Соленый лед - Конецкий Виктор Викторович (бесплатные версии книг txt) 📗
Я ухожу, уже ночь, ужас надвигающегося кошмара во мне. Я один у себя в комнате. Горит свеча-ночник. В слабом свете я листаю рукопись Достоевского, читаю прекрасные, гениальные фразы, картины, созданные в рукописи словами. И вдруг спиной чувствую присутствие кого-то. Оборачиваюсь – через двор быстро идет к дверям темный человек. Душа цепенеет во мне, хочу кричать – не могу. Понимаю, надо броситься на человека, задержать в сенях, не допустить к рукописи и светильнику. Великим усилием вырываюсь из оцепенения страха, прыгаю страшному человеку навстречу. Но его уже нет в сенях. Оборачиваюсь – он позади меня, уже в комнате, у стола, тянет руку к светильнику…
Проснулся я весь в поту, долго таращил глаза на полку с навигационными пособиями, на открытый иллюминатор. Хлюпала вода за бортом. И ужас еще жил в душе. Потом наступила обычная радость от того, что все это только сон, что мы лежим в дрейфе в заливе Мэн… Но дурной осадок остался. Вспоминая сон, я понимал, что страшный человек погасил светильник. То есть во сне-то он не погасил, но за кадром сна – погасил. И жуткое ощущение того, как он миновал меня, оказался в комнате, у рукописи.
Утешался я только тем, что все-таки преодолел страх и прыгнул ему навстречу. Быть трусом во сне еще омерзительнее, чем в жизни.
Записывать сны – тоже неприятно. Атавизм живет в глубине нас; ищешь намек, находишь символ, вспоминаешь Фрейда и думаешь – не пора ли обратиться к психиатру?
Но я все-таки записал сон и спустился в кают-компанию.
Было около четырех. «Вацлав Воровский» спал.
В кают-компании мерцал забытый телевизор. Я налил стакан чая, закурил и посмотрел фильм о собаке, акуле и дельфине.
Хорошо сидеть перед вахтой в уютной кают-компании одному, со стаканом чая и сигаретой, и смотреть на шотландскую овчарку. Псине не повезло, он упал с борта шикарной шхуны, и никто этого не заметил. Пес плывет к далекому берегу, а подлые акулы окружают его. Акул замечают дельфины, они решают спасти собаку. Дельфины несутся в атаку на акул. Как снята эта гонка в толще воды! Оператору-подводнику надо при жизни памятник ставить!.. Акула возле самого пса. Тот прижал уши, глаза полны ужаса, изо всех сил гребет к берегу… Автомобиль. Дама в купальнике поднимается на крышу машины. Автомобиль трогается с места, волосы дамы развеваются… «Лучшие в мире амортизаторы „Меркурий“!»… Акула переворачивается на спину, чтобы удобнее схватить пса. Дельфин с налета вспарывает ей живот. Стрелой проносится еще один дельфин, вырывает из акулы кусок. Но пес выбился из сил, тонет… Толпа марсианских дикарей окружила космонавта. Сейчас его будут жарить. Костер уже горит. Один дикарь – самый страшный – потрошит карманы космонавта. Из кармана в костер падает пакетик. Клубы зловещего дыма. Дикари разбегаются, зажимая носы. Космонавт спасен. «Покупайте порошок от домашних насекомых фирмы…»
Конечно, каждый привыкает к своей стране, к ее обычаям. У кого-то из хороших американских писателей, кажется у Колдуэлла, я читал трогательные признания о привычке американцев к рекламе. Как на фронте, в Европе, ему мечталось возвращение домой и снились родные рекламы Бродвея. Правда, другой писатель – Хемингуэй – недоуменно спросил: «Как можно жить в Нью-Йорке, если существует Венеция и Париж?..»
Когда дельфины спасли шотландскую овчарку, я выключил телевизор и вышел на палубу.
В ночи близко ворочалась и дышала Америка. Чудовищно огромная страна, сотни миллионов людей.
Странно думать, что нация может появиться из ничего за несколько десятков лет, что нация может существовать, не имея за плечами тысячелетней истории. Приплыли разные люди, вылезли на берег, побили индейцев, послали к черту своего короля, оставшегося на далеком острове, – и появились на свете американцы. Теперь есть и австралийцы, и канадцы… Это на русском языке называется «смазь всеобщая».
Французы в Канаде тянут в одну, англичане в другую, а украинцы в третью сторону. И отсутствие лица у Канады видно даже на экране телевизора.
У Америки лицо есть. Американцы действительно нация, но эта нация имеет короткие корни. Духовность накапливается в душе народа тысячелетиями. Если духовности не хватает, порошок от насекомых сыплют в человеческие мозги вместе с судьбой симпатичной шотландской овчарки и дельфинами.
Есть в Америке для меня нечто жуткое, хотя никакая другая нация не родила столько великих людей, близких русскому сердцу. Пожалуй, даже Франция уступит в количестве таких людей Америке.
В мокром тумане крякали и взвизгивали чайки. Слабая зыбь плюхала за бортом. Трап был высоко приподнят.
Накануне к этому трапу прибыл с очередным вельботом пьяный вдребезги рыбак. Чемодан он где-то забыл, но в каждой руке сжимал по десятикилограммовой гантели.
Вельбот мотало на зыби под трапом, и голова рыбака находилась в явной опасности.
Он развалился на корме вельбота в позе Степана Разина и, конечно, злил нас, но он был великолепен – огромный мужчина, занявший всю корму вельбота, с гантелями в лапах, с хитрой улыбкой на добрейшей роже. Он, наверное, много помог друзьям во время работы в океане и знал своим пьяным подсознанием, что его любят друзья. И потому ушкуйничал, орал, что не хочет возвращаться домой – его дом здесь! Друзья сунули ему под микитки чем-то тяжелым и обмотали тросом, а мы подцепили Степана Разина гаком кормового крана и вздернули на борт, нарушая все правила техники безопасности. Мы бы не стали затруднять себя, если б кран не понадобился нам самим, – боцман получил в подарок немного мороженой рыбы. Вот вместе с этой подарочной рыбой Степан и вознесся на палубу лайнера, тараща подбитые друзьями очи на все вокруг. Казалось, он искал княжну, которую следовало швырнуть в набегающую волну, но княжны не было… Он был прекрасен, потому что не имел в душе никакой злобы. Во всем его безобразном поведении была только отчаянная широта рыбацкой натуры. Потом, уже на обратном пути, он оказался самым стеснительным и тихим пассажиром, как и следовало ожидать…
Я обошел судно по пустынной палубе. За кормой маячил темный силуэт танкера-водолея. Трос и шланг связывали нас с ним. В цистерны «Воровского» лилась пресная водичка. Она плескалась раньше в Великих озерах. Потом ее обменяли на доллары, и теперь она булькала в толстенном шланге водолея «Пирятин».
Возле шланга сидел вахтенный матрос и вытачивал из деревяшки пробку. Пустая водочная бутылка стояла возле матроса. Бутылка предназначалась для расписки за принятую воду.
Бутылка привязывается к шлангу, и «Пирятин» вытаскивает ее на борт. Способ связи начала прошлого века.
Была тихая, туманная, штилевая ночь…
В штурманской рубке сидел старпом и читал сонными глазами «Замок Броуди».
– Чего встал? – спросил старпом. – Я велел тебя не будить.
– Сам встал. Иди поспи, – сказал я в свою очередь. – В дрейфе я тут до утра справлюсь.
– Ерунда какая-то с водой, – сказал старпом. – Не перетекает из форпика. «Пирятин» злится, что мы так долго принимаем, а она не лезет. Воздушная подушка где-то образовалась. Мы с водолея женщину будем брать. Беременная, в декрет идет. Фамилию ее узнай и все данные.
– Откуда они воду возят?
– С Галифакса. Дешевле вода в Канаде. Вот они и берут с Галифакса, а не с Бостона.
– Нравится тебе «Замок Броуди»?
– Если начал, так закончу.
Ему здорово хотелось спать, но приемка воды – старпомовское дело, и он не собирался перепоручать его мне. Черт его знает, читают американские моряки романы Кронина в четыре часа ночи?
– А ты не первый писатель, с которым я плаваю, – вдруг сказал Володя Самодергин. – Я еще с Юханом Смуулом плавал. Мы на Шпицберген его возили. Он еще неизвестный был.
– Он, наверное, хороший человек, – сказал я. – А как тебе показалось?
– Очень хороший, – сказал Володя. – Пришли мы на Шпиц, и мне приказали показать ему колонию. Пошли мы, рудник посмотрели, потом в столовую пошли. Я его попросил внизу подождать, а сам к директору поднялся, чтобы предупредить, что писатель тут и чтобы приготовили… Ну, сам понимаешь. Поговорил с директором, спускаюсь, а его нет нигде. Туда, сюда… Смотрю, он уже у самого подножия сопки, драпает к пароходу изо всех сил. Он, оказывается, понял, зачем я к директору пошел… ну и убежал. Он и в кают-компании все в уголок жался, стеснялся и молчал. Очень стеснительный писатель… Давай-ка попробуем по радиопеленгам определиться, пока солнце далеко…
