Нищий, вор - Шоу Ирвин (книги полностью txt) 📗
— Это не пустыня, — огрызнулся Джонни. — Это ранчо. Оно расположено у подножия гор. По его территории бежит ручей, где водится форель.
— Давай съездим на этой неделе, — сказал Рудольф. — Денька на два, пока Инид будет у Джин. Ты сможешь?
— Я беру билеты, — ответил Джонни.
Они ехали мимо нескончаемых кладбищ Лонг-Айленда, куда нью-йоркцы поколение за поколением укладывают на вечный покой своих ближних. Рудольф закрыл глаза и предался мечтам о холмах и горах серебряного штата Невада.
Обычно Гретхен любила работать в монтажной по субботам, когда в безлюдном молчаливом здании они были вдвоем — она и ее помощница Ида Коэн. Но сегодня Ида видела, что Гретхен явно не в своей тарелке. Она без конца прокручивала пленку, резко щелкала ножницами, насвистывая что-то мрачное или горько вздыхая. Ида знала, почему Гретхен с утра в плохом настроении. Эванс Кинселла, их режиссер, снова принялся за старое: снимал как бог на душу положит, часто являлся на площадку с похмелья и позволял актерам валять дурака в надежде, что Гретхен чудом сумеет отыскать рациональное зерно в ворохе пленки, которую он ей швырнул. Да и в пятницу Ида была в монтажной, когда Кинселла позвонил и сказал, что не может пойти с Гретхен в ресторан, как обещал.
Ида, всей душой преданная подруге, презирала Кинселлу с такой страстью, какую у нее вызывало только Движение за освобождение женщин: она добросовестно посещала все собрания и выступала на них с пламенными, хотя и не совсем логичными речами.
Ида, некрасивая сорокапятилетняя женщина, у которой не было ни мужа, ни любовника, способных сделать ее жизнь невыносимой, считала, что красивая и талантливая Гретхен позволяет мужчинам эксплуатировать себя. Ида уговорила Гретхен пойти с нею на два собрания, но Гретхен быстро надоели истерические вопли ораторов, и она ушла, сказав: «Когда пойдете на баррикады, можете рассчитывать на меня. Не раньше».
«Но нам нужны такие женщины, как ты», — вымолвила Ида.
«Может быть, — отозвалась Гретхен. — Зато мне они не нужны».
И Ида, потеряв надежду, горестно вздохнула — это непростительное политическое равнодушие, сказала тогда она Гретхен.
Гретхен в то утро беспокоило не только качество фильма, над которым она работала. Несколько дней назад Кинселла подбросил ей очередной сценарий, попросив прочитать и высказать свое мнение. Имя молодого автора ничего не говорило им обоим, но его литературный агент убедил Кинселлу познакомиться с текстом.
Гретхен прочла сценарий и пришла в полный восторг, о чем и сказала Кинселле, когда он позвонил ей в пятницу. «В восторг? — переспросил он. — А по-моему, обычное дерьмо. Отдай его моей секретарше, пусть вернет». И повесил трубку. До двух ночи Гретхен перечитывала сценарий. Он был написан мужчиной, но рассказывалось в нем об энергичной женщине из рабочей среды: она жила в маленьком унылом городишке среди утративших всякую надежду людей, но, единственная из всех своих сверстников, сумела благодаря уму и смелости выбраться из этого окружения и стать такой, как ей хотелось.
Гретхен верила, что из этого сценария можно сделать фильм, который внесет живую струю в поток появившихся за последнее время фильмов; в противовес голливудским сказкам со счастливым концом, так долго державшимся на экране, это были фильмы о людях, живущих бесцельно и бездумно, иногда восстающих против своей участи, но затем вновь теряющих надежду и погружающихся в апатию, — посмотрев такое, зритель и повеситься может. Если старые голливудские фильмы с их надуманным слащавым оптимизмом были насквозь пропитаны фальшью, размышляла Гретхен, то не менее лживы и сегодняшние равнодушные панихиды. Герои возникают ежедневно. Если верно, что они не рождаются вместе со своим классом, то они и не гибнут вместе с ним.
Перечитав сценарий, она убедилась, что первое впечатление не обмануло ее; если Кинселла тряхнет стариной и будет работать как в прежнее время, он сделает превосходный фильм. Она позвонила ему прямо в половине третьего ночи, но никто не ответил. Все это, словно кольцо пленки на монтажном столе, многократно повторяясь, крутилось у нее в голове, пока она корпела над дрянным материалом, отснятым Кинселлой за последнюю неделю.
Внезапно она выключила аппарат.
— Ида, я хочу попросить тебя об одном одолжении.
— Слушаю. — Ида оторвалась от работы.
Сценарий лежал в большой сумке на длинном ремне, с которой Гретхен всегда ходила на студию. Она достала его и протянула Иде.
— Я отправлюсь на часок-другой в музей, — сказала она. — А ты брось всю эту муру и почитай. Когда я вернусь, мы пойдем с тобой обедать — вдвоем, больше никого, — и ты мне скажешь, как он тебе показался.
Ида нерешительно посмотрела на Гретхен, но сценарий взяла. Гретхен никогда не уходила в середине рабочего дня. Самое большее, что она себе позволяла, — это выпить чашку кофе.
— Ладно, — согласилась Ида и, поправив очки на носу, с такой опаской посмотрела на сценарий, будто он мог взорваться.
Гретхен надела пальто и, спустившись вниз, попала в людской водоворот, который бурлил на Седьмой авеню, где помещалась их студия. Она быстро добралась до центра и вошла в Музей современного искусства с единственным намерением, как она уверяла себя, успокоить нервы созерцанием произведений подлинного искусства. Но вышла из музея такая же взбудораженная. Теперь, после общения с Пикассо, Ренуаром и Генри Муром, она даже думать не могла о том, чтобы вернуться обратно к монтажному столу, а поэтому позвонила на студию и предложила Иде встретиться прямо в ресторане.
— Подкрасься и подтяни чулки, — безжалостно распорядилась она. — Это шикарный ресторан с французской кухней. Угощаю я, потому что у меня неприятности.
В ожидании Иды она выпила виски у стойки бара. Обычно днем она не пила, но, в конце концов, законом это не запрещено. И кроме того, сегодня суббота.
Увидев Гретхен возле стойки, Ида насторожилась:
— Что ты пьешь?
— Виски.
— Значит, у тебя и вправду неприятности. — Ида считала, что находится на переднем крае современной мысли, но в повседневной жизни она оставалась сухой пуританкой.
— Два виски, пожалуйста, — сказала Гретхен бармену.
— Ты же знаешь, что я, если выпью, работать не могу, — запричитала Ида.
— На сегодня твоя работа кончена, — заявила Гретхен. — И моя тоже. Ты сама, по-моему, кричала, что женщин заставляют трудиться до седьмого пота. Особенно по субботам. Разве не ты утверждала, что в нашей стране необходима двадцатичасовая рабочая неделя?
— Теоретически да, — осторожно призналась Ида, с явным отвращением поглядывая на стакан, который поставил перед ней бармен. — Лично я предпочитаю работать больше.
— Но не сегодня, — твердо сказала Гретхен. Она подозвала метрдотеля. — Столик на двоих, пожалуйста. И пусть туда перенесут наши стаканы. — Величественным жестом она положила на стойку два доллара.
— Зачем ты ему столько дала за три виски? — прошептала Ида, когда они вслед за метрдотелем шли в глубь ресторана.
— Размер чаевых, — ответила Гретхен, — уравнивает нас с мужчинами.
Метрдотель усадил их за столик рядом с кухней.
— Видишь… — Ида обвела зал взглядом. — Ресторан почти пустой, а он сажает нас возле кухни. Только потому, что мы без мужчин.
— Пей лучше виски, — посоветовала Гретхен. — Мы отомстим им на том свете.
Ида сделала глоток и скривилась.
— Раз уж ты заказываешь, — сказала она, — то могла бы выбрать что-нибудь послаще.
— На баррикадах сладкого не подадут, — ответила Гретхен. — А теперь расскажи, как тебе понравился сценарий.
Ида просияла. Она искренне радовалась, увидев удачно снятую сцену в фильме, прочитав пришедшуюся по душе страницу в книге.
— Сценарий чудесный, — сказала она. — Знаешь, какую из него можно сделать картину!
— Беда только в том, что никто вроде не собирается ее снимать, — сказала Гретхен. — По-моему, этот сценарий уже многим показывали, и наш ненаглядный Эванс Кинселла был последней надеждой агента.
