, которое — было ли оно правдой или ложью — взбунтовало всех иссуденцев, запрудивших площадь Сен-Жан.

— Он не виновен, в этом не может быть сомнений, — сказала г-жа Ошон.

— Но покамест установят его невиновность, сюда могут ворваться и разграбить нас, — сказал Ошон, побледнев (у него в погребе было спрятано золото).

— А Агата?

— Она спит, как сурок!

— А, тем лучше, — сказала г-жа Ошон. — Я бы хотела, чтобы она не просыпалась, пока не выяснится дело. Такой удар убьет мою бедную дочурку!

Но Агата проснулась и полуодетая сошла вниз, так как недомолвки Гриты, которую она стала расспрашивать, привели в смятение и ум ее и сердце. Она застала г-жу Ошон вместе с ее мужем у окна гостиной, бледную, со слезами на глазах.

— Мужайся, дочурка! Бог ниспослал нам испытание, — сказала старушка. — Жозефа обвиняют...

— В чем?

— В скверном поступке, которого он не мог совершить, — ответила г-жа Ошон.

Услышав эти слова и увидев входившего жандармского лейтенанта, г-на Муйерона и Лусто-Пранжена, Агата упала в обморок.

— Слушайте, — сказал г-н Ошон жене и Грите, — уведите госпожу Бридо. В таких обстоятельствах женщины только мешают... Идите вместе с нею к себе. Садитесь, господа, — сказал старик. — Недоразумение, которому мы обязаны вашим приходом, не замедлит, надеюсь, выясниться.

— Недоразумение это или нет, — ответил г-н Муйерон, — но толпа так разъярена и головы так возбуждены, что я боюсь за обвиняемого... Я хотел бы препроводить его в здание суда и таким образом успокоить возбужденное население.

— Кто бы предполагал, что Максанс Жиле внушит такую любовь? — сказал Лусто-Пранжен.

— Сейчас, как сообщил мне один из моих людей, тысяча двести человек выходят из Римского предместья, — заметил жандармский лейтенант. — Они орут, угрожают расправой, самосудом.

— Где же ваш гость? — спросил г-н Муйерон г-на Ошона.

— Кажется, он отправился погулять за город...

— Позовите Гриту, — важно сказал судебный следователь. — Я надеялся, что господин Бридо не уходил из дому. Вам, конечно, известно, что преступление совершено в нескольких шагах отсюда, на рассвете?

Пока г-н Ошон разыскивал Гриту, три чиновника обменялись многозначительными взглядами.

— Физиономия этого живописца мне никогда не нравилась, — сказал лейтенант г-ну Муйерону.

— Скажите, милая, — обратился следователь к Грите, лишь только она вошла, — говорят, вы видели, как господин Жозеф Бридо сегодня утром выходил из дому.

— Да, сударь, — ответила она, дрожа как лист.

— В котором часу?

— Как только я встала; ведь он всю ночь расхаживал в своей комнате, и когда я вышла, он уже был одет.

— Уже рассвело?

— Светало.

— У него был возбужденный вид?

— Да, еще бы! Мне показалось, он не в себе.

— Пошлите за моим протоколистом кого-нибудь из ваших людей, — сказал Лусто-Пранжен лейтенанту, — и пусть он придет с ордером на...

— Боже мой, подождите, — сказал г-н Ошон. — Возбуждение молодого человека объясняется совсем иначе, а вовсе не обдумыванием убийства: сегодня утром он уезжает в Париж вследствие одной истории, из-за которой Жиле и мадемуазель Флора Бразье сомневались в его честности.

— Да, истории с картинами, — сказал г-н Муйерон. — Вчера она была поводом для весьма крупной ссоры, а у художников, как говорится, голова не на месте.

— Кому во всем Иссудене понадобилось бы убить Максанса? — спросил Лусто. — Ни ревнивому мужу, ни кому бы то ни было, потому что этот молодой человек никого ничем не обидел.

— Но что же делал господин Жиле в половине пятого на улице Иссудена? — спросил г-н Ошон.

— Позвольте, господин Ошон, предоставьте нам заниматься нашим ремеслом, — ответил Муйерон. — Вы еще не знаете всего: Макс узнал вашего художника...

В эту минуту в конце города поднялся крик, который, усиливаясь, несся вдоль улицы Гранд-Нарет, как раскаты грома.

— Вот он! Вот он! Его схватили!

Эти слова явственно выделялись среди грозного гула толпы. Действительно, бедный Жозеф Бридо, который, ничего не подозревая, возвращался к завтраку мимо Ландрольской мельницы, был сразу замечен всеми, как только он появился на площади Мизер. К счастью, два жандарма бегом бросились к нему, чтобы вырвать его у толпы жителей Римского предместья, которые уже грубо хватали его за руки, крича: «Смерть ему!»

— Расступитесь! Расступитесь! — повторяли жандармы, позвавшие еще двух других, чтобы прикрыть Жозефа спереди и сзади.

— Видите ли, сударь, — сказал художнику один из его охраны, — сейчас дело касается не только вашей шкуры, но и нашей. Виновны вы или нет, но мы обязаны защитить вас от толпы, возмущенной убийством Жиле, а этот народ не сомневается в вашей вине, они считают вас убийцей, их ничем не собьешь. Они обожают господина Жиле; вы только посмотрите на них, они готовы расправиться с вами самосудом. Мы же видели в тридцатом году [59], как они трепали податных чиновников, которым, надо сказать, солоно пришлось!

Жозеф Бридо смертельно побледнел, но, собрав все свои силы, двинулся дальше.

— Как бы там ни было, — сказал он, — я не виновен, идемте!

И художник прошел весь свой крестный путь. Тяжелее всего далась ему дорога от площади Мизер до площади Сен-Жан, — на мнимого преступника сыпались оскорбления, ругательства, угрозы убить его. Жандармы вынуждены были обнажить сабли против бесновавшейся толпы, бросавшей в них камнями. Конвоиров чуть было не поранили, несколько брошенных камней задели ноги, плечи и шляпу Жозефа.