Тихий Дон - Шолохов Михаил Александрович (книги .txt) 📗
По ночам на колокольне ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хутором крики, а сыч с колокольни перелетал на кладбище, ископыченное телятами, стонал над бурыми затравевшими могилами.
— Худому быть, — пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски.
— Война пристигнет.
— Перед турецкой кампанией накликал так вот.
— Может, опять холера?
— Добра не жди, с церкви к мертвецам слетает.
— Ох, милостивец, Микола-угодник…
Шумилин Мартин, брат безрукого Алексея, две ночи караулил проклятую птицу под кладбищенской оградой, но сыч — невидимый и таинственный — бесшумно пролетал над ним, садился на крест в другом конце кладбища, сея над сонным хутором тревожные клики. Мартин непристойно ругался, стреляя в черное обвислое пузо проплывающей тучи, и уходил. Жил он тут же под боком. Жена его, пугливая хворая баба, плодовитая, как крольчиха, — рожавшая каждый год, — встречала мужа упреками:
— Дурак, истованный дурак! Чего он тебе, вражина, мешает, что ли? А как бог накажет? Хожу вот на последях, а ну как не разрожусь через тебя, чертяку?
— Цыц, ты! Небось, разродишься! Расходилась, как бондарский конь. А чего он тут, проклятый, в тоску вгоняет? Беду, дьявол, кличет. Случись война — заберут, а ты их вон сколько нащенила. — Мартин махал в угол, где на полсти плелись мышиные писки и храп спавших вповалку детей.
Мелехов Пантелей, беседуя на майдане со стариками, веско доказывал:
— Пишет Григорий наш, что астрицкий царь наезжал на границу и отдал приказ, чтоб всю свою войску согнать в одну месту и идтить на Москву и Петербург.
Старики вспоминали минувшие войны, делились предположениями:
— Не бывать войне, по урожаю видать.
— Урожай тут ни при чем.
— Студенты мутят, небось.
— Мы об этом последние узнаем.
— Как в японскую войну.
— А коня сыну-то справил?
— Чего там загодя…
— Брехни это!
— А с кем война-то?
— С турками из-за моря. Море никак не разделют.
— И чего там мудреного? Разбили на улеши, вот как мы траву, и дели!
Разговор замазывался шуткой, и старики расходились.
Караулил людей луговой скоротечный покос, доцветало за Доном разнотравье, невровень степному, квелое и недуховитое. Одна земля, а соки разные высасывает трава; за бугром в степи клеклый чернозем что хрящ: табун прометется — копытного следа не увидишь; тверда земля, и растет по ней трава сильная, духовитая, лошади по пузо; а возле Дона и за Доном мочливая, рыхлая почва гонит травы безрадостные и никудышные, брезгает ими и скотина в иной год.
Отбивали косы по хутору, выстругивали грабельники, бабы квасы томили косарям на утеху, а тут приспел случай, колыхнувший хутор от края до другого: приехал становой пристав со следователем и с чернозубым мозглявеньким офицером в форме, досель невиданной; вытребовали атамана, согнали понятых и прямиком направились к Лукешке косой.
Следователь нес в руке парусиновую фуражку с форменным значком. Шли вдоль плетней левой стороной улицы, на стежке лежали солнечные пятна, и следователь, наступая на них запыленными ботинками, расспрашивал атамана, по-петушиному забегавшего вперед:
— Приезжий Штокман дома?
— Так точно, ваше благородие.
— Чем он занимается?
— Известно, мастеровщина… стругает себе.
— Ничего не замечал за ним?
— Никак нет.
Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ; отдувался, испревая в суконном мундире. Чернозубый офицерик ковырял в зубах соломинкой, морщил обмяклые в красноте складки у глаз.
— Кто у него бывает? — допытывался следователь, отводя рукой забегавшего наперед атамана.
— Бывают, так точно. Иной раз в карты поигрывают.
— Кто же?
— С мельницы больше, рабочие.
— А кто именно?
— Машинист, весовщик, вальцовщик Давыдка и кое-кто из наших казаков учащивает.
Следователь остановился, поджидая отставшего офицера, фуражкой вытер пот на переносице. Он что-то сказал офицеру, вертя в пальцах пуговицу его мундира, и помахал атаману пальцем. Тот подбежал на носках, удерживая дыхание. На шее его вздулись и дрожали перепутанные жилы.
— Возьми двух сидельцев и пойди их арестуй. Гони в правление, а мы сейчас придем. Понятно?
Атаман вытянулся, свисая верхней частью туловища так, что на стоячий воротник мундира синим шнуром легла самая крупная жила, и, мыкнув, зашагал обратно.
Штокман в исподней рубахе, расстегнутой у ворота, сидел спиной к двери, выпиливая ручной пилкой на фанере кривой узор.
— Потрудитесь встать. Вы арестованы.
— В чем дело?
— Вы две комнаты занимаете?
— Да.
— Мы у вас произведем обыск. — Офицер, зацепившись шпорой о коврик у порога, прошел к столику и, щурясь, взял первую попавшуюся книгу.
— Позвольте ключи от этого сундука.
— Чему я обязан, господин следователь?..
— Мы успеем с вами поговорить. Понятой, ну-ка!
Из второй комнаты выглянула жена Штокмана, оставив дверь неприкрытой. Следователь, за ним писарь прошли туда.
— Это что такое? — тихо спросил офицер, держа на отлете книгу в желтом переплете.
— Книга. — Штокман пожал плечами.
— Остроты прибереги для более подходящего случая. Я тебя попрошу отвечать на вопросы иным порядком!
Штокман прислонился к печке, давя кривую улыбку. Пристав заглянул офицеру через плечо и перевел глаза на Штокмана.
— Изучаете?
— Интересуюсь, — сухо ответил Штокман, маленькой расческой разделив черную бороду на две равные половины.
— Та-а-ак-с.
Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол; бегло проглядел вторую; отложив ее в сторону и прочитав обложку третьей, повернулся к Штокману лицом:
— Где у тебя еще хранится подобная литература?
Штокман прищурил левый глаз, словно целясь:
— Все, что имеется, тут.
— Врешь! — четко кинул офицер, помахивая книгой.
— Я требую…
— Ищите!
Пристав, придерживая рукой шашку, подошел к сундуку, где рылся в белье и одежде рябоватый, как видно напуганный происходящим, казак-сиделец.
— Я требую вежливого обращения, — договорил Штокман, целясь прищуренным глазом офицеру в переносицу.
— Помолчите, любезный.
В половине, которую занимал Штокман с женой, перекопали все, что можно было перекопать. Обыск произвели и в мастерской. Усердствовавший пристав даже стены остукал согнутым пальцем.
Штокмана довели в правление. Шел он впереди сидельца, посреди улицы, заложив руку за борт старенького пиджака; другой помахивал, словно отряхивая прилипшую к пальцам грязь; остальные шли вдоль плетней по стежке, испещренной солнечными крапинами. Следователь так же наступал на них ботинками, обзелененными лебедой, только фуражку не в руке нес, а надежно нахлобучил на бледные хрящи ушей.
Допрашивали Штокмана последним. В передней жались охраняемые сидельцем уже допрошенные: Иван Алексеевич, не успевший вымыть измазанных мазутом рук, неловко улыбающийся Давыдка, Валет в накинутом на плечи пиджаке и Кошевой Михаил.
Следователь, роясь в розовой папке, спросил у Штокмана, стоявшего по ту сторону стола:
— Почему вы скрыли, когда я вас допрашивал по поводу убийства на мельнице, что вы член РСДРП?
Штокман молча смотрел выше следовательской головы.
— Это установлено. Вы за свою работу понесете должное, — взвинченный молчанием, кидал следователь.
— Прошу вас начинать допрос, — скучающе уронил Штокман и, косясь на свободный табурет, попросил разрешения сесть.
Следователь промолчал; шелестя бумагой, глянул исподлобья на спокойно усаживавшегося Штокмана:
— Когда вы сюда прибыли?
— В прошлом году.
— По заданию своей организации?
— Без всяких заданий.
— С какого времени вы состоите членом вашей партии?
— О чем речь?
— Я спрашиваю, — следователь подчеркнул «я», — с какого времени вы состоите членом РСДРП?
— Я думаю, что…
— Мне абсолютно неинтересно знать, что вы думаете. Отвечайте на вопрос. Запирательство бесполезно, даже вредно. — Следователь отделил одну бумажку и придавил ее к столу указательным пальцем. — Вот справка из Ростова, подтверждающая вашу принадлежность к означенной партии.
