Мельница на Флоссе - Элиот Джордж "Мэри Энн Эванс" (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
– А какую плату он потребует? – сказал мистер Теливер, который чуял, что услуга этого удивительного магистра будет стоить высокой цены.
– Пожалуй, я знаю священника, который просит полтораста за своих младших воспитанников; и этого человека сравнить нельзя с Стеллингом. «Я знаю, один большой человек в Оксфорде (говорил Стеллинг) мог бы добиться высших ученых звании, если б он захотел; но университетские почести не прельщают его; он человек спокойный – шума не любит».
– Ах, оно и лучше, гораздо лучше, – сказал мистер Теливер: – да полтораста – цена необыкновенная. Я никогда и не думал дать столько.
– Хорошее воспитание, позвольте мне сказать вам, Теливер – за эту цену просто даром; но Стеллинг очень умерен в своих условиях: он человек нежадный. Я не сомневаюсь, за вашего мальчика, он возьмет сто; а за такую цену не достанете другого священника. Хотите, я напишу об этом?
Мистер Теливер потирал свои колени и смотрел, в размышлении, на ковер.
– Да он, может быть, холостяк, – заметила мистрис Теливер в промежутке: – я плохого мнение об экономках. Вот, у моего брата (он уже давно отправился) была экономка; что ж? из лучшей перины она вынула половину пуха да и спустила его на сторону. А уж сколько она потаскала белья, так уж я, право, и не умею вам и сказать! Звали ее Стот. Сердце мое не потерпит, чтоб отправить Тома туда, где есть экономка, и надеюсь и вы, мистер Теливер, не захотите этого.
– На этот счет вы можете быть спокойны, мистрис Теливер, – сказал мистер Райлэ. – Стеллинг женат на хорошенькой, добренькой бабочке; лучшей жены никому пожелать нельзя; добрее души не встретите на свете: я знаю хорошо ее семейство. У нее такой же цвет лица, как у вас, и ваши светлые, кудрявые волосы; она из хорошей семьи в Медпорте; и не всякое предложение было бы там принято. Да этаких людей, как Стеллинг, не встречаете же вы каждый день: он человек разборчивый и не бросится на всякое знакомство. Впрочем, я думаю, он не станет противиться, чтоб взять вашего сына. Я думаю, он не станет противиться, если я ему представлю.
– Не знаю, что может он иметь против мальчика, – сказала мистрис Теливер с оскорбительным самолюбием матери. – Кожа у него такая здоровая и свежая, хоть кому пожелать.
– Но одна вещь пришла мне теперь на мысль, – сказал мистер Теливер, поворачивая голову на сторону и посматривая на мистера Райлэ, после продолжительного созерцание ковра: – не слишком ли учен священник, чтоб образовать из мальчика делового человека? Я того мнение о попах: ученость их так глубока, что ее и не завидишь; я не этого хочу для Тома. Я хочу, чтоб он знал цифирю, писал, как по-печатному, дело бы разом увидел, да знал бы, что у людей-то на уме, да как передать вещь словами, к которым привязаться нельзя – вот это-то дело особенное! заключил мистер Теливер, покачивая головою: – чтоб передать человеку, что вы думаете, не платя за то.
– Ах, мой любезный Теливер! – сказал мистер Райлэ: – вы совершенно ошибочно судите о духовенстве. Все лучшие учители из духовных; а которые не из духовных, так это уж дрянь.
– Да, в роде Якобса, в академии, прервал мистер Теливер.
– Разумеется, люди, которым не удалось в других занятиях. Теперь, священник – джентльмен и по занятию и по воспитанию и, кроме того, он знает, как образовать основательно мальчика и приготовить его так, чтоб он мог с честью выступить на какое угодно поприще. Конечно, есть священники, которые только люди книжные; но, положитесь на меня, Стеллинг не из таких: у него глаза на все открыты, позвольте мне вам сказать. Намекните ему только – и того довольно. Теперь вы – заметили про вычисление; скажите только Стеллингу: «Я хочу, чтоб мой сын был совершенным арифметчиком», а остальное можете ему предоставить.
Мистер Райлэ остановился на минуту, между тем, мистер Теливер, совершенно-убежденный в достоинстве духовного наставничества, готовился внутренне, как он скажет мистеру Стеллингу: «Хочу, чтоб мой сын знал арифметику».
– Видите, мой любезный Теливер, продолжал мистер Райлэ: – когда вы имеете дело с совершенно-воспитанным человеком, каков Стеллинг, он возьмется учить, чему хотите. Если работник знает, как владеть своим инструментом, то он сделает одинаково хорошо и раму, и дверь.
– Что правда, то правда, – сказал мистер Теливер, окончательно убежденный, что духовные должны быть лучшие учители.
– Пожалуй, я скажу вам, что я сделаю для вас, объявил мистер Райлэ: – это я сделаю не для всякого. Я повидаюсь с тестем Стеллинга, или напишу ему несколько строчек, когда вернусь в Брассиг, и скажу, что вы желаете поместить своего мальчика к его зятю. Стеллинг напишет вам тогда и изложит свои условия.
– Да ведь это еще не к спеху – не так ли? – сказала мистрис Теливер: – надеюсь, мистер Теливер, вы не пожелаете, чтоб Том поступил в свою новую школу прежде Иванова дня. Он начал в академии с Благовещения: видите, много вышло из этого добра.
– Эй, Бэсси! не вари пива на Михайлов-день из худого солода: плохой выйдет запас, – сказал мистер Теливер, подмигивая и улыбаясь мистеру Райлэ с естественною гордостью человека, которого милая супруга была заметно ниже его по уму. – Но что правда, то правда: время еще терпит. Здесь вы напали на дело, Бэсси.
– А лучше не откладывать бы далеко, – сказал мистер Райлэ спокойно. – Стеллинг может получить предложение от других; а я знаю, он не возьмет более двух или трех нахлебников, да и то едва ли. Будь я на вашем месте, я бы разом сговорился с Стеллингом. Нет необходимости отдавать мальчика прежде Иванова-дня, но я был бы спокоен и уверен, что никто не забежит прежде меня.
– А что ж, и то правда, – сказал мистер Теливер.
– Отец, перебила Магги, которая незаметно подошла к локтю отца и слушала с разинутым ртом, держа вверх ногами свою куклу и придавливая ее нос о кресло: – отец, а далеко это, куда отдадут Тома? Поедем ли мы когда-нибудь повидаться с ним?
– Не знаю, моя девочка, – сказал отец нежно. – Спроси мистера Райлэ: он знает.
Магги вдруг повернулась к мистеру Райлэ и сказала:
– Как далеко это, сэр?
– О, очень далеко! – ответил тот джентльмен, который был того мнение, что с детьми всегда должно говорить шутя, если только они Благонравные дети. – Вам придется запастись семимильными сапогами, чтоб попасть к нему.
– Это пустяки! – сказала Магги, надменно встряхивая головой и отвертываясь, со слезами на глазах.
Она стала не любить мистера Райлэ: очевидно, он считал ее пустою, глупенькою девочкой.
– Перестаньте, Магги, постыдились бы расспрашивать и тараторить, – сказала мать. – Пойдите, сядьте на вашу скамеечку, да молчите. Но, прибавила мистрис Теливер, которой опасения были также возбуждены: – так ли это далеко, чтоб я сама не могла стирать и чинить его белье?
– Всего миль пятнадцать, – сказал мистер Райлэ. – Вы спокойно можете туда съездить и вернуться в один день. Да и Стеллинг человек радушный, приятный; он будет рад, если вы у него останетесь.
– Да для белья-то, я думаю, это слишком далеко, – сказала мистрис Теливер печально.
Появление ужина кстати отложило это затруднение и избавило мистера Райля от труда придумывать для него какое-нибудь решение; а этот труд он непременно взял бы на себя, потому что, как вы видите, он был человек очень обязательный. И действительно, он дал себе труд отрекомендовать мистера Стеллинга своему другу Теливеру, но не ожидал себе от того никакой положительно-определенной выгоды, хотя некоторые легкие признаки могли бы обмануть чересчур остроумного наблюдателя. Ничто так часто не вводит нас в заблуждение, как остроумие, если да нападет оно не на тот след; остроумие, убежденное, что люди действуют и говорят из каких-то особенных побуждений, всегда имея в виду предположенную цель, Конечно, даром тратит свои силы в этой воображаемой игре. Интригующая жадность, глубоко-задуманные планы, чтоб достичь эгоистической цели, изобилуют только на сцене театров. Многие из наших собратий неповинны в них, потому что они требуют слишком напряженного действия ума. Легко напакостить своему ближнему и без такого труда: мы часто это можем делать, лениво поддакивая, лениво недоговаривая, тривиальною ложью, в которой мы сами не можем дать отчета, мелким мошенничеством, примиряемым мелкою расточительностью, неловкою лестью и топорными намеками. Большая часть нас побирается в этом случае насущным хлебом, чтоб удовлетворить небольшому кружку непосредственных желаний; мы бросаемся на первый кусок, чтоб насытить это голодное отродье, и редко думаем о сохранении семян, или об урожае следующего года.
