Январские ночи - Овалов Лев Сергеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Завод «Мотор», с Серпуховского шоссе.
— Сколько вас?
— Семьсот.
Она прошла еще.
— А это какая организация?
— Нижегородская железная дорога. Завод железнодорожного оборудования…
Она шла и спрашивала — откуда, откуда? — и слышала все один и тот же ответ — Нижегородская железная дорога.
Она опять удивилась:
— Сколько же вас?
Оказалось, что с одной этой дороги прибыло четыре тысячи человек.
Вся страна прощается с Лениным!
Днем ей пришлось быть в Комиссии по организации похорон. Енукидзе в разговоре с ней сказал, что за три дня через Колонный зал прошло более полумиллиона человек, но Землячка как-то плохо представила себе эту отвлеченную цифру, а вот сейчас она реально видела, сколько народу устремилось в Дом союзов со всей страны.
А мороз пощипывал все жестче, все резче. При таком морозе даже одну эту Нижегородскую железную дорогу трудно переждать…
Землячка все никак не могла отыскать какую-нибудь свою, москворецкую организацию.
Ненадолго она задержалась возле питерских студентов. Петроградский университет прислал пятьсот человек, они мерзли, притоптывали, где-то в глубине колонны приглушенно пели «Вы жертвою пали…».
Землячка прошла еще и вдруг встретила михельсоновцев.
Рабочие завода Михельсона, того самого завода, где в августе 1918 года эсерка Каплан покушалась на жизнь Ленина.
Однако Землячка никого не узнавала — в очереди стояли молодые рабочие и работницы, недавно пришедшие на завод, зато они узнали Землячку, вероятно, не раз видели и слышали — она часто выступала на заводе.
— Товарищ Землячка, идемте с нами!
— Розалия Самойловна, не замерзли?
Они повели ее к костру.
Напротив церковки Параскевы-Пятницы полыхал костер.
— Эй, ребята! — крикнул кто-то из михельсоновцев. — Подкиньте дровишек!
И тут же откуда-то из очереди пробились двое ребят с вязанками дров за плечами.
— Откуда дрова? — удивилась Землячка.
— Принесли с собой, — объяснили ей. — В такие морозы одной казне московские улицы не отопить!
Кто-то засмеялся, на него цыкнули, и вдруг тут же кто-то заплакал.
— Ну вот еще! — послышался укоризненный женский голос. — Держитесь крепче, товарищи, Владимир Ильич не любил слез.
Говорила пожилая женщина. Землячка всмотрелась в нее, ей показалось, что она встречала ее на заводе, — старая работница и, кажется, член партии.
Строгое лицо, на вид лет пятьдесят, а может, и больше. Бывают такие лица: время высекло морщины, опустило уголки рта, слегка затуманило глаза и на этом остановилось.
Она все говорила, говорила, внятно и чуть нараспев, как говорят с детьми, когда пытаются их утешить.
— Чего плачете? — продолжала она. — Ильич не любил уныния, стыдно, товарищи. Большевики — народ закаленный.
Она долго рассуждала о том, что надо быть сильнее и бодрее, и Землячка запомнила эту женщину, запомнила, как пыталась она вдохнуть в окружающих бодрость.
А народ все шел и шел, очередь медленно продвигалась, и Землячка двигалась вместе со всеми, хотя могла бы пройти в Дом союзов по пропуску.
Какой-то мужичонка в овчинном полушубке, здорово, должно быть, перемерзший, — он все подпрыгивал и тер лицо руками в шерстяных варежках — шел в обратном направлении вдоль очереди и все с чем-то обращался к людям.
— Товарищи, — услышала Землячка, когда он поравнялся с ней. — Может, возьмете в компанию? Всех просю, и до того все безжалостные…
Он поправил на голове овчинную шапку и вопросительно помолчал, но в очереди тоже молчали, и мужик в который уже раз отбежал к ближнему костру.
— Холодные люди, — пожаловался он неизвестно кому. — Никакого сознания.
Возле костра стоял красноармеец.
— Постой, постой, отец, — обратился он к мужику. — Да ты никак и вчера здесь всю ночь болтался?
— Именно верно, — подтвердил мужик. — Были мы и вчерась, и позавчерась, и завтра придем…
— А что, вчера не допустили? — посочувствовал красноармеец.
— Зачем — не допустили? — обиделся мужик. — Вполне допустили, только доступу одна минута, а в одну минуту все в сердце не вместишь.
— Так несправедливо же, отец, — возразил красноармеец. — Проститься всем хочется, а ты будешь тут по десять раз…
Вокруг мужика уже столпились, прислушивались к разговору.
— Это мы понимаем, — тут же согласился мужик. — Только у меня особый случай.
— Какой такой особый? — спросил кто-то из толпы. — Такой же, как у всех.
— А вот и не такой, — обиделся мужик. — Вам он — правитель, радетель за вас, а мне товарищ Ленин личный знакомый.
Он снял варежки и протянул к костру руки, вспышка огня окрасила его полушубок в оранжевый цвет, и окружающие еще ближе подошли к мужику.
— А вы не смейтесь, потому как я в самом деле знакомый Ленину, — настойчиво повторил мужик, с охотой принимаясь рассказывать и как бы хвастаясь даже своим рассказом. — Три года назад из Брянска я приезжал насчет общественной мельницы. Ходил, ходил… Все как есть бесполезно. Ну, а у меня сын на фабрике у Бромлея работает. Вы, говорит, папаша, не отчаивайтесь. У нас через два дня в районе собрание, на том собрании будет товарищ Ленин, и не иначе, как надо вам, папаша, с ним там повстречаться.
Мужик принялся рассказывать, как он попал на собрание. Провел его сын, никаких строгостей при входе не было. Стал он у двери, через которую прошел Ленин, и ждал, когда Ленин пойдет обратно. «Товарищ Ульянов-Ленин, — кинулся ему наперерез, — послухайте, что скажу, потому как прислали меня мужики насчет общественной мельницы». И Ленин остановился, подал руку. «С превеликим моим удовольствием, — сказал, — особливо, ежели вы по общественному делу». Повел Ленин мужика в какую-то комнату, и вот в прокуренной комнатушке заводского клуба состоялся самый важный для мужика разговор. Ленин посмотрел бумаги, оставил у себя и долго еще беседовал, все выспрашивал, как живет народ, чем волнуется и какие имеет виды на будущее; потом взял и написал письмо.
— Какое письмо, насчет мельницы?
— Да не насчет мельницы, а насчет меня, насчет мельницы он свою указанию опосля прислал, — внушительно пояснил мужик. — Написал личное мне письмо, касаемо личного моего положения.
— Какого же положения?
— А моего, — опять повторил мужик и снисходительно посмотрел на слушателей.
— А что еще за личное дело было у тебя к Ленину?
— А не было никакого дела, — сказал мужик, — только он сам его нашел и написал записку, и я тую записку теперь завсегда ношу при себе.
— А ну покажь, покажь…
Мужик полез в карман, достал кисет, где давно уже не было табаку, а лежали немудрящие мужицкие бумаги, среди которых и находился заветный листок.
Это действительно была подлинная ленинская записка, написанная на бланке Председателя Совнаркома:
"В упр. д. Т-щи,
надо устроить ему
сапоги.
В. Ленин".
— Ну и как, устроили тебе сапоги? — спросил кто-то из очереди.
— Хитрый! — Мужик лукаво прищурился. — Ежели б устроили, забрали бы у меня письмо, сапогами не пробросаешься, взяли бы письмо для отчета. Сапоги мы уж как-нибудь сами справим, а ленинскую эту посланию я всю жизнь хранить буду и детям своим завещаю хранить.
И тут мужик вошел вместе со всеми в подъезд Дома союзов, а Землячка подумала, что она тоже сохранила бы такую записку, от нее исходило то великое тепло, которое ощущали все, кто хоть раз соприкоснулся с Лениным.
Землячка поднимается вместе со всеми по мраморной лестнице.
Глубокая ночь…
А народ идет и идет, нет конца человеческому потоку.
Белый Колонный зал. Сияют люстры. Красные и черные полотнища. Колышатся листья пальм. Бесчисленные венки. Оркестр играет Вагнера, чью музыку так любил Владимир Ильич.
На возвышении, в открытом гробу — Ленин.
У изголовья застыли Надежда Константиновна и Мария Ильинична.
В почетном карауле — незнакомые люди. Мужчины в поношенных пиджаках, женщины в стареньких кофточках…
