Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗

И – к двери: в дверях —

– Серафиму!

____________________

Они как бы замерли, не замечая друг друга; и вдруг – бородою, как облаком, он к ней навстречу вскочил за рукою летевшей, расширяясь полою, как пестрым павлиньим хвостом.

И – ударил серебряным громом ей в уши:

– Я – сделал открытие!

– Вы?

– И – забыл!

Бородою – вразлет; тормошами – враздрай.

– Скажите мне, – где оно?

Ноги и руки разъехались; стал буквой «ха»; глаз – с лицо; а лицо расширялось в исполненную выражения, просиявшую плоть:

– У кого?

____________________

В двери пузом вдавился Пэпэш, передрагивая, точно лошадь, сгоняющая оводов, красной кожею:

– Тише, пожалуйста: здесь – не кофейня-с!

Тогда, отступая, две руки на груди в кулаки зажимая и выбросив голову, мрачной Эриннией, точно щипцами, затиснула вдруг Серафима в морщинах тяжелого лобика взгляды Пэпэша.

И – лобиком в бод!

Два шажочка, с притопом, как в танце, – на согнутых

твердо коленях; в позицию – встав, помотала головкою: —

– и —

– Николай Николаевич прочь ушлепал.

Глава шестая. «ПЫРСНЬ»

Цитаты

– Па-па, – Никанора за руку схватил, изловчившися, Тителев.

– Стой-ка – попались: идемте-ка!

И – в кабинетик: «топ-топ»!

Никанор же, на пуговицы застегнув пиджачок, переюркивал.

Тителев стал над столом; руки – фертиком: вметился в мысли какие-то; бросавши их, стал хвататься за дикие пятна папки; одну он рванул; шлепнул в сизое поле стола, развернул: и – посыпались вырезки.

Все это – хватом.

– Вырезки из иностранных газет; – он показывал, – о вашем брате; открытие: видно, унюхали рыбу, – он зубы показывал.

– Это строчат: для французов; что же, – Яков кивает на Якова… Вот – «Тагеблатт» [97]… На досуге, – потом: дело плевое.

– Вот «Фигаро», прочитайте, – ткнул пальцем… – Да что вы тут все топощите… Оставьте трепак!

И пошел синусоиды строить ногами, вышлепывая в темно-синие кайма, – вперед головой.

Никанор же – прочтет, ужаснется; и – вскочит; и – сядет.

– Прочли? Ну, – Антанта старается дело поставить иначе; открытия – нет: почему?

Замигал Никанор.

– Трепетица не дошлая, – вникните! Да потому, что – расчет на открытие; значит, – прицелились: шуба была бы, – вши – будут!… А прежде писали, что – есть.

Никанору казалось: в мозгу вырезает, – простым сочетанием вырезок.

– Версия третья, – и новая пачечка.

– Ну-те?

Глазами блеснул; и, закинувшись под потолок, похохатывал.

Лунные пятна за окнами тускли; кисейно летали снега; голосили, бренчали, качались, курились, клочились.

– Прочли?… Эге!… Выскочил, как чорт из ада, кинталец, Цецерко-Пукиерко, парень-ловкач; он открытие выжал из брата – рабочему классу, ведомому в бой Гинденбургом; и это-с, конечно-с, немецкие денежки-с!… Вот до чего англичане додумались: Энгельс и Маркс полстолетием ранее, выдуманные немецкой армейщиной, для Гинденбурга рождали Либкнехта!… Да вы трегубительно так не смотрите… Вы – вникните: и ароматы ж!

Взусатился:

– Американцы при помощи Англии хапают… Мало: им все – недохап… Ну-те, – прежде писали о воре, Мандро.

Топотец Леоноры вдали.

– О том самом, который… Я вам говорил…

Никанор, перестегивая пиджачок, стал узехоньким; а топотец приближался.

– Теперь нет Мандро; англичане не верят-де: вор-то – Цецерко…

Скрипение цыпочек остановилось у двери.

– Французы ж молчат на иных основаньях: нащупали; нет-де Пукиерки: две орьентации!

Выскочил из-за стола; ухо выставил: он – многоухий! Леоночка, с тихой опаской глядевшая в двери, – вошла.

– Брось, Леоночка, – брось: не мешай… Негораздо!

Снял руку с плеча; взгляд сказал:

– Коли ложь, – лги вовсю.

И она их оставила: он ей казался опасен: во всякое время; и он ей казался сугубо опасен теперь; а спасителен был в роковые минуты.

И вспомнила первый его на нее рассверкавшийся взгляд: с этим взглядом в «Эстетике» встал перед ней: взгляд опасный!

____________________

Конвертец, ей сунутый (от Тигроватки), достала; опять перечла содержание: «Не поминай меня лихом, Лизаша. Я все же – отец».

И прочтя, с горьким плачем записку она растерзала.

____________________

Луна рвала тучи, как фосфором; в голубоватых сугробах – какие-то тени; оранжевый вспых бросил луч; и его перерезала тень; фонаришка маячил далеко звездочкой: знать, у заборика.

В Пензе– то…

Тителев выпохнул новую паческу дыма:

– В российских газетах.

Прислушался к шуму под окнами.

– Что я сказал? Да; об этом о всем – ни гугу, потому что ваш брат – русский подданный; стало быть: дело полиции, дело разведки.

Под окнами – топоты, шурки:

– Ведите…

– Валите…

– Идем?

И наставилось ухо: на окна.

– Нас держат в прицеле; у них данных нет… Вы оставьте трепак: мы окровавников этих повесим…

Как стулом придвинулся, как две руки положил пред собою на стол, как, сцепившися пальцами, палец о палец

вертел, была силища.

И Никанору мерещилось: стул, на котором сидел, – точно выдернут.

– Правда – из силы растет; оправдание есть волевое начало; оправдывать: взять, да и с делать; немецкое слово «беграйфен», что значит «усвоить», в первичном значении – «схватывать»; ну-те: собака хватает говядину!

В окнах сквозной, застонав, пал в заборики.

Падала —

– кондовая, неживая Россия,

«Синица» Терентия Титовича Никанора сражала без промаха.

Но чтобы вид показать?

Воротник – торчея; нос – торчок; грудь – колесиком: гордость, величие, пренебрежение!

Дергал словами, как блошками.

– Чч-то-с? Мировое значение, – плечи взлетели. – Терентия Тителева – эдак-так, эдак-так, по «Лаврову» [98] – не так-то уж каменно!

Тителев встал, подняв трубочку, в замути зеркала, чтоб увидеть лопату своей бороды; и увидел растреск потолка.

В кресло сел:

– Ну-те, что-то вы галиматейное подняли?

Будто страдал ломотой всех суставов.

Разглядывал, как замурованный, ногу дерущий штиблет Никанор, положив на колено, метал в нос его:

– Я и сам был народником: резал лягушек… И в Пензе…

– Да, – слышал: что в Пензе-то… в Пензе…

– Дубинушку пел, – так-чч-то: Маркс – про одно; «мы» с Иванчиным-Писаревым – про другое, – так что!

«Вззз» —

– сугробы разматывались, как клубки у забора; и снова наматывались, как клубки: у забора,

И Тителев в бразилианскую бороду глаз уронил: и забрысил ресницами, точно слепой.

– Неотвязчив, как гвоздь в сапоге!

И в сукно сизо-серое аолотецм он тюбетейки на серые руки упал: не лицо, – тюбетейка глядела в лицо Никанора, как масочка.

А Никанор – наседал: кто же лучше-то? «Тителев» с Марксом, «Коробкин» с Лавровым?

– Я думаю, – чч-то: оба лучше!

И так посмотрел из-за стекол очковых, как будто открытие это Америки испепеляло: чорт с ведьмой! А разве его, Никанорова, жизнь не есть форменная революция быта – так что? Задопятова, брата, Ивана, – обфыркал; Ермолову У Стороженок (лет двадцать назад) едкой критикой встретил? Он, он «им» покажет!

Не Тителеву – тюбетейке, лежавшей на серых руках: видимо, Тителев спал; тюбетейка слетела: глядела открытая лысинка и закрывала под черепом – лабораторию взрывов.

Решил Никанор очень твердо, что после открытия люка, в который проваливаются «они» и в который Иван, брат, еще, чего доброго, свалится, – так – чч-то: противиться будет тому, чтобы брат – переехал.

А кто-то в окошко царапался: там – тень тулупа.

Терентий же Тителев – значит, не спал, – вдруг квадратной спиною взлетел, вырезаясь из синего кресла, как серенький зайчик; глазами, как шилом, хватил: