Динарская бабочка - Монтале Эудженио (список книг txt) 📗

— Ты права, прости меня, это был ястреб, сильный, вольный, удивительный ястреб. Ты хотела бы быть на его месте… понимаю. Я бы тоже хотел быть на его месте, быть ястребом… но только с тобой. Вот в чем разница, маленькая разница. Что ты говоришь? Разница не такая уж маленькая? Это был ястреб, извини меня, не знаю, чего я уперся, чего спорил. Я плохо разбираюсь в птицах. Сейчас он, наверно, уже в Казальпустерленго, может — над По. Это был ястреб, говорю тебе, ты права, на коленях говорю, пожалей меня, сжалься…

Новый порыв ветра, странный звук (возможно, поцелуй). И напоследок совсем тихий голос:

— С молоком или с лимоном? Я все время забываю. Мы так редко бываем дома… А птица красивая. Думаю, она уже в Пьяченце, на Конной площади.

НОВОГОДНИЙ УЖИН

— Синьор заказывал столик по телефону? — спросил maitre [197], заглядывая в записную книжку. — Будьте любезны, назовите вашу фамилию. Панталеони? Прекрасно. Ваш столик номер 15, в центре зала, вдали от оркестра, как вы просили.

— Меню, пожалуйста.

— Прошу, командор. Крем «Пармантье», янтарная камбала в кляре, цесарка на вертеле с красным цикорием из Тревизо. Персик «мельба» и игристое — разумеется, отечественное.

— Все это за четыре тысячи пятьсот лир, — поморщился клиент. — Небогатая же у вас фантазия. Хотелось бы чего-нибудь получше.

— Синьор будет ужинать a la carte [198]? Хорошая идея. Посмотрите меню. У нас широкий выбор.

Синьор Панталеони склонился над нарядным документом, в результате чего брови его поползли вверх; нервно стукнув кулаком по столу, он потребовал:

— Пришлите ко мне людей, отвечающих за то, что здесь понаписано, — шеф-повара и сомелье. Слишком много всего, и я хочу точно знать, от чего умру.

Пожав плечами, maitre удалился, чтобы привести шеф-повара в белом колпаке и специалиста по винам с ценной книжицей в кожаном переплете.

— Друзья мои, я пригласил вас, чтобы посоветоваться, — сказал синьор Панталеони. — Мне все равно, сколько это будет стоить, но я хочу поужинать, как бог. Я в нерешительности: можно было бы заказать для начала гренки с икрой и водку, но если вас это не оскорбит, я предпочел бы тарелочку теплой тосканской фасоли по-деревенски. Договорились, шеф? Крошечную порцию и к ней чашку двойного бульона с каплей шерри. Например, «Токона», сухого, с горчинкой. У вас есть «Токон», виночерпий? Вы ангел. Теперь перейдем к серьезным блюдам. Не скрою, что при мысли о порции камбалы из Адриатического моря на гриле у меня слюнки текут. Но она точно из Адриатического моря, или ее привезли из Базеля вместе с вашей тошнотворной янтарной? Если вы убедите меня в том, что речь идет о почетной гостье венецианской лагуны, я поддамся искушению. С лимоном и петрушкой или с соусом тартар, на ваш выбор. Насчет продолжения я в нерешительности. Жареные вальдшнепы, кабанина по-охотничьи? Гм. А нельзя ли, друг мой, приготовить мне потроха барашка с грибной подливой и картофелем? Готовка этого блюда требует времени, нужен глиняный горшочек, и не забудьте добавить щепотку чабреца. Пометьте, пожалуйста, maitre. Остается решить вопрос с десертом. Я бы охотно обошелся без него, но нужно соблюдать условности. Попробуем crepes [199] с ликером «Гран Марнье». Редко кто сейчас умеет их готовить, посмотрим. Спасибо, шеф, можете идти. Теперь ваша очередь, сомелье. Белое «Вальтеллина» к рыбе подойдет, как вы думаете? К потрохам хорошо бы легкое красное вино, только вот не представляю, какое? Розовое анжуйское? Можно попробовать. К десерту подайте бутылку «Родерера» брют или «Чарльза Хайдсика», только хорошей выдержки. Я полагаюсь на вас, спасибо. А теперь, maitre, когда мы остались одни, перейдем к счету.

— Торопиться некуда, синьор. Я приготовлю счет позже.

— Сожалею, но я бы хотел получить его сейчас.

Maitre, судя по всему, удивился. Пошел совещаться со специалистом по винам, терпеливо что-то записывал и через несколько минут вернулся с готовым счетом, составленным в высшей степени педантично.

— Двадцать три тысячи пятьсот лир, — сказал синьор Панталеони, — включая налоги и обслуживание. Optime [200]. Вот двадцать пять тысяч, сдачи не нужно. Кстати…

— Я вас слушаю, командор.

— Повар освобождается от необходимости готовить для меня этот праздничный ужин, разве что вы со всем своим штабом захотите угоститься им сами и выпить за мое здоровье. Вы меня поняли? Я хочу, чтобы на столе не было ничего, кроме ореховых скорлупок, стакана с отваром ромашки и пустой бутылки из-под шампанского. В глазах других посетителей я должен выглядеть человеком, закончившим ужин. Честно говоря, меня, как вы уже, вероятно, догадались, не интересует собственный ужин: мне интересно, что будут есть и пить они. Вам ясно?

— ?

— Из страшного обжоры я со временем превратился в большого гурмана. Но теперь единственное удовольствие для меня — смотреть, как едят другие. Люди, которым известна эта моя слабость, называют меня Созерцателем. Мною движет не любопытство: я моралист эпикуреец. Не имея возможности изучать человека с точки зрения всех его качеств и привычек, я выбрал самую устойчивую и одновременно самую приятную сторону его жизни: еду. То, как едят другие, их выбор, их поведение при исполнении этого повседневного ритуала позволяют мне делать выводы обобщающего характера, добираться до Причин и Следствий. Улавливаете мою мысль?

— ?

— Понимаю ваше недоумение: почему в таком случае я не приглашаю обедать и ужинать большое число людей и не делаю свои умозаключения, сидя дома? Во-первых, это обходилось бы мне гораздо дороже; во-вторых, приглашенный — человек несвободный, он не сам выбирает еду, он связан в движениях и в проявлении чувств. Прибавьте к этому, что все приглашенные оказываются людьми одного сорта, далеко не всегда самого интересного. Я мог бы пойти в официанты или бренчать на гитаре, ходить между столиками в остериях, но это не позволило бы мне соглядатайствовать. Единственный способ для этого — тот, который я выбрал: получить право сидеть за столом, держа в поле зрения минимум дюжину трапез. Если обсасывание косточек какого-нибудь редкого пернатого или пламя спиртовки особенно подействует на мои слюнные железы, я смогу наблюдать за операцией с более близкого расстояния, сделав вид, будто меня вызвали к телефону. В связи с этим, дорогой маэстро и друг, у меня к вам просьба: по моему знаку вы каждый раз посылаете ко мне боя сказать, что междугородняя на проводе, и я тут же встаю, прохожу мимо самого интересного столика и наблюдаю сцену во всех подробностях, медленно направляясь якобы к телефону и обратно. Я отождествляю себя со своими героями во всем вплоть до переедания, до опьянения. Поэтому-то мой врач и предостерегает меня от неумеренности. В определенном возрасте и созерцателю следует заботиться о своем здоровье. А вот уже и первые посетители. Я полагаюсь на вас, дорогой maitre, никто не должен ничего заподозрить. Приготовьте мой столик и пришлите за мной, когда мне покажется, что появилось что-то достойное внимания. Будьте готовы «по моему знаку» [201], как Сполетта в «Тоске». Я в ваших руках, дорогой maitre.

— Не беспокойтесь, синьор. За мной дело не станет.

ПРИГОВОРЕННЫЙ

В одном из цинковых тазов, предназначенных для трески в рассоле, из воды, налитой на несколько сантиметров, выступал лобстер, или, как он еще называется, десятиногий рак, или омар, воспетый Льюисом Кэрроллом в бессмертной истории Алисы. Окраска его панциря представляла собой нечто среднее между синим цветом акулы и болотно-зеленым; глаза — два блестящих черных шарика на двух столбиках: обе огромные клешни были туго связаны шпагатом. Если кто-нибудь протягивал палец, чтобы потрогать его панцирь, лобстер внимательно следил за траекторией пальца, успевая вовремя поднять клешню с очевидным намереньем отхватить своими кусачками ближайшую фалангу. Однако разжать острые кусачки мешал шпагат, и клешня снова падала в воду. Это было в Триесте, на рыбном рынке на набережной. Небо заволакивали тучи, начинался дождик.