Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов - Лондон Джек (книги .TXT) 📗
Она кивнула головой в знак того, что понимает, несколько мгновений тревожно смотрела на играющих и, очнувшись от минутной рассеянности, быстро заговорила:
— Одному Богу известно, сколько во многих из нас цыганской крови. У меня ее больше, чем нужно. Дик, несмотря на свои буколические наклонности, прирожденный цыган. Из того, что он рассказывал о вас, видно, что у вас это есть.
— В сущности, белая раса и есть подлинно цыганская раса: мы — короли цыган, — развил ее мысль Грэхем.
И пока они пели бесшабашные слова на удалой дразнящий мотив, он смотрел на нее и поражался, удивлялся ей и удивлялся себе. Не место ему тут, возле этой женщины, в доме ее мужа. А все же он тут, хотя ему давно уже следовало бы уехать. Он уже не так молод, а сейчас оказалось, что он только познает себя.
Это — волшебство, безумие, он должен сейчас же бежать отсюда. Он и прежде, при встречах с другими женщинами, испытывал ощущение колдовства и безумия и умел вырываться. «Что же? Неужели я размяк с годами? — спрашивал он себя. — Или такого безумия я не знал? Ведь это означает предательство по отношению к дорогим воспоминаниям, глубоким чувствам, так ревностно до сих пор охраняемым».
И все же он не бежал. Он стоял рядом с ней, смотрел на золотисто-бронзовый венец ее волос, на очаровательные завитки над ушами и пел с ней песню, обжигающую его, как огонь, песню, которая, конечно, была связана с ним и с ней, какой она была сейчас, когда переживала то, что нечаянно выдала ему.
«Она — чародейка, колдунья, ее голос выдает всю силу ее колдовства», — подумал он, прислушиваясь к ее хватающему за душу голосу, так не похожему на голоса других женщин, голосу единственному. И он знал, уже без всякого сомнения, что и ее, пусть слегка, коснулось охватившее его безумие, что она чувствует то же, что и он, что они друг другу близки.
Голоса их сливались в одном общем трепете, и сознание этого пьянило его; голос его незаметно усилился, а в последних строфах в нем послышалась безумная смелость; они пели:
Дикий сокол живет для седых облаков,
А олень для простора равнины;
И так создано было во веки веков,
Что для женщины — сердце мужчины.
Пусть в забытом шатре догорают огни,
Ведь для женщины — сердце мужчины;
Завтра счастье нас ждет на краю земли,
И мы будем земли властелины.
Когда замерли последние звуки, он взглянул на нее, ожидая, не посмотрит ли и она на него, но она просидела с минуту неподвижно, опустив глаза на клавиши. Когда же она обернулась, то на него уже глядело лицо маленькой хозяйки Большого дома, лукаво улыбающееся, с шаловливо смеющимися глазами.
— Пойдемте, — услышал он, — подразним Дика, он проигрывает! Я никогда не видела, чтобы он выходил из себя за картами, но если ему долго не везет, то он огорчается до смешного. А азарт он обожает, — продолжала она, направляясь к столу. — Для него это один из способов отдохнуть. Это для него развлечение, а раза два в год, за хорошей партией поккера, он готов просидеть хоть всю ночь и играть, пока не поднимется солнце.
Глава XVIII
После вечера, когда Паола спела «По следам цыган», она вышла из своего уединения. Зато Грэхему стало невыносимо трудно продолжать работать у себя в башне, куда по целым утрам из ее флигеля доносились отрывки песен и оперных арий или смех с крытой веранды, и наставления собакам и, наконец, часами звуки рояля из музыкальной комнаты. Но Грэхем решил брать пример с Дика и посвящал утренние часы работе, так что с Паолой он редко встречался раньше второго завтрака.
Она заявила, что бессонница миновала и что она готова на все развлечения и экскурсии, какие только придумает Дик. К тому же она пригрозила ему, что если он не пойдет ей навстречу и сам не будет участвовать в развлечениях, то она созовет полный дом гостей и покажет ему, что значит веселиться. Как раз в это время тетя Марта — миссис Тюлли вернулась на несколько дней, и Паола снова принялась объезжать Дадди и Фадди в своем высоком кабриолете. Дадди и Фадди были далеко не смирные рысаки, но миссис Тюлли, несмотря на свой почтенный возраст и полноту, ничего не боялась, когда правила Паола.
— Так я из всех женщин на свете доверяю только одной Паоле, — говорила она Грэхему. — Она единственная, с кем можно ездить. Она лошадей знает в совершенстве. Еще ребенком она страстно любила их. Удивляюсь, как это она не сделалась цирковой наездницей!
Грэхем часто болтал с ней и очень многое от нее узнал. Миссис Тюлли не могла наговориться об отце Паолы, Филиппе Дестене. Он был намного старше ее, и в детстве она видела в нем какого-то сказочного принца. У него была широкая, царственная натура; все, что он делал, заурядным людям казалось сумасбродством. Он постоянно попадал в самые удивительные приключения и тут же совершал какие-нибудь необыкновенные рыцарские подвиги. Понятно, что с таким характером он сумел нажить себе целые состояния и так же легко спустить их в пору золотой горячки сорок девятого года. Он был родом из старинной семьи колонистов Новой Англии, но прадед его был француз, попавший туда после кораблекрушения и выросший среди моряков-хлебопашцев.
— У нас в каждом поколении французская кровь дает о себе знать, но только на одном из нас, не больше, — объясняла миссис Тюлли Грэхему. — В своем поколении французом был Филипп, а теперь Паола унаследовала те же качества в полной мере. Хотя Льют и Эрнестина ее сестры, никому бы и в голову не пришло, что в них хоть капля общей крови. Вот почему Паола, вместо того чтобы поступить в цирк, неудержимо стремилась во Францию. Ее тянула старая кровь Дестенов.
Грэхема посвятили также и в события, происходившие во Франции. Филиппу Дестену к концу не повезло: он умер, когда колесо его фортуны покатилось вниз. Эрнестина и Льют были тогда еще совсем маленькими, и сестры Дестена охотно взяли их к себе на воспитание. Но Паола, доставшаяся миссис Тюлли, задала нелегкую задачу, «все из-за того француза».
— Ну, конечно, она настоящая дочь Новой Англии, — как бы защищала ее миссис Тюлли, — тверда, как скала. В вопросах чести, прямоты и верности на нее положиться можно вполне. Девочкой она ни за что не солгала бы, разве чтобы кого-нибудь выручить. Тут вся ее пуританская натура куда-то улетучивалась, и она лгала с такой же великолепной уверенностью, как, бывало, ее отец. Он был так же обаятелен, как и она, и так же смел. Подобно ей, он всегда готов был посмеяться, та же живость! Но, помимо ее веселости, у него было какое-то особое мягкое добродушие, он всегда покорял себе сердца. Зато в тех редких случаях, когда это ему не удавалось, он наживал жесточайших врагов. Равнодушно мимо него не проходил никто. Общение с ним обязательно вызывало или любовь, или ненависть. В этом смысле Паола на него не похожа, вероятно, потому, что как женщина она не обладает способностью сражаться с ветряными мельницами; у нее нет ни одного врага во всем свете; ее все любят, разве какие-нибудь завистницы не могут простить ей такого замечательного мужа.
Грэхем слушал; тут же откуда-то из-под длинных сводов через открытое окно доносился голос Паолы, и в звуках его была затаенная страсть, которой он никогда впоследствии не мог забыть. Вдруг она расхохоталась, а миссис Тюлли улыбнулась Грэхему и закивала головой.
— Это смеется Филипп Дестен, — пробормотала она, — как заразителен смех Паолы! Каждый, услышав его, непременно тоже улыбнется! И Филипп точно так же смеялся. Паола всегда очень любила музыку, живопись и рисование, — продолжала миссис Тюлли. — Будучи еще совсем маленькой девочкой, она оставляла всюду картинки и фигурки, разрисованные на клочках бумаги, нацарапанные на деревяшках или вылепленные из глины и песка. Она любила все и всех, и ее все любили. Животных она не боялась никогда, а относилась к ним с каким-то особым почтением: это было ее врожденное благоговение перед прекрасным. Она готова была поклоняться герою, в котором ценила красоту или храбрость. И она никогда не перестанет благоговеть перед красотой того, что любит, будь то концертный рояль, прекрасная картина, красивая кобыла или чудесный пейзаж.
