Предания нашей улицы - Махфуз Нагиб (книга бесплатный формат txt) 📗
И все наперебой стали проклинать богатство и силу. Али подобрал камень и швырнул его в сторону горы, демонстрируя свой праведный гнев.
— С тех пор, — говорил Рифаа, — как поэты поведали о том, что Габалауи завещал Габалю превратить жилища его рода в дома, не уступающие красотой и величием Большому дому, люди возжелали для себя силы и мощи Габалауи и забыли о других его достоинствах. Поэтому-то Габалю и не удалось изменить их души тем, что он вернул им право на имение. Когда же он покинул этот мир, сильные вновь возалкали, а слабые озлобились. И все снова стали несчастными. Я же открою врата счастья, не прибегая ни к доходам от имения, ни к силе.
Керим приблизил лицо свое к лицу Рифаа и поцеловал его, а тот продолжал:
— Завтра же, когда сильные увидят счастье слабых, они поймут, что их сила и неправедное богатство — ничто!
Друзья откликались на его слова возгласами одобрения и восхищения. В это время ветерок донес из пустыни пение пастуха. На небе появилась первая звездочка. Рифаа, глядя в лица друзей, сказал:
— Но одному мне не справиться с исцелением всех жителей улицы. Пришло время и вам взяться за это дело, постичь тайны изгнания ифритов из душ людей.
Лица друзей засияли от радости, а Заки воскликнул:
— Это наша заветная мечта!
— Вы будете творцами счастья нашей улицы, — улыбнулся Рифаа.
Вернувшись в свой квартал, друзья увидели, что в одном из домов зажжены свадебные огни. Собравшиеся на свадьбу жители квартала заметили Рифаа и окружили его, желая пожать ему руку. Это увидел сидящий в кофейне Батыха и в раздражении вскочил со своего места. Ругаясь и раздавая пощечины направо и налево, он с наглым видом подошел к Рифаа и спросил:
— Ты кем себя считаешь, парень?
— Я друг бедняков, муаллим, — вежливо ответил Рифаа.
— В таком случае и веди себя как бедняк, а не как жених на свадьбе! Или ты забыл, что ты изгнан из своего квартала, что ты — муж Ясмины и знахарь?! Батыха в ярости плюнул.
Люди расступились, на некоторое время воцарилось молчание. Но веселый шум свадьбы скоро снова возобновился.
54
Главный футувва улицы Бейюми стоял у задней калитки своего сада, выходящей на пустырь. Было начало ночи. Бейюми прислушивался, поджидая кого— то. Когда раздался осторожный стук, он открыл калитку, и в сад проскользнула женщина. Закутанная в темную малайю, с закрытым лицом она походила на ночную птицу. Бейюми взял ее за руку и повел по дорожке в глубь сада, избегая приближаться к дому. Открыв дверь летнего павильона, он вошел туда, и женщина следом за ним. Бейюми зажег свечу и поставил ее на подоконник. Павильон выглядел заброшенным, диваны были составлены в один ряд. Лишь посередине находилось большое блюдо с кальяном и всем необходимым для курения, а вокруг него лежали мягкие тюфячки. Женщина сняла с себя малайю и покрывало с лица, и Бейюми с такой силой привлек ее к себе, что ей стало больно — взгляд ее молил о пощаде. Она осторожно высвободилась из объятий Бейюми, а он, рассмеявшись, уселся на один из тюфячков и принялся пальцами разгребать пепел в поисках горящего уголька. Женщина села рядом с ним, поцеловала его в ухо и сказала, указывая на жаровню:
— Я почти забыла этот запах.
Он снова принялся целовать ее, потом бросил кусочек гашиша в ее подол со словами:
— Этот сорт на нашей улице курят лишь управляющий и раб Аллаха, которого ты видишь перед собой.
Вдруг с улицы послышался шум борьбы, удары палок, звон стекла, топот бегущих ног, голоса женщин, затем лай собак. В глазах женщины отразилось беспокойство, но мужчина, не обращая внимания на шум, продолжал мельчить пальцами гашиш.
— Мне так трудно добираться сюда незамеченной! — воскликнула женщина. — Сначала дойти до Гамалийи, оттуда до Даррасы, а потом через пустыню к твоему дому!
Он склонился к ней совсем близко, так что ощутил запах се тела, и, не переставая крошить гашиш, пошутил:
— Я не против навестить тебя в твоем доме.
Если бы ты сделал это, — улыбнулась женщина, — никто не посмел бы тебе помешать. Сам Батыха посыпал бы гебе дорогу песком. Но потом они отыгрались бы на мне!
Гладя его жесткие усы, она игриво проговорила:
— Но ты тоже рискуешь, принимая меня в своем доме, ведь твоя жена может узнать об этом.
Бейюми оставил гашиш и обнял ее с такой силой, что она застонала и прошептала:
— О боже! Убереги нас от любви футувв!
Он отпустил ее, гордо вскинув голову и выпятил грудь, как индийский петух.
— Существует лишь один футувва, а остальные — молокососы.
Гладя его поросшую волосами грудь, женщина стала поддразнивать его:
— Ты футувва над людьми, но не надо мной. Он легонько ущипнул ее и ответил:
— А ты венец на голове футуввы! — Протянул руку к подносу и взял с него кувшин. — Отличное пиво!
— Но у него очень сильный запах, его может учуять мой дорогой муженек!
Он сделал несколько глотков прямо из кувшина и, утолив жажду, продолжал готовить кальян:
— Подумаешь муж! Я видел его несколько раз — он смахивает на сумасшедшего. Первый мужчина на нашей улице, занявшийся женским делом — совершением обряда зар.
Следя за тем, как Бейюми раскуривает трубку, женщина задумчиво проговорила:
— Я обязана ему жизнью, поэтому и терплю его. От него нет вреда, да и обмануть его ничего не стоит.
Он передал ей кальян, она сделала несколько жадных затяжек и выпустила густую струю дыма, закрыв глаза от удовольствия. Он в свою очередь затянулся несколько раз, говоря между затяжками:
— Брось его! Он играет тобой, как ребенок игрушкой. Женщина насмешливо пожала плечами.
— У моего мужа нет другой заботы в этом мире, кроме как избавлять бедняков от ифритов.
— А ты его еще ни от чего не избавила?
— Бедная я, бедная! Достаточно взглянуть на его лицо, и все станет ясно без слов.
— Неужели ни разу в месяц?
— Ни разу в год! Он не обращает внимания на жену, так как поглощен ифритами других людей!
— Чтоб его самого оседлали ифриты! Л какую выгоду от этого он имеет?
— Никакой! — Женщина растерянно покачала головой. — Если бы не его отец, мы бы давно умерли с голоду. Но он убежден в том, что его призвание — делать бедняков счастливыми, освобождая их от ифритов.
— А кто его призвал?
— Он утверждает, что именно этого желал для своих потомков владелец имения.
В узких глазах Бейюми появился интерес, он отложил трубку и спросил:
— Он сказал, что этого хотел владелец имения?
— Да…
— А как ему стало известно это желание?
Женщина насторожилась, испугавшись, что разговор этот может иметь неприятные последствия. Поэтому она объяснила уклончиво:
— Так он толкует предания о Габалауи, исполняемые поэтами.
Бейюми принялся набивать новую трубку.
— Собачья улица! — воскликнул он. — А квартал Габаль самый мерзкий! Из него вышел знаменитый шарлатан. А теперь они повторяют небылицы об имении и о десяти условиях, утверждая, будто владелец имения — их дед. Вчера этот негодяй Габаль обманом присвоил имение, а сегодня этот слабоумный толкует вкривь и вкось россказни поэтов! А завтра станет утверждать, что слышал это от самого Габалауи!
— У него нет других намерений, кроме как исцелить бедняков от ифритов, — заметила обеспокоенная Ясмина.
Футувва шутливо зарычал и сказал:
— Кто знает, может быть, и в имении сидит ифрит?! Затем громко, рискуя нарушить тайну свидания, крикнул:
— Владелец имения мертв! Или все равно что мертв! Так-то, сукины дети!
Ясмина перепугалась не на шутку и, чтобы напомнить ему, зачем она пришла, принялась потихоньку снимать с себя платье.
Угрюмое выражение постепенно сошло с лица Бейюми, и он уже не сводил с нее загоревшихся глаз.
55
Одетый в широкую абу, управляющий выглядел тщедушным. Забота была написана на его белом, круглом, преждевременно увядшем лице. Взгляд блеклых глаз, набрякшие веки и мешки под глазами говорили о том, что его ранняя старость — следствие неуемной погони за житейскими наслаждениями. На полном лице Бейюми никак не отражалось удовольствие, которое он втайне испытывал, наблюдая за беспокойством своего господина. Это беспокойство подтверждало важность известий, которые принес Бейюми, а следовательно, и важность услуг, которые он оказывает управляющему.
