Подожди до весны, Бандини - Фанте Джон (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗

– Псссст, Герти.

– Чего надо?

– Видела Розу? – Нет.

– Да что там с ней такое?

– Не знаю.

– Болеет?

– Не думаю.

– Ты не можешь думать. Ты слишком тупая.

– Вот и не разговаривай со мной.

В полдень он снова пошел на поле. Солнце до сих пор сердилось. Насыпь вокруг внутреннего поля высохла, снег по большей части стаял. Только в одном месте под оградой правого поля в тени ветер намел сугробик и накинул на него грязное кружево. В других же местах было сухо – отличная погода для тренировки. Остаток обеденного перерыва он провел, созывая членов команды. Как насчет разминки вечером? – поле отличное. Те слушали его со странными выражениями на лицах, даже Родригес, кэтчер, единственный пацан во всей школе, любивший бейсбол так же фанатично, как и Артуро. Подожди, говорили они. Подожди до Весны, Бандини. Он с ними спорил. И выиграл спор. Но после уроков, просидев целый час в одиночестве под тополями на кромке поля, он понял, что никто не придет, и медленно отправился домой – мимо дома Розы, по той же стороне улицы, прямо мимо Розиной парадной лужайки. Трава на ней была такой зеленой и яркой, что во рту чувствовался ее вкус. Из соседнего дома вышла женщина, подобрала свою газету, пробежала взглядом заголовки и подозрительно уставилась на него. Я ничего не делаю – иду себе мимо. Насвистывая гимн, он зашагал дальше.

Глубокие дни, печальные дни.

В тот день мать постирала. Он подошел к дому по переулку и увидел, как на веревке сохнет белье. Стемнело, и вдруг стало холодно. Белье висело жестко и мерзло. Он перещупал все задубевшие шмотки, проходя по дорожке, проводя рукой по веревке до самого конца. Странное время для стирки – раньше белье всегда стиралось по понедельникам. А сегодня – среда, может, даже четверг; но уж точно не понедельник. Да и стирка странная. Он остановился на заднем крыльце и задумался над этой странностью. И тут увидел, в чем дело: вся одежда, висевшая на веревке, принадлежала его отцу. Ни его, ни братьев – даже пары носков не было.

На ужин – курица. Он остановился в дверях: голова закружилась от запаха жареной курицы, защекотавшего ноздри. Курица – но откуда? В курятнике оставалась одна птица – Тони, здоровенный петух. Мама ни за что не зарезала бы Тони. Мама любила этого Тони с его задорным толстым гребешком и прекрасным модным хвостом. На его ноги со шпорами она цепляла красные целлулоидные браслетики и смеялась, когда он вальяжно расхаживал с ними по двору. Но это был Тони: на разделочной доске он увидел браслетики, разломанные пополам, будто два красных обрезанных ногтя.

Немного погодя его разодрали на части, хоть мясо и было жестким. Мария же к нему и не притронулась. Она сидела, обмакивая хлеб в тоненькую пленочку оливкового масла, размазанную по тарелке. Вспоминали о Тони: что за чудесный петух был! Размышляли о его долгом правлении в курятнике: это было еще тогда. Мария макала хлеб в масло и просто смотрела перед собой.

– Что-то происходит, но что – никогда не знаешь, – произнесла она. – Потому что, если веришь в Господа, нужно молиться, но я никогда не болтаю об этом всем и каждому.

Их челюсти перестали двигаться, они посмотрели на нее.

Молчание.

– Что ты сказала, Мамма?

– Я ни слова не говорила.

Федерико и Август переглянулись и попробовали улыбнуться. Затем Август побледнел и изменился в лице, встал и вышел из-за стола. Федерико схватил кусок белой курятины и тоже ушел. Артуро сжал под столом кулаки – пока ладони не заболели так, что желание заплакать пропало.

– Какая курица! – сказал он. – Ты должна попробовать, Мамма. Один кусочек.

– Что бы ни случилось, надо верить, – сказала она. – У меня нет красивых платьев, и на танцы я с ним не хожу, но у меня есть вера, а они этого не знают. Зато Бог знает и Дева Мария, и, что бы ни случилось, они это знают. Я иногда тут весь день сижу, и, что бы ни случилось, они знают, потому что Господь на кресте умер.

– Конечно, знают, – ответил он.

Он встал и обхватил ее руками и поцеловал ее. И заглянул в вырез ее платья, и увидел белые опавшие груди, и подумал о маленьких детишках, о Федерико – тот был совсем крошкой.

– Конечно, они знают, – повторил он. От самых кончиков пальцев на ногах он чувствовал, как к горлу подступает, и выдержать больше не мог. – Конечно, знают, Мамма.

Он резко расправил плечи и выскочил из кухни – прямо в чулан рядом со своей комнатой, где висела вся его одежда. Сорвал с крючка полупустой пакет с грязным бельем и вжался в него лицом и ртом. И дал себе волю, выл и плакал, пока в боку не закололо. А когда закончил, выплакав все изнутри дочиста и досуха, и боли уже не осталось, не считая саднящих глаз, вышел в гостиную, на свет, и понял, что должен идти искать отца.

– Следите за ней, – велел он братьям.

Она снова легла, и они видели ее в постели через приотворенную дверь – она лежала спиной к ним.

– А что нам делать, если она что-нибудь учудит? – спросил Август.

– Ничего она не учудит. Сидите спокойно и смирно.

Луна светит. Так ярко, хоть в мяч играй. Он срезал путь через подвесной мост. Ниже, под мостом, бродяги сгрудились у желто-красного костра. В полночь они прыгнут на скорый грузовой до Денвера, что в тридцати милях отсюда. Он поймал себя на том, что всматривается в лица, ища знакомые отцовские черты. Однако Бандини там сидеть не станет; искать отца нужно в Имперской Бильярдной или же у Рокко Сакконе в номере. Отец – член профсоюза. Тут околачиваться не будет.

В зале Имперской его тоже не оказалось.

Джим, бармен:

– Он ушел часа два назад с этим вопсом-каменщиком.

– Рокко Сакконе?

– Точно – симпатичный такой айтальяшка.

Рокко он нашел в номере – тот сидел у настольного радиоприемника, что стоял на подоконнике, жевал орешки и слушал джаз. У ног его была расстелена газета – ловить скорлупки. Артуро замер в дверях: мягкая тьма взгляда Рокко дала ему понять, что он здесь лишний. Отца же в комнате не было – даже следов его присутствия не виднелось.

– Где мой отец, Рокко?

– Откуда я знаю? Твой же папаша. Не мой.

Но Артуро, как все мальчишки, нутром чуял правду.

– Я думал, он тут с тобой живет.

– Он сам с собой живет.

Артуро сверился с инстинктом: вранье.

– Где он живет, Рокко? Рокко всплеснул руками.

– Не могу сказать. Я его больше не вижу. Еще раз вранье.

– Джим, бармен, сказал, что ты с ним сегодня вечером был.

Рокко вскочил и затряс кулаком:

– Этот Джим – сволочь брехливая! Шарит, вынюхивает повсюду, не в свои дела лезет. А папаша твой – мужик. Он знает, что ему делать.

Теперь Артуро понял.

– Рокко, – сказал он. – Ты знаешь такую женщину – Эффи Хильдегард?

Рокко вроде бы сильно удивился:

– Аффи Хильдегард? – Он обсмотрел весь потолок. – А кто она? А зачем тебе знать?

– Низачем.

Он уже был уверен. Рокко поскакал за ним по коридору, да еще и крикнул вслед с верхушки лестницы:

– Эй, пацан! Ты куда пошел?

– Домой.

– Это хорошо, – сказал Рокко. – Дом пацанам – самое место.

Ему здесь не место. Уже на полпути к дому Хильдегард он понял, что не посмеет встретиться с отцом. Он не имеет права здесь быть. Он вторгается, наглец. Как может он приказывать отцу вернуться домой? А если тот ответит: пошел вон отсюда? А именно это отец и скажет, это наверняка. Лучше повернуться и топать домой, поскольку сейчас он вступит в область вне всего его опыта. Там, наверху, с его отцом – другая женщина. В этом вся разница. Тут он кое-что вспомнил: однажды, когда он был младше, он уже ходил искать отца в бильярдной. Тот поднялся из-за стола и вышел за ним на улицу. А потом сомкнул пальцы у него на горле – не сильно, но красноречиво – и сказал: больше так никогда не делай.

Он боялся отца, боялся его до смерти. За всю свою жизнь трепку ему отец задавал лишь трижды. Только три раза, но свирепо, ужасно, незабываемо.