Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек (книги .TXT) 📗
Как-то раз, в жаркое утро, под прохладными сводами длинной крытой веранды, Грэхема, сидевшего за чтением, окружило человек пять гостей; Паола была с ними. Когда они поговорили и отошли, он вернулся к своему журналу, и чтение его так поглотило, что он не заметил, как все кругом затихло. Он поднял глаза. Все ушли, кроме Паолы. Он слышал смех, доносившийся с дальнего края длинной веранды. Но Паола! Он перехватил ее взгляд, прямой, обращенный прямо на него. В нем таились сомнения, вопрос, почти страх; и все же в это мгновение он успел заметить, что это был взгляд испытующий и, как подсказало ему воображение, взгляд человека, заглядывающего в только что раскрывшуюся перед ним книгу судьбы. Веки ее дрогнули, и она густо покраснела. Дважды она хотела заговорить, но, как бы захваченная врасплох, она явно не знала, что сказать. Грэхем вывел ее из тягостного состояния, заговорив совершенно спокойно:
— Знаете, я только что читал хвалебную оценку де Врие деятельности Лютера Бербанка, и мне кажется, что Дик в мире домашних животных играет такую же роль, как Бербанк в растительном мире. Вы с ним творите жизнь, как бы своими руками лепите новые, полезные и прекрасные формы.
Паола, успевшая к этому времени овладеть собой, рассмеялась.
— Боюсь, — непринужденно продолжал Грэхем, — что, когда я вижу, что вами достигнуто, мне остается только оплакивать даром истраченную жизнь. Почему же я ничего не создавал? Я очень вам завидую.
— Мы действительно ответственны за рождение множества живых существ, — сказала она, — дух замирает от одной мысли об этой ответственности.
— У вас тут действительно все так и дышит плодовитостью, — улыбнулся Грэхем. — Цветение никогда и нигде раньше не производило на меня такого впечатления. Здесь все преуспевает и множится.
— Ах, вот что! — вдруг воскликнула Паола, как бы вспомнив что-то. — Я покажу вам моих золотых рыбок, я ведь их также развожу и тоже с коммерческой целью. Я снабжаю торговцев Сан-Франциско редчайшими видами и даже отправляю в Нью-Йорк; я самым серьезным образом зарабатываю деньги и хочу сказать, что получаю доход. Это видно из книг Дика, а он аккуратный бухгалтер. Вы у него не найдете ни молоточка, не внесенного в инвентарь, ни подковы, не указанной в книге расходов. Вот почему у него так много бухгалтеров! У нас дошли до того, что стоимость рабочего часа ломовой лошади вычислена с точностью до одной тысячной цента.
— Вернемся к вашим золотым рыбкам, — напомнил Грэхем, раздраженный постоянным упоминанием о Дике.
— Так вот, Дик заставляет своих бухгалтеров с такой же точностью контролировать и мои операции с золотыми рыбками. Мой счет учитывает каждый рабочий час, использованный на них в доме или в имении, вплоть до почтовых марок и письменных принадлежностей. Я плачу проценты за помещение, он берет с меня даже за воду, как будто я квартиронаниматель, а он городская водопроводная компания. При этом мне все же начисляется до десяти процентов прибыли, а иногда и до тридцати, но Дик смеется и утверждает, что если вычесть содержание управляющего, то окажется, что я зарабатываю очень мало, если не работаю в убыток, потому что на такую маленькую прибыль мне не нанять дельного управляющего. И все же, благодаря именно таким методам, Дик преуспевает в своих предприятиях. Он никогда ничего не начинает, не уяснив заранее до малейшей детали, что именно он желает получить, разве только, когда он задумает просто провести эксперимент.
— Да, он действует только наверняка.
— Я никогда не видела человека, столь уверенного в себе, — с жаром подхватила Паола, — и никогда не знала человека, действительно имевшего на это такое право, как он. Я его хорошо знаю. Он гений, но не в обычном смысле слова: он уравновешен и нормален, что несовместимо с гениальностью. Такие люди встречаются реже, и они выше гениев. Я думаю, что Авраам Линкольн был человеком такого типа.
— Должен признаться, что не совсем улавливаю вашу мысль, — сказал Грэхем.
— Ну, я, конечно, не хочу сказать, что Дик так же велик, как Линкольн, — торопливо продолжала она. — Дик, конечно, чудесный человек, но не в этом дело. Они схожи своей уравновешенностью, нормальностью, отсутствием блеска. Возьмите меня, я — то, что принято называть гением. Я никогда не знаю, как и почему у меня выходит то, что я делаю. Так я создаю эффекты в музыке, так же и ныряю. Хоть убейте, а я не объясню, как я ныряю, как делаю мертвую петлю, а Дик, наоборот, никогда ничего не делает, если заранее не знает, как ему за это взяться. Он все делает обдуманно и спокойно. Он вообще чудо, но никогда и ни в чем он не совершал ничего чудесного, выдающегося. Я-то его знаю. Ни в одном виде спорта он не установил рекорда, ни разу не был чемпионом. Но и посредственностью он также никогда не был. Такой он во всем. Он — точно цепь, все звенья которой выкованы совершенно одинаково, нет ни более массивного кольца, ни более слабого.
— Боюсь, что я похож на вас, — сказал Грэхем. — Я тоже — существо более обыденное, менее крупное в том, что вы называете гением. Я тоже при случае загораюсь и способен на многое такое, о чем никогда и не думал. И не считаю ниже своего достоинства склониться перед тайной.
— Дик ненавидит тайну. Ему недостаточно знать — «как». Он всегда пытается понять и «почему». В тайне он видит вызов. Она действует на него, как красный лоскут на быка. Так его и тянет сорвать все покровы, вырвать сердце у тайны, узнать — «как» и «почему», чтобы тайны больше не существовало, чтобы тайна стала фактом, подлежащим обобщению и научно доказываемым.
В назревавшем положении многое было сокрыто от самих трех действующих лиц. Грэхем не знал, с какими отчаянными усилиями Паола пытается не отрываться от мужа, занятого по горло тысячей планов и проектов и все реже появлявшегося среди гостей. К завтраку он выходил, но потом снова возвращался к себе и редко участвовал в прогулках. Правда, Паола знала, что он получает множество длинных шифрованных телеграмм из Мексики и что дела на рудниках осложнились. Она видела многих агентов и представителей иностранного капитала в Мексике, которые часто неожиданно приезжали для совещания с Диком. Он жаловался, что они отнимают у него самые драгоценные часы, но не объяснял, по каким именно делам они приезжают.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты не был так занят, — вздохнула она как-то утром, сидя у него на коленях, когда ей удалось ровно в одиннадцать часов застать его одного.
Правда, он не был совсем свободен: из-за нее бросил диктовать письмо на диктофон, а вздохнула она из-за осторожного покашливания Бонбрайта, уже входившего с новой пачкой телеграмм.
— Поедем с тобой сегодня днем одни, бросим всю компанию, я буду править Дадди и Фадди, — взмолилась она.
Он покачал головой и улыбнулся.
— Ты увидишь за завтраком любопытную компанию, — пояснил он, — никому не говори, но тебе мне хочется рассказать. — Он понизил голос, и Бонбрайт деликатно отошел в другой угол комнаты. — Нефтяники из «Тэмпико»; лично Сэмюэл — президент «Насиско» и Уншаар — большая шишка, тот самый, который организовал покупку железной дороги на Восточном побережье, чтобы лишить «Насиско» всякой поддержки, затем Матьюссон, представитель палмерстоновских интересов, по эту сторону Атлантического океана, ты, верно, помнишь всю эту английскую компанию, которая боролась с «Насиско» и с Пирсоном, да еще несколько человек. Понимаешь, как плохи дела в Мексике, раз все они забыли о своих распрях и собрались на совещание. И это все нефтяники, а я там тоже участвую, и они хотят использовать мои рудники. В воздухе нависло что-то грозное, и нам надо сплотиться и действовать дружно или бросить все дела в Мексике. Сознаюсь, я нарочно устранился, а теперь заставил их всех приехать ко мне на поклон, ведь тогда, три года тому назад, они готовы были потопить меня.
Он ласкал ее, целовал, называл нежными именами, но она видела, как глаза его нетерпеливо ищут фонограф с неоконченным письмом.
— Итак, — заключил он, крепче прижимая ее к себе, но тем самым, как ей показалось, намекая на то, что ей пора уходить. — Вот чем придется заняться днем. Долго никто из них не останется, они все уедут до обеда.
