Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Я тем временем в соседней комнате, ещё раз проверив её документы, прочитал и письма. Это были трогательные своей искренностью и любовью послания молоденького сержанта-фронтовика своей психически больной матери. Осмотрел я и заплечную торбочку Ивашевой: куски хлеба, грязный до черноты носовой платок, такие же грязные, жалкие тряпки – бельё, немножко сахара. Всё это держалось вперемешку, нормальный человек никогда бы так не положил.
– Случай ясный, – сказал мне доктор после ухода Ивашевой. – Место ей в колонии для хроников, но таковой, увы, не имеется: сожжена немцами… В больницу же взять её не можем: на всю область у нас шестьдесят коек, – сняв и протирая носовым платком очки, сообщил он. – На очереди сотни больных, и мест не хватает даже для буйных… А она совершенно безвредна… Ко всему, при её бредовом восприятии действительности, при её постоянной надежде встретить сына, изолировать её было бы просто, знаете ли, бесчеловечно… Пережить такое… Потерять двух сыновей… Что это для матери, нам, мужчинам, невозможно даже себе представить.
Бедный доктор… Тут оказался бессильным и его сорокалетний опыт врача-психиатра. Он так и не узнал, да если бы ему и сказать, он едва ли поверил бы, что все симптомы, рефлексы и синдромы были отработаны и «поставлены» Ивашевой в кёнигсбергской клинике профессора Гасселя.
Заподозрил её Таманцев.
Любопытно, что, увидев Ивашеву впервые, он отдал ей свой пайковый сахар и, как он сам мне потом признался, «чуть не прослезился».
Когда же она попалась ему на глаза в четвёртый или пятый раз, он уловил, что, проходя мимо теплушек с людьми и зовя, как и всегда, сына, она время от времени поглядывала на платформы с техникой, словно считала. Под вечер он последовал за ней в город и там на разрушенной улице еле успел юркнуть в развалины, вовремя заметив, как она подняла руку на уровень глаз, чтобы при помощи зеркальца, зажатого в кулаке, на ходу, не оборачиваясь, проверить, не ведётся ли за ней наблюдение. Спустя полчаса она вывела его на окраину к старенькому домишку, где потом мы взяли в подвале радиста и передатчик, но уже в ту минуту, когда, заметив зеркальце, Таманцев юркнул в развалины, участь «Анны Ивашевой» (настоящую фамилию, имя и личность установить не удалось), квалифицированного агента абвера, судя по всему, обрусевшей немки, была решена.
Я видел её через неделю на следствии: абсолютно осмысленный, холодный взгляд, поджатые губы, гордая осанка, во всём облике – презрение и ненависть. Она категорически отказалась отвечать на вопросы, молчала до самого конца, однако, уличённая показаниями радиста и вещественными доказательствами, была осуждена и расстреляна.
Женщина, помешавшаяся после гибели на фронте двух сыновей, – это была отличная оригинальная маска с использованием и эксплуатацией великого, присущего всем нормальным людям чувства – любви к матери.
«Ивашева» действовала на узловых станциях в наших оперативных тылах ровно четыре недели. Страшно даже подумать, сколькими жизнями заплатила армия за этот месяц её шпионской деятельности…
Перед вылетом из Лиды мы с Поляковым всё обсудили и оговорили. Наши выводы вкратце выглядели так:
наблюдение за движением эшелонов ведётся в Белостоке или, что вероятнее, в Гродно. Это стационарное слежение: маршрутникам или фланёрам продержаться сутки и более непосредственно на железнодорожном узле со строгим охранительным режимом практически невозможно;
наблюдение ведётся не одиночкой, а как минимум двумя агентами.
При перевозке реактивной артиллерии – «катюш» – на каждой платформе находится часовой, установки наглухо задраиваются брезентами, под которые подкладываются дощатые каркасы и кипы сена, изменяющие конфигурацию груза. Так что определить, что это «катюши», а тем более отличить в эшелоне «М-13» от «М-31», может только квалифицированный специалист с зорким глазом, человек, имеющий отличную военную и агентурную подготовку, причём полученную в последние полтора-два года, то есть знающий новую боевую технику.
И в Гродно и в Белостоке мы начали с выяснения режима на железнодорожных узлах. Оказалось, что никто из посторонних не смог бы находиться сколько-нибудь длительное время на путях, в депо и служебных помещениях, оставаясь незамеченным. Парные патрули военной комендатуры были ретивы и по-настоящему бдительны; стоило нам потолкаться у эшелонов, как на нас обратили внимание и предложили предъявить документы. Места ожидания для гражданских пассажиров, перроны и пристанционные территории находились под круглосуточным наблюдением транспортной милиции и отделений госбезопасности. Такой строгий порядок и в Гродно и в Белостоке соблюдался с момента освобождения.
На обеих станциях меня не оставляло неприятное чувство какой-то виноватости, особенно сильно я ощущал его в Гродно. На путях там находилось около десяти воинских эшелонов; одни прибывали, другие отправлялись, такой круговорот не затихал уже второй месяц. Войска и боевая техника двигались к фронту, но раньше, чем они туда прибывали, районы выгрузки и сосредоточения становились известны противнику.
Глядя на бойцов и офицеров, ничего не подозревая бегавших у эшелонов, я то и дело вспоминал, что разыскиваемые действуют у нас в тылах уже около месяца, и мурашки ползали у меня по коже.
После ознакомления с охранительными режимами на обеих станциях я утвердился в мысли, что слежение ведётся не только маршрутниками или фланёрами, но и стационарными наблюдателями, причём скорее всего – железнодорожниками.
Я знал по опыту, что при восстановлении советской власти на освобождённой территории вражеские агенты стараются проникнуть в систему железнодорожного транспорта, причём отнюдь не на какие-либо начальнические должности. Они охотно идут на низовую работу – составителями поездов, смазчиками, стрелочниками, что даёт возможность постоянного свободного пребывания на станциях и общения с большим числом железнодорожников и проезжающих пассажиров, в основном, военнослужащих.
Разумеется, устроиться на железную дорогу стремится не только вражеская агентура, но и те, кто хочет получить бронь, а также повышенный по сравнению с нормами для городских рабочих паёк и топливо на зиму.
В Гродно и в Белостоке оказалось более шестисот человек, имеющих отношение ко всякому обслуживанию, техническому осмотру, профилактике ходовой части и переформированию проходящих эшелонов.
Из этих сотен людей к вечеру мы выявили тринадцать человек, чьи биографии последних лет представлялись туманными. Все они находились на оккупированной немцами территории и проживали тогда не по месту настоящего жительства; никаких достоверных данных, где именно они были эти годы и чем занимались, не имелось. В анкетах у двоих обнаружились противоречивые записи, непонятно, как или почему не замеченные работниками отдела кадров.
Из тринадцати человек наибольший интерес, на мой взгляд, представляли четверо:
1. Игнаций Тарновский – составитель поездов станции Белосток. По профессии – оружейный механик. Осенью 1941 года с группой инженеров и техников был вывезен немцами в Германию, где якобы работал на авиационном заводе в Бремене. В июне 1944 года отпущен домой, как указано в автобиографии, по состоянию здоровья. Однако при медицинском освидетельствовании две недели назад признан годным для работы на железной дороге без ограничений – никаких болезней у него не обнаружено. Ни один из вывезенных вместе с Тарновским в Белосток не вернулся, и никаких известий от них за все три года не поступало.
2. Чеслав Комарницкий – составитель поездов станции Гродно. В прошлом офицер польской армии, получивший перед войной высшее военное образование. В сентябре 1939 года был пленён немцами, но бежал из лагеря, пробрался в Южную Польшу, где якобы участвовал в движении сопротивления, был взводным, а затем командиром роты в отряде Гвардии Людовой «Гром».
3. Его брат Винцент Комарницкий – смазчик. В 1937–1942 годах, если верить анкете, дорожный мастер, затем бежал в Южную Польшу и будто бы находился в одном партизанском отряде с Чеславом.
