Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗
И вдруг: —
– как рукой теневой, по головке погладило
облако черное —
– скрылась луна.
Ей казалось, что это погладила черная тень деревянного негра, – того, под которым валялась на шкуре малайского тигра она. Ночь смыкала свои негритянские полчища.
Братец, сын?
Черненький котик с подушки ей руку царапал:
– Брысь, брысь!
И ногой оттолкнув Владиславика, стрелками глазок нацелилась, припоминая тот самый (увидела перед «тем самым») свой сон, —
– как явился чернявый мальчишка во сне; он с кривою улыбкою (и Владиславик, когда остаются вдвоем, улыбается так) – ей протягивал ножик: «Ножом ты его» – Показалось: «Ножом ты – отца»; оказалось: «Ножом ты – меня!»
Еще вспомнилось: видели ж лужицу крови пред дверью отцовской квартиры; и видели, как незадолго до этого сел черномазый мальчишка пред дверью.
Расслышалось, как, прилетевши к окну, Вулеву с Мер-дицевичем, с Викторчиком, с Эвихкайтен, —
– Ссс… Слушайте!
– Ссс… ссс… ужассно!
– Сс… С ней!
Снег!
Так во сне приходил до рождения к ней Владиславик с ножом, чтоб… его она… этим ножом, если он в ней посмеет зачаться; им в ней преступленье оформилось; так из нее он вломился насильно из бреда кровей – в эти комнаты; он не рожденец, – а – взломщик; и ей с ним конфузно вдвоем: может, – вырастет серебророгий такой же; и —
– кто же он ей? —
– Сын… по матери!
– Брат… по отцу!
Уронив подбородок на пальчики, с ненавистью на мальчишку глядела, своим животом, растирая ковер и бодаясь ногами, расставленными, точно кошка, которая кинется – вот: расцарапать мышонка!
А он, точно старец, с карачек косился, ее урезонивая:
– Успокойтесь, пожалуйста: вы, – как вас звать-то, – мамаша, сестрица?
И – в двери сигнул Никанор.
– Леонора Леоновна, – так чч-то!… Я вижу… Я… я… Вы – меня… Происходит недоразумение: я – объясниться пришел.
Но увидел, что – кинется, прыг от нее, защищаясь ладонями и закрывая собой Владиславика:
– Нет, нет… Не буду… Я, собственно, даже совсем не о «том»…
Вдруг:
– Отдайте мне – эдак-так, – и к Владиславику, – «шишика»: я ведь могу его взять к себе; вам все же – некогда; и – эдак-так – и наставник; так чч-то: на бульвар поведу; и – там всякое… Я…
А она с живота, – к финтифлюшкам, калачиком ноги, спиной к Никанору:
– Вы… вы… вы ведете себя, как мой враг; и вы – враг-враг-враг!
Затрепетал подбородком и штаниками:
– Леонора Леоновна, – я ли ваш враг?
А фальцет «Ундервуда», который надзекивал громко, всхрапнув, оборвался; и, – клин бороды над ним выставился.
– Вы с добрыднями вашими вертитесь между ногами, мешаете мне добродетелями, донкихотствами!…
– Вы что же выдумали? – с перефырками он. – Добродетелен?… Я?!?
Быстрым корпусом бросился к ней – на аршин:
– Я же… Я непорядочность сделал – такую, что вам и не снилось!
Гримасу состроивши, подал – ладонью: с бородки – под носик:
– Терпеть не могу добродетели, – взвизгнул, как будто накрыв ее в добром поступке, летел, размахнувшись, на дверь, чтоб… прирезать за дверью кого-нибудь.
Уже за дверью свирепо он выбросил в сумерок:
– Делай добро, брат, – не бойся!
И воздух резнул этот всхлип; и простроились светами стены; прорыв бирюзовый явился из туч.
Черным ходом, – к себе, бормоча.
Бормотал пусто воздух.
Растаптывал жизнь
И она, как во сне, подборматывала.
Разрезальный свой ножик схватив, – скок-скок-скок: от подушечки, на Владиславика, как лягушонок: на корточках!
С визгом икливеньким – ну Владиславика, воздух зубами покусывая, – перекатывать и перешлепывать; и – закаталась с ним вместе.
– Давай…
– А?
– Не хочешь?
Он – вревы.
Рукою с ножом захватясь за юбчонку, как в танце, ее распустив, приподняв до колен, а другою скруглив над беретиком, – тонкими, худенькими, как у цапли, ногами, скруглив их, острея носочками туфель с помпонами: —
– вокруг мальчонка —
– галопиком:
дохленьким!
Тителев – в дверь!
Он в затылок, в загривок затиснул, а бразилианскую бороду выбросил под потолок; как корсетом затянутый, – вышел.
А руки – по швам: на нее!
Отлетела: затылочком – в стену, а ручку, которая с ножиком, – за спину; глазки задергались; и забагрилось то самое пятнышко: вспыхом скулы!
– Ты – чего?
– Я играла с ребенком!
К ней, выкинув ногу, – ей в нос: бородою; а руки свои – в кулаки, зажимаемые на груди
Продрожал, – не сказал:
– Так нельзя!
Она – руки к лицу; и – захныкала в угол: как будто в том месте, где шлепают маленьких, – шлепнули.
Он, подхвативши, младенца понес в кабинетик.
____________________
И слышались топоты: —
– Терентий Тителев с хмурым лицом в пляс пустился, стараясь растопать младенческий плач; но он будто затаптывал жизнь.
И – растаптывал ветер железную крышу.
И вьются, и вьются…
Четвертый уж день, как визгливые нежити, руки взвивая из улиц, безглаво неслись; и, как нежити, призраки серых прохожих: морочили.
Там, где над тумбою заколовертило, синий околыш с бородкой, тороченной снегом, – по грудь отмелькал; николаев-ку ветер трепал напрохват; перебором трезвонили шпоры; и тяпнула, лед оцарапавши, сабля.
И голос, – простуженный, лающий, – тяпнул.
– На мерзости мерзости едут!
Околышем красным проткнулось другое лицо:
– Успокойтесь!
– Я – с кем? С негодяем, которого бьют? Или я – с негодяем, который бьет? Все перепуталось!
Кипнем кипит, дрожит, дышит, визжит, извивается; и – угоняется; выскочил карий карниз, от которого ломкий хрусталь ледорогих сосулек повесился с низкого и черно-серого неба, где галка летела: к трубе.
Пшевжепанский под треск снеголома бежал; вон рукав, раздуваемый в ветер крылом от шинели, которую в бурю с плеча развернул Сослепецкий, худой, точно шест.
– Что, – сюрпризами встретила Ставка? – дразнился пан Ян. – Дураков генералы ломают?
– Сумели запутать: и – тут! Знать, не знают, что, собственно, есть Домардэн…
– А вы знаете?
– Я?
И тут город, как в облаке всплыл.
Пшевжепанский руками разъехался – в бурю:
– Допустим же, что Домардэн есть германский шпион.
– Коли так?
– Он – судим.
Сослепецкий ускорил свой шаг:
– Оказался же – американским шпионом.
– И это вам все перепутывает?
Ветер сваливал.
– Все же уверенность – есть.
– Вопрос совести: недоказуемый…
Молодцеватый квартальный, хрустя, канул в дым.
– Мерзость – в чем, – Сослепецкий в метель руку бросил, отдернув меха на плечо и царапаясь саблей о лед: – они думают, что похищенье открытия Соединенными Штатами вовсе не кража, а…
– Черная кошка, – у ног, хвост задрав.
– А услуга России?
– Откуда вы?
– Ну, Сухомлинов, – судим или нет?
– Он – судим.
– Коли так, то и кража бумаг у него есть услуга – Антанты Антанте.
И выскочила крыша синего домика.
– Лгут же – все, все… – сипел носом в меха Сослепецкий. – Мандро – Домардэн: установлено, что выжег глаз, изнасиловал дочь, крал бумаги… – они сомневались!
– Состав преступления в воздухе!
Где-то ворона откаркала из руконогов, друг в друге ныряющих:
– Ясно.
– А в руки взять – нечего, как вот… метель; крутит, вертит, а – воздух пустой.
Дверь шарахалась: стены ампирные белую каску показывали.
– Протопопов, царица, Распутин, Хвостов, Домардэны! – плясал под шинельным крылом, как в навозе воробушек, пан капитан.
– Тоже птица: ломает Савелья с похмелья, – проржало.
– С ним синий холера прошел.
Над забором вскочила папаха седявая:
– Кинуться сзади, да шашки из ножен; да – раз: людорезы они!
